Сражение в горах Ансария было кровопролитным, его итог подтвердил расчет Бен–Хадада на то, что в таких условиях хваленным северным воякам не удастся использовать свои тактические преимущества. Царь Арама отступил, сохранив армию. Салманасар и на этот раз не сумел сокрушить легкомысленных сирийцев, если не считать, что его передовым эмуку, вырвавшимся из горной узости, удалось в течение одной семидневки овладеть Хаматом, первоклассной крепостью, стоявшей на перекрестке важнейших торговых путей. Из Хамата дороги вели на юг, к Дамаску и на запад – к городам средиземноморского побережья.
Его участь должна была послужить уроком непокорным, и Салманасар движением пальца отдал цветущий город на растерзание.
Убивали всех, даже собак.
Терзали два дня, потом подожгли. Черный дым обволакивал выстроенные вдоль дороги, высоченные колы, на которых были насажены пленники из знатных семей, затем густым облаком тянулся на северо–запад
Умиравшим в страшных мукам хаматеянам была дана возможность в последний раз глянуть на лица сограждан, которых полностью обнаженными гнали в сторону Евфрата. Гнали всех подряд – мужчин, женщин, детей старше десяти лет. Пленные были скованы одной цепью, у каждого на шее колодка с протиснутыми в узкое отверстие руками
Шами, сидевшая на коне и наблюдавшая последствия «несаху», помалкивала, чего не скажешь о Нинурте и Шамши–Ададе, с любопытством разглядывавших благородных дам и девиц, которых согнали в стадо и вели отдельно. Этим разрешили не снимать нижние туники, но приказали задрать их так, чтобы были видны срам и грудь. Непослушных подвергали бичеванию.
День оказался полезным для жены начальника ассирийской конницы, дерзнувшей сопровождать мужа в походе. Смертному не дано выбирать ни место, ни время рождения, ни день смерти, ни час позора – это, глядя на обилие обнаженной человеческой плоти, Шами усвоила твердо. Разве что насчет дня позора можно поспорить. Глядя на страдающих, отупевших от побоев и надругательств, своих сестер, она дала себе клятву, что никто и никогда не заставит ее задрать подол выше груди, открывая ухмылявшейся солдатне то, что составляло ее гордость и красоту.
Ночью она оттолкнула Нинурту. Тот не обиделся, лежал долго, потом, словно догадавшись о причине холодности жены, рассказал, что унижать пленниц ассирийцев научили захватчики–кутии, которые около ста лет держали Ассирию в ярме. Потом муж поскреб ее плечо. Когда же и этот призыв не нашел ответа, он прибегнул к безотказному средству – поводил бородой по ее соскам. Дождался, пока она не вцепится в бороду, затем с шумом и восторгом овладел ею. Пять раз он брал ее и снова десять раз он брал ее, пока его мужественность не перелилась в нее.
Расправившись с Хаматом, ассирийское войско в соответствии с ранее намеченным планом двинулось на Дамаск. Местность вокруг была равнинная, пересекаемая многочисленными сухими руслами–вади, которые Бен–Хадад умело использовал для обороны. Наступавшие колонны никак не могли набрать достаточный темп, чтобы опередить врага, отступавшего в южном направлении. Сил Бен–Хададу пока хватало.
К началу лета, когда стало окончательно ясно, что взять Дамаск за одну кампанию не удастся, среди ассирийских военачальников вновь разгорелись жаркие споры.
Слишком многие в ассирийском войске были решительно против того, чтобы провести еще один зимний сезон в боевых условиях. Ветераны из ополченцев утверждали, что такое тягло идет вразрез с обычаями предков, которые тоже умели воевать и перед которыми при первом же появлении ассирийцев распахивали ворота самые неприступные крепости. Им была непонятна стратегия, основанная на неясных и заумных предположениях, которых придерживался туртан. Откровенной глупостью казалась попытка сломить сопротивление еще вполне боеспособного Дамаска, когда под боком у несокрушимых ассирийских эмуку тряслись от страха такие лакомые куски, как Халеб и торговые города побережья. К тому же сбор урожая требовал возвращения ополченцев домой.
Шурдан, ссылаясь на эти веяния, раз за разом пытался склонить отца к повороту на запада. Он настаивал – следует оставить Дамаск и двигаться к морю, в сторону богатых купеческих городов Финикии. Если мы упустим такую возможность, можем потерять все.
Иблу устал возражать наследнику. Он доказывал, что дела идут дóлжным образом. Все исполняется в соответствии с волей великого Ашшура, предсказанной самыми опытными астрологами и гадальщиками. Небесный покровитель общины настаивает на возвеличивании Ассирии как государства, а этого нельзя добиться без подчинения Нижней Сирии. Ашшуру люб не мимолетный набег, поверхностный грабеж и поспешное бегство, а основательное, неразъемное ярмо, которое его племя обязано накинуть на шеи соседей. Туртан с помощью вычерченного Набу–Эпиром плана земель, расположенных на обитаемой части мира, пытался объяснить наследнику – ключом ко всем западным землям от верховьев Евфрата до устья великой Реки, именуемой Нилом, от Каркемиша до Урсалимму, является Дамаск. Стоит привести Бен–Хадада к покорности, как вся эта «скопившая несметные сокровища сирийская, израильская, финикийская и прочая сволочь», расположенная на западной оконечности земного полушария, тут же склонит голову. С точки зрения государственных интересов не имеет значения, лишится ли Бен–Хадад головы, или это будет мирный договор с выплатой дани – важно, чтобы дамаскинцы покорно следовали в русле политики, проводимой Ассирией, исполняли все, что прикажет царь царей. Приводил такой довод – такой исход войны откроет прямой путь на Египет, а там богатств немерено.
— Если же мы повернем на запад, Бен–Хадад в любой момент может выйти к нам в тыл и перекрыть дорогу домой. Тогда нам придется сражаться на два фронта, – закончил Иблу.
Шурдан возразил резко и, чем больше он говорил, тем откровеннее пытался унизить старого полководца, обвиняя того в глухоте к гласу богов, призывавших ассирийцев отомстить святотатцу; в слепоте по отношению к многочисленным знамениям, которыми Ашшур устилал путь ассирийского воинства.
Наследник требовал указать, какая армия может противостоять доблестным ассирийцам? Настаивал – стоит загнать Бен–Хадада в Дамаск, и он сразу сдастся. Закончил провозглашением принципа, которого придерживались прежние ассирийские цари – от победы к победе!
— А если Бен–Хадад не сдастся? – вмешался в спор Салманасар.
— Тогда пусть его покарает гнев Ашшура, – привычно отрапортовал Шурдан. – Разграбленная и обескровленная Сирия не будет представлять опасности.
Дождавшись тишины в зале, он решительно заявил.
— Воины полагают, что целью похода является добыча, а где ее взять как не Финикии и Израиле?
Гул одобрительных голосов поддержал его.
Неожиданно Салманасар резко встал
— Нам удалось запугать врага? – обратился он к присутствующим.
Никто не взял на себя смелость ответить, но царь, по–видимому, и не рассчитывал услышать ответ.
Салманасар задал следующий вопрос.
— Нам удалось расколоть коалицию?
В ответ молчание.
— Нам удастся с ходу взять Дамаск?
Опять молчание
Царь, словно выбирая жертву, обвел указательным пальцем ряды военачальников.
Неожиданно палец уперся в стоявшего ближе других Шурдана.
— Что мы знаем о намерениях сирийского распутника? Твои лазутчики твердят одно и то же: Бен–Хадад неуступчив, Бен–Хадад – порождение мрака, боги жаждут возмездия! Это все, что они смогли нарыть во вражеском стане? Я не могу жертвовать армией в тысяче беру от Ассирии. Мы выставим заслон, но не против Дамаска, а против прибрежных городов, чтобы их отряды не прорвались к нам в тыл. Это будет слабый заслон, потому что трусливые финикийцы никогда не отважатся скрестить с нами мечи в чистом поле. Они храбры только на крепостных стенах. Я не могу сказать того же о Бен–Хададе. Он доказал, что умеет огрызаться. Его не смутит никакой заслон и, если сирийский волк почувствует слабину, он ждать не будет. Его может вогнать в трепет только сила, несокрушимая и легендарная. Следовательно, мы идем на Дамаск, и пока не возьмем его, не сдвинемся с места. Добычи, какая ожидает нас там, хватит на всех.
Затем он предупредил.
— Каждый, кто отважится возразить или исказить приказ, будет жестоко наказан. Беспрекословное повиновение – залог успеха. Я требую провести самую тщательную разведку местности. Не может быть, чтобы через горы не было иного пути! Нинурта, ты займешься этим.
Затем он повторно обратился к сыну и тихо, с проникновенной доверительностью поинтересовался.
— Что касается тебя, я не понимаю, чем ты занимаешься? Ты споришь, вмешиваешься в планы туртана, снабжаешь меня всякими досужими, обидными для сирийского ублюдка сплетнями, взываешь к богам, но до сих пор мне так и не представили достоверные сведения о том, что задумал Бен–Хадад. Я приказал тебе найти среди его союзников тех, кого можно подкупить или запугать, кого можно заставить изменить ублюдку. И на этот вопрос я не получил ответа.
