Пришедший со двора ординарец Скобелева осетин Харанов сказал:
— Дождь, ваше превосходительство, точно перестал, но туман! Такого и тогда не было!
С первыми проблесками дня дождь прекратился. Земля клубилась седым паром. На двадцать шагов не было видно человека.
«Туман Инкермана, — подумал только что вернувшийся от Добровольского Порфирий, вспоминая утро 27-го августа. — Нет, сейчас еще хуже».
Тогда туман, все густея, поднимался и потом растаял в знойном воздухе, и из-за него проглянуло солнце. Теперь небо было сплошь затянуто черными тучами, и туман бродил под ними седыми пеленами. По-осеннему пахло сыростью и дождем. На дворе по соседству редко и хрипло — на осень, на ненастье точно жалуясь или бранясь, — лаяла собака.
Дороги так распустились, что ноги вязли в грязи по щиколотку. На улице, где грязь была покрыта опавшими листьями, ноги скользили.
Уже гремела по всему фронту артиллерия, но кто и куда стрелял — нельзя было определить. За туманом не было видно ни вспышек выстрелов, ни разрывов шрапнелей и гранат, ни порохового дыма. Точно далекие небесные громы, предвестники грядущей грозы, катались над землей.
Скобелев в свежем кителе, в легком генеральском пальто с алыми лацканами нараспашку, в белой свежей фуражке, на сером коне просторным шагом выехал по растоптанной людьми грязной дороге и поле.
По сторонам дороги, за составленными и козлы ружьями, стояли темными колоннами солдаты. Должно быть подвезли ротные котлы: пахло щами, черным хлебом, махоркой, пахло пехотным солдатом. В тумане были видны лишь ближайшие ряды, да вспыхивали огоньки солдатских трубок. В колоннах было тяжелое молчание. По серой лошади, по значку, по свите кое-где признавали Скобелева. Порфирий слышал, как кто-нибудь да скажет:
— Скобелев!.. Скобелев!.. Наш генерал проехал!
Кое-кто станет смирно за ружьями. Офицер приложит руку к козырьку фуражки… Все это мелькнет в тумане, как видение, и растает.
— Стрелки, что ли? — крикнул в колонну Куропаткин.
— Никак нет… Володимирский полк… Стрелки сзади остались…
«Призраки, — подумал Порфирий, — мелькнули и исчезли, как и все мы в жизни мелькнем и исчезнем. Что ожидает нас всех сегодня, меня, Афанасия, Скобелева, Харанова? Вон как гремит артиллерия… Граната разорвалась где-то неподалеку, разрыва не видно, а как жутко просвистали осколки совсем близко. Туман… Ничего не видно… Куда мы едем?.. Туман Инкермана!.. Брррр!»
Остановились, слезли с лошадей, подтягивали подпруги. Как исполинский серый призрак, стоял у дороги громадный карагач. Вода с него капала. Под деревом собрались пехотные солдаты. Кто-то, должно быть пришедший с разведки, рассказывал:
— Нарыто у него!.. Чисто кроты какие! И ходы, и переходы, и все турами оплетенными обставлено. Наша артиллерия почем зря бьет. Не дохватывает до него. А он там как в дому сидит, что в крепости за стенами. Ему и не страшно вовсе!
— А тебе, поди, страшно было!
— А ты сам попробуй? Страшно… Ну, однако, не очень…
— И все, ребята, ничего, кабы только не погода. Уж очень грязь. Грузко стало. Ни тебе окопаться, ни лечь — так и ползет.
— Кручи большие, не взберешься…
Говорившие сквозь туман разглядели Скобелева. Замолчали. Кто-то тихо сказал:
— Никак Скобелев?
Встали «смирно». Скобелев сел на лошадь.
— Что, ребята, пообедали? — спросил он.
— Так точно, ваше превосходительство.
— Лопаты получили?
— Получили.
— Не так, чтобы много… Не на каждого.
— Чего говоришь, что не надо! Получили, ваше превосходительство.
— Турка не боитесь?
— С вами, ваше превосходительство, самого черта, и того не боимся.
Скобелев тронул лошадь. Зачмокали по грязи копыта лошадей его свиты. Грязевые брызги полетели вперед.
Мелкий, холодный и упорный дождь снова посыпал с неба.
Впереди падали гранаты. Сквозь серую пелену тумана и дождя было видно, как вдруг исполинскими кустами вздымались клубы разрыва и медленно таяли в воздухе. Свистали и выли осколки.
Владимирцы рассыпались в цепи и ползли на холм, как улитки. Все чаще и слышнее становилась трескотня ружей. Скобелев поднялся на гору и остановился на шоссе. По одну сторону шоссе наступал Владимирский полк, по другую стрелки.
Турецких редутов не было видно — они скрывались в сумерках дождливого дня. Они давали о себе знать пушечными громами и непрерывной стукотней ружей. Точно вода кипела там в громадном котле.
Пули свистели над Скобелевым. Сзади с легким шуршанием проносились снаряды наших батарей и лопались где-то вдали невидимыми разрывами и взрывами.
Под сотником Александром Верещагиным, Скобелевским ординарцем, убило лошадь, казак-вестовой соскочил со своего коня и повел его Верещагину, но тут упал и сам Верещагин раненый. Его понесли вниз, под гору. Только что люди с ним скрылись на шоссе, как прискакал казак и доложил Скобелеву, что посланного вперед, к стрелкам, ординарца Сергея Верещагина — «зараз насмерть свалило… Сильно теснят турки стрелков. Наши начали подаваться назад…»
— Как странно: сейчас Александра ранило, и в то же время его брата убило. Судьба! От судьбы не уйдешь. Что же, пойдемте, господа, — сказал Скобелев и стал спускаться в овраг, а потом подниматься на зеленую гору к стрелковым цепям.
Берданки стреляли непрерывно. Сквозь стукотню выстрелов, сквозь недалекие громы турецкой батареи, стоявшей на гребне, были слышны крики:
— Носилки!
— Санитаров!
— Дохтура! Ротного ранило!
Навстречу Скобелеву шли одиночные люди. Они деловито, скользя по грязи, спускались с холма и шли назад.
— Вы зачем? — спросил Скобелев.
— За патронами, ваше превосходительство… Патронов у нас больше нет.
И по тому, как смело и уверено ответили они, Скобелев видел, что и точно, люди шли за патронами.
Сзади, обгоняя Скобелева, прошли к цепям люди. Измазанные сплошь красноватой глинистой грязью, с кепи на затылке, они несли в рубашках и мешках коробки с патронами. Еще издали было слышно, как один из них молодым возмущенным голосом громко говорил:
— Я ему говорю, — давай патроны… А он мне Крыночные сыплет. Да что ты, милый человек, говорю ему, не видишь, кому сыплешь? Не видишь — стрелки мы. Нам давай — берданочные…
— Так вот, Второв Крыночные принес у цепу, а ему поручик патронами в самую морду! Потеха!
— За дело! Не бери зря…
Они увидели Скобелева и замолчали.
— Ну, как стрелки? — крикнул им Харанов. — Не подкачаете?
— Держались крепко, однако подмога нужна.
Скобелев вынул из-за борта золотые часы и посмотрел на них.
— Алексей Николаевич, — сказал он, — пишите приказание. Ординарцы, приготовьтесь.
Куропаткин слез с лошади, расставил бурку шатром над собой, стал на колени в грязь и достал полевую книжку. По бурке щелкал дождь, блестящие капли стекали с черного бурочного ворса. Чаще и чаще посвистывали турецкие пули.
— Генералам Тебякину и Добровольскому, — диктовал Скобелев, — командирам Владимирского, Суздальского и Ревельского полков, 9-го и 10-го стрелковых батальонов.
«И моему Афанасию, значит», — подумал Порфирий и почувствовал, как холодный пот прошиб его сверху донизу.
— Готово?
— Сейчас, ваше превосходительство. Не поспеешь за вами, грубовато ответил Куропаткин.
— Пишите всем одинаково: «Начинайте штурм. Генерал Скобелев… 3 часа пополудни, 30-го августа».
Куропаткин вызвал ординарцев и передал им маленькие конверты.
— Поручик Лисовский — генералу Тебякину! Кто от стрелковых?
— Поручик Марк, господин капитан.
— Командирам 9-го и 10-го батальонов… Хорунжий Дукмасов! Хорунжий Харанов!
Офицеры скрывались в дождевой мгле.
Дождь усилился и уже лил непрерывно.
В три часа дня, точно для того, чтобы Русским войскам виднее была цель атаки, чуть приподнялся туман.
За белесой дождевой полосой показались за третьим гребнем Зеленых гор турецкие редуты, опоясанные сплошной линией белых дымков ружейных выстрелов.
В логу, совсем близко от редутов, сипло и печально раздался сигнал на горне: «Предварение к атаке». Он повторился дальше и дальше за шоссе, там, где уже не были видны лежащие цени, и замер. Прошло несколько мгновений, показавшихся Скобелеву бесконечно долгими.
Вдруг весело, справа от Владимирцев, грянула музыка и загрохотали барабаны.
Длинными томными цепями поднялись Владимирцы и суздальцы и пошли вперед. Видно было, как солдаты скользили ни мокрой глине и падали.
Раздалось сначала несмелое, потом все более и более громкое «ура». Оно покатилось, понеслось и вдруг стихло. Умолкла и музыка, барабаны перестали бить.
Налетевший порыв ветра на мгновение согнал туман и пороховой дым с холма. Показались редуты Кованлек и Исса-Ага и перед ними чистый, гладкий, точно выбритый, глинистый скат, мокрый и скользкий.
