Басаргин, отделившись от толпы, быстро направился к палатке и застал там Остолопова. Капитан шкоута собирался на судно. Он спешно складывал в чемодан вещи и не обратил внимания на вошедшего. Басаргин снял фуражку, отцепил пояс с кортиком, сел на чемодан и со вздохом сказал:
— Эх-ма... Кто бы мог знать, что этот купец Багиров окажется свиньей. Это ведь его рук дело. Он, небось, персам сплавил нашу муку, а те мешками воспользовались...
— Вы изволили выразиться, Григорий Гаврилович, словами «нашу муку»! — быстро и вспыльчиво отозвался Остолопов. — Так знайте, что я не причасте,н к этой муке. Я сослужил вам службу, как товарищ, помог в продаже оной, но я не торгаш. Я — моряк... Я военный моряк... И если б не такие, как вы, быть бы мне в кругосветном путешествии! Боже мой, до чего ж я опустился в этом Каспийском болоте!
Остолопов говорил не оборачиваясь и не разгибая спины. Длинные русые волосы застилали ему глаза. Он то и дело откидывал их назад и втискивал в чемодан всё, что попадалось под руку.
— Напрасно вы так отчаиваетесь, — проговорил Басаргин с хладнокровной насмешкой. — Дикари — они и есть дикари. Чего их жалеть! Мало ли их гибнет по другим причинам. Просто вы сегодня не выспались, Остолопов. Советую вам отдохнуть. Сон лечит нервы.
Остолопов выпрямился. Он посмотрел на командира корвета с презрением, как на букашку, и еще презрительнее произнес:
— Торгаш! Торгаш и только. И больше ничего. Ради торговли ты добился, что лейтенанта Коробку отстранили от командования корветом. Он не захотел взять муку на борт... Он, как настоящий офицер-моряк, отказался, а ты... Ух, до чего ж вы все мне надоели!
— Я заставлю тебя взять свои слова обратно! — ядовито выговорил Басаргин. — Все равно заставлю. Нам еще долго придется плавать вместе...
— Отплавались, — спокойно ответил Остолопов. — Я отправляюсь в Баку. — Разошлись наши пути, лейтенант. Не поминай лихом и ищи себе достойную компанию!
— Как смеешь ты бросить экспедицию и уплыть прочь... Да ты понимаешь, о чем говоришь?!.
— Понимаю, — еще спокойне отозвался Остолопов. — Потому и говорю: ауффидерзейн!
— Ты ответишь перед судом, Аполлон, — пригрозил Басаргин.
Остолопов засмеялся:
— Не путай, а то, ей богу, сообщу о твоих темных делишках командующему. Он с тобой без суда разделается.
— Я не пугаю... Чего мне пугать, — сдался окончательно Басаргин.
— Ну, будь здоров... — Остолопов взял чемодан и вышел из палатки. Несколько матросов со шкоута сопровождали его. Басаргин остался в палатке, сел и так и сидел в раздумьи, пока не пришли Пономарев, Муравьев и вернувшийся из атрекского аула Иван Муратов. Он выезжал туда выбрать ковры, в подарок Ермолову от туркмен. Басаргин о ссоре умолчал. Офицеры, посоветовавшись, решили плыть на корабль: там заночевать, а утром двинуться к Красной косе.
Ночью на корвет переправился Кият с сыном Якши-Мамедом и челекенский хан, Булат...
Спустя три дня корвет «Казань» подошел к Челекену и бросил якорь. На воду был спущен гребной катер. Офицеры с туркменами отправились на остров.
Судно обогнуло небольшую косу и вошло в залив, в котором покачивались на волнах киржимы и кулазы, а поодаль виднелись кибитки. Это была родовая стоянка Булат-хана. Несколько островитян встречали прибывших, выглядывая из-за кибиток. Булат, ступив на землю, крикнул им, чтобы не боялись, а принимали гостей. Несколько мужчин в белых штанах и рубахах, в низких косматых тельпеках несмело подошли к берегу. Во дворах у кибиток появились женщины в длинных красных платьях.
Гребцы остались у катера, куда сбежалось множество ребятишек, а туркмены с обоими офицерами пошли к кибиткам Булат-хана. Хан ввел гостей в просторную белую войлочную юрту. Жилье было убрано довольно богато. На полу ковры, сундук и добрые одеяла. Тут же посуда китайская, разрисованная райскими птицами и драконами. Усадив господ, Булат-хан выскочил и приказал старшей жене Нязик готовить плов. И побыстрее — четыре чайника чаю. Чай пусть принесет Тувак. Распорядившись, он опять вернулся в юрту и сел с гостями рядом.
Скоро полог, прикрывавший вход в кибитку, приоткрылся. Смущенно опустив голову, вошла Тувак с двумя фарфоровыми чайниками в руках. Ставя чайники, она боязливо и бегло проскользила взглядом по лицам гостей.
— Хей, Тувак-джан, а где же пиалы? — недовольно сказал Булат...
— Сейчас принесу, — отозвалась она и выскочила наружу.
Кият крякнул, расправил пятерней волоски на бороде. Майор Пономарев сдержанно улыбнулся, спросил:
— Это, небось, та самая, о какой в Кумыш-тепе говорили?
Туркмены деликатно промолчали. Булат не знал по-русски, не понял — что сказал офицер. Кият построжал лицом, дескать не надо об этом говорить — дело серьезное. А Муравьев высказался витиевато:
— Обычаи азиатцев, всех без исключения, не позволяют неверным вмешиваться в их деликатные дела...
Тувак вновь вошла со стопкой пиалок и леденцами в сахарнице. На этот раз она держалась уверенней. Движения ее были медленнее и в глазах поблескивал светлячок любопытства. Она даже чуть-чуть улыбнулась, оглядывая русских.
— Спасибо, девушка, за угощения, за услугу твою,— внушительно сказал Кият. И Тувак, задержав на нем взгляд, встретилась с его глазами. В них кипела тоска старого самца. От его вожделенного взора она съежилась и быстро удалилась.
Гости попили чай, поговорили. На дворе варился плов, пахло бараниной. Женщины перебирали, очищая от сора, рис. Булат-хан прикинул: обед будет готов через час, не раньше, и предложил проехаться, осмотреть остров. Офицеры и Кият охотно согласились. Тотчас слуги привели четырех оседланных лошадей, и гости двинулись в глубину острова.
Остров был — верст тридцать в длину — за весь день не осмотришь. Гости поглядели на нефтяные колодцы, издали полюбовались возвышенностью Чохрак и вернулись. Сели за трапезу.
На дворе возле кибиток собрались женщины. С обедом управились, только угли в очагах не залили: вдруг Булат-хан еще чего-нибудь сварить для гостей попросит. Женщины занимались своими хозяйскими делами: мыли посуду, котлы очищали и все поглядывали на белую кибитку хана, где сидели русские и этот старшина Кият. О нем они наслышались разного. Да и слух, что Кият-ага станет хозяином всего Челекена уже дошел до жен Булата...
— Когда же переселяться будет? — спрашивала одна из женщин у старшей жены Булата.
Нязик поглядывала на кибитку боязливо, говорила тише обычного:
— Да по мне, пусть он вовсе здесь не появляется. Ты думаешь, с ним легче будет? Нрав у него, как у инера,— затопчет кого угодно...
— А зачем же он приехал?
— Ясно зачем, — владения свои осматривает, да перед русскими хвастает. Говорят, они ему помогли завладеть островом...
— Ох, знали бы вы, эдже, как он на меня смотрел! — печально произнесла Тувак. — Так смотрел, как будто на мне уже и кетени нет. Будто вся голая... Такие глаза жадные, кровью налитые.
— Да брось ты, девушка, — отмахнулась Нязик. — У, него давно прах в теле поселился: борода белая, брови поседели. С чего бы ему так смотреть! С перепугу ты, Тувак-джан, увидела такое...
— Нет, эдже, — вздохнула девушка, — не с перепугу. — Испугалась я его взгляда да мыслей нехороших... Теперь его глаза и ночью меня преследовать будут...
— Не будут, — успокоила девушку Нязик. — Вот Кей-мир вернется, начнем хана донимать, чтобы о судьбе твоей думал...
— Смотрите, выходят, — настороженно вскрикнула одна из женщин, и все повернулись в сторону белой кибитки. Гости прошли мимо, искоса поглядывая на женщин. Булат-хан остановился, сказал старшей жене:
— Живите тут без меня, никого не бойтесь. Два-три дня побуду на Красной косе и вернусь...
И заспешил к берегу: офицеры с Киятом уже садились в катер...
Корвет обогнул Красноводскую косу и вошел в огромный тихий залив. Места тут были волшебные. Залив огибали высокие каменные горы с отвесными склонами. На волнах плавали тысячи птиц: бакланы, качкалдаки, дикие утки, черные лебеди. По берегу ходили розовые фламинго. Птицы ничуть не боялись людей и вовсе не обращали внимания на приплывший корвет. Моряки и казаки с восторгом оглядывали дикие места, а офицеры восторгались — до чего ж подходящая стоянка для судов. Лучшего не придумаешь!
Бросили якорь. Убрали паруса и поплыли катером на берег. Когда высадились и двинулись вглубь, то увидели тут и там туркменские кибитки. Кият, а вместе с ним и Булат-хан отправились узнать — когда собирается в Хиву караван. Офицеры велели казакам разбить палатки. Пока устраивалось жилье, Муравьев взял с собой Демку, и они вдвоем отправились поохотиться. Вечером вернулись с богатой добычей. У каждого на боку висело по нескольку уток. В лагере было спокойно. Только что-то не ладилось со шкоутом: приплывшие на киржимах туркмены сообщили, что «Святой Поликарп» дошел до острова Огурчинского и остановился. Потом поплыл к Красной косе, но свернул и пошел поперек моря, наверное, в Баку. Все недоумевали — что могло случиться! Истинную причину столь странного маневрирования шкоута знал только Басаргин, но он угрюмо молчал.
