— Поберегись, мой господин! Как бы не треснули копыта! — крикнул Городза.
— Сдаешься? — бросил в ответ Нобунага.
Разозлившись, Городза пришпорил своего рысака. Коня Нобунаги везде, даже среди врагов, называли «конем клана Ода», рысак Городзы уступал ему и статью и норовом, но он был моложе, а Городза превосходил князя в верховой езде. Нобунага вырвался вперед, но потом расстояние между всадниками сократилось до двадцати корпусов, затем до десяти, и вскоре они поравнялись. Нобунага не хотел уступить сопернику, но у него перехватило дыхание. Городза обогнал его, обдав своего господина облаком пыли. Взбешенный Нобунага спрыгнул на землю.
— Крепкий коняга! — пробормотал он.
Нобунага не мог признать собственное поражение. Приближенные должны считать, что их господин добровольно отказался от состязания.
— Вряд ли он радуется тому, что его обогнал Городза, — заметил один из оруженосцев.
Они смущенно обступили князя, предчувствуя бурю хозяйского гнева. Один из оруженосцев опустился на колени перед Нобунагой и предложил ему черный кубок.
— Не угодно ли воды, мой господин?
Это был Токитиро, получивший повышение в должности. Он носил за князем его обувь. Должность невысокая, но то обстоятельство, что Токитиро из простых слуг перевели в личную свиту князя, свидетельствовало о небывалой благосклонности господина. За короткое время Токитиро изрядно продвинулся по службе. Он вкладывал душу в любое поручение.
Сейчас Нобунага не заметил и самого преданного слугу. Он не удостоил Токитиро ни взглядом, ни словом, но кубок взял и осушил его залпом.
— Позовите Городзу! — приказал князь.
Городза привязал коня к иве на краю поля. Весть о приказе Нобунаги мгновенно донеслась до него.
— А я и сам собирался к нему, — сказал командир стрелков.
Он отер пот с лица, поправил одежду и прическу.
— Мой господин, я, к сожалению, проявил сегодня неучтивость, — собравшись с духом, произнес он.
Голос его прозвучал бесстрастно.
Нобунага, однако же, подобрел.
— Ловко ты меня сегодня обошел! Откуда у тебя этот рысак? Как его зовут? — миролюбиво отозвался князь.
Оруженосцы успокоились.
Городза, стоя на коленях, поднял глаза на Нобунагу:
— Хорош, верно? Моя радость и гордость! Барышник с севера вел его в столицу, чтобы продать при дворе. Он заломил такую цену, что пришлось продать семейную реликвию — драгоценный чайник, подаренный мне отцом. Чайник носил имя Новакэ, поэтому и скакуна я назвал Новакэ.
— Он стоит любых денег. Конь превосходный! Я заберу его у тебя.
— Но, мой господин!
— Назови цену!
— К сожалению, я не могу принять ваше предложение.
— Повтори, что ты сказал!
— Я вынужден отказаться.
— Почему? Ты купишь другого коня.
— Хорошего коня найти труднее, чем хорошего друга.
— Именно поэтому ты должен уступить его мне. Мне необходим быстрый и выносливый конь.
— Я вынужден отказать. Конь дорог мне не только из гордости и тщеславия, а потому что на поле брани он позволит мне достойно послужить моему господину, а в этом и заключается смысл жизни самурая. Мой господин изволил приобрести коня, но для самурая это не повод отказываться от такого сокровища.
Даже Нобунага смутился, столкнувшись со столь откровенным и весомым проявлением самурайской гордости. Чувств, однако, он скрыть не мог.
— Городза, ты решительно отказываешь в моей просьбе?
— Вынужден отказать, мой господин.
— По-моему, конь не соответствует той скромной должности, которую ты занимаешь. Будь ты могущественным человеком, как, например, твой отец, ты по праву владел бы Новакэ. Ты слишком молод для такого скакуна.
— При всем глубочайшем уважении к вам не могу не возразить. Неужели этот конь рожден для того, чтобы на нем разъезжали по окрестностям с дыней или хурмой в руках? Призвание Новакэ — принадлежать мне, воину.
Как ни сдерживался Городза, но он высказал все, что накопилось у него на душе. И эти хлесткие слова он произнес не в защиту любимого коня, а от гнева, который вызывал в нем его господин.
Хиратэ Накацукаса наглухо запер ворота и уединился в своем доме почти на месяц. Более сорока лет он верой и правдой служил клану Ода. С той поры, как Нобухидэ на смертном одре доверил ему судьбу своего сына, он опекал Нобунагу, оберегая его, и управлял всей провинцией от его имени.
Однажды вечером, взглянув в зеркало, он поразился тому, как поседел за эти годы. Причин было немало. Накацукасе шел седьмой десяток, но он прежде не задумывался о старости. Он занавесил зеркало.
— Кагэю, гонец уже отбыл? — спросил он у своего слуги Амэмию Кагэю.
— Да.
— Как ты думаешь, они прибудут?
— Полагаю, что все приедут.
— Сакэ готово?
— Да, господин. Угощения тоже.
Был конец зимы. Зима выдалась суровой, и толстый слой льда все еще сковывал озеро. Гостями, которых Накацукаса ждал сегодня, были его трое сыновей, живших своими домами. По обычаю, и старшему сыну, и особенно младшим надлежало жить с отцом, но Накацукаса распорядился иначе. Он предпочел одиночество, сославшись на то, что забота о сыновьях и внуках может помешать его государственным делам. Он заботился о Нобунаге как о родном сыне, но в последнее время тот относился к нему холодно, выказывая раздражение. Накацукаса расспросил оруженосцев Нобунаги о происшествии на поле для верховой езды. Именно с того дня он почувствовал отчужденность князя.
Городза, навлекший на себя гнев Нобунаги, не появлялся в крепости и вел уединенный образ жизни. Сибата Кацуиэ и Хаяси Мимасака, вассалы клана Ода и вечно на пару интриговавшие против Накацукасы, почувствовали, что наступал их час. Они вкрадчиво льстили молодому князю и постоянно клеветали на его опекуна, углубляя их разлад. Сила интриганов заключалась в их сравнительно молодом возрасте, позволявшем укреплять их власть.
За месяц, проведенный в добровольном заточении, Накацукаса осознал, насколько он стар. Чувствуя непомерную усталость, он не находил в себе сил для борьбы с недругами. Он знал, что у князя великое множество врагов, и тревожился за судьбу клана. Накануне он составил важный и обстоятельный документ, а сегодня переписал его набело.
От холода вода в тушечнице застывала.
— Городзаэмон и Кэммоцу прибыли, — доложил Кагэю.
Они сидели в ожидании отца, не зная, зачем их позвали.
— Так неожиданно! Я испугался, подумав, не заболел ли отец, — сказал Кэммоцу.
— По-моему, он узнал о том, что у меня произошло с князем. Сейчас он меня отчитает.
— Он бы вызвал тебя раньше. Нет, дело в чем-то другом.
Братья по-прежнему побаивались отца. Третий брат, Дзиндзаэмон, был в отъезде.
— Холодно! — С этими словами отец вошел в комнату.
Сыновья с горечью смотрели на его седину и изнуренное лицо.
— Ты здоров?
— Конечно. Просто захотел повидаться с вами. Возраст дает о себе знать, порой я чувствую себя одиноким.
— Так, значит, ничего не случилось?
— Нет, нет. Давно мы с вами не ужинали вместе, засиживаясь до утра в застольных беседах. Садитесь поудобнее.
Он вел себя как всегда. На дворе бушевала непогода, по карнизам что-то стучало, может, град. В доме становилось холодно, но общение с отцом заставило сыновей забыть об этом. Отец был в таком добром расположении духа, что Городзаэмон никак не мог улучить подходящую минуту, чтобы извиниться за непочтительность. После ужина Накацукаса распорядился подать зеленый чай, который он очень любил.
И невзначай, словно потому, что в руках у него оказался чайник, Накацукаса сказал:
— Городза, я слышал, что ты отдал Новакэ в чужие руки. Это правда?
Городза не стал лукавить.
— Да. Я знаю, что этот чайник — фамильная реликвия, но я увидел замечательного скакуна и продал твой подарок, чтобы купить его.
— Вот как? Хорошо! Если ты так ревностно относишься к жеребцам, я не сомневаюсь, что ты достойно послужишь князю и после моего ухода. — Тон его резко переменился. — Продать чайник ради боевого коня — замечательный поступок. Правильно ли мне доложили, что на этом коне ты обогнал Удзуки, а когда князь потребовал твоего рысака, ты отказал?
— Поэтому я впал в немилость. К сожалению, мой поступок скажется, возможно, и на тебе, отец.
— Дело не во мне сейчас. Как ты посмел отказаться? Это неблагородно!
Городзаэмон растерялся:
— Я огорчил тебя. Мне очень стыдно.
— Почему ты не отдал князю Нобунаге коня?
— Я состою на службе у князя и готов пожертвовать за него жизнью. Скупым меня не назовешь. Коня я купил не для собственной утехи, а для того, чтобы послужить моему господину на поле брани.
— Понимаю.
— Уступи я Новакэ, князь не прогневался бы на меня. Мне отвратительно его себялюбие. Увидев коня получше Удзуки, он тут же потребовал его. Разве это справедливо? Я не единственный, кто опасается за будущее клана. Ты, отец, знаешь это лучше меня. Порой молодой князь проявляет выдающиеся качества и способности, но его тщеславие и вспыльчивость в столь юном возрасте вызывают сожаление, даже если он таким уродился. Он постоянно досаждает нам своим высокомерием. Потакать его вздорному нраву — значит притворяться преданным своему господину. Вот я и решил настоять на своем.
