Я чувствовал, что мой отец прав по отношению ко всем женщинам, но я был убежден, что он не прав по отношению к Маргарите. Однако его последние слова были сказаны так кротко, так умоляюще, что я ничего не мог ему ответить.
— Ну? — сказал он растроганным голосом.
— Нет, батюшка, я ничего не могу вам обещать, — сказал я наконец. — Я не в силах выполнить вашу просьбу. Поверьте, — продолжал я, видя, что он делает нетерпеливое движение, — вы преувеличиваете последствия этой связи. Маргарита не такая девушка, как вы думаете. Эта любовь не только не толкает меня на дурную дорогу, но, напротив, она порождает во мне самые благородные чувства. Истинная любовь всегда делает человека лучше, какая бы женщина ни внушала эту любовь. Если бы вы знали Маргариту, вы бы поняли, что я не подвергаюсь никакой опасности. Она самая благородная женщина на свете. Насколько другие женщины корыстны, настолько бескорыстна она.
— Однако это не мешает ей принять все ваше состояние, ибо шестьдесят тысяч франков, полученные вами от вашей матери и которые вы ей отдаете, запомните это хорошенько, составляют все ваше состояние.
Отец сохранил под конец это обвинение и эту угрозу, чтобы нанести мне последний удар. Но перед его угрозами я чувствовал себя сильнее, чем перед его просьбами.
— Кто вам сказал, что я намерен передать ей эти деньги?
— Мой нотариус. Он честный человек и не мог совершить этот акт, не предупредив меня. Я приехал в Париж, чтобы не дать вам разориться по милости распутной девчонки. Ваша мать, умирая, оставила вам деньги на честную жизнь, а не на подарки вашим любовницам.
— Клянусь вам, батюшка, Маргарита ничего не знала об этом!
— Зачем же вы это делали?
— Потому, что та женщина, которую вы так обвиняете и бросить которую вы меня просите, пожертвовала всем, чтобы жить со мной.
— И вы приняли эту жертву? Какое вы имеете право позволять мадемуазель Готье жертвовать чем-либо ради вас? Теперь конец. Вы бросите эту женщину! Только что я просил вас об этом, теперь я вам приказываю. Я не потерплю такой грязи у себя в семье. Укладывайтесь и готовьтесь к отъезду.
— Простите, отец, — сказал я, — но я не поеду.
— Почему?
— Потому, что я уже вышел из возраста, когда слушаются приказаний.
Отец побледнел при этом ответе.
— Отлично, — произнес он, — теперь я знаю, как мне быть.
Он позвонил. Вошел Жозеф.
— Перевезите мои вещи в гостиницу «Париж», — сказал он моему слуге.
И прошел в комнату, где переодевался. Когда он вышел, я подошел к нему.
— Обещайте мне, отец, — сказал я, — не делать никакой неприятности Маргарите.
Отец остановился, посмотрел на меня с презрением и сказал:
— Вы, кажется, с ума сошли.
Затем он вышел, сильно хлопнув дверью. Я тоже вышел, взял экипаж и отправился в Буживаль. Маргарита ждала меня у окна.
— Наконец-то ты пришел! — воскликнула она, бросаясь мне на шею. — Как ты бледен!
Тогда я ей рассказал о разговоре с отцом.
— Ах, Боже, я так и думала, — сказала она. — Когда Жозеф появился с известием о приезде твоего отца, я задрожала, как будто узнала о каком-нибудь несчастье. Бедный друг, это я причинила тебе такую неприятность. Может быть, для тебя будет лучше бросить меня и не порывать с отцом. Но ведь я ему ничего не сделала. Мы живем очень тихо, а будем жить еще тише. Он сам знает, что тебе нужна любовница, и должен быть счастлив, что ты встретил меня, ведь я тебя люблю и не предъявляю чрезмерных требований. Ты ему открыл наши дальнейшие планы?
— Да, и это его больше всего сердит, потому что в нашем решении он видит доказательство нашей взаимной любви.
— Что же теперь делать?
— Оставаться вместе, дорогая моя, и дать пройти грозе.
— Пройдет ли она?
— Наверное.
— Но твой отец не остановится на этом!
— Что же он будет делать?
— Откуда мне знать? Все, что может сделать отец, чтобы заставить сына послушаться. Он тебе напомнит мое прошлое и, весьма возможно, придумает какую-нибудь новую историю, чтобы ты меня бросил.
— Ты отлично знаешь, что я люблю тебя.
— Да, но я знаю также, что рано или поздно тебе придется послушаться отца и в конце концов он тебя сумеет убедить.
— Нет, Маргарита, я сумею убедить его. Вероятно, происки его друзей вызвали у него такой гнев, но он добр, справедлив, он откажется от своего первоначального мнения. К тому же что мне за дело до всего этого!
— Не говори этого, Арман. Я не хочу тебя ссорить с семьей, возвращайся завтра в Париж. Твой отец обдумает положение вещей, ты, со своей стороны, тоже подумаешь, и, может быть, вы придете к какому-нибудь соглашению. Не спорь с ним, сделай вид, что согласен на некоторые уступки, не настаивай так на привязанности ко мне, и он оставит все по-старому. Не теряй надежды, мой друг, и в одном будь уверен: что бы ни случилось, твоя Маргарита тебе не изменит.
— Ты клянешься мне в этом?
— Тебе нужна моя клятва?
Как приятно дать себя успокоить любимому человеку! Весь остальной день мы провели в разговорах о наших планах, как будто поняли необходимость поскорее их привести в исполнение. Каждое мгновение мы ждали нового происшествия, но, по счастью, день закончился благополучно.
На следующий день я уехал утром в десять часов, а около двенадцати был в гостинице.
Отца не было дома.
Я пошел на свою квартиру, надеясь застать его там. Но никто не приходил. Я пошел к нотариусу. Никого!
Вернулся в гостиницу и ждал до шести часов. Господин Дюваль не возвращался.
Я отправился в Буживаль.
Маргариту я застал уже не у окна, как вчера, а перед камином.
Она так задумалась, что не заметила моего прихода. Когда я поцеловал ее в лоб, она вздрогнула, как будто этот поцелуй ошеломил ее.
— Ты испугал меня, — сказала она. — Ну, что твой отец?
— Я его не видел. Я не знаю, что это значит. Я не застал его ни в гостинице, ни в других местах, где он мог быть.
— Ну, так завтра ты должен будешь снова его поискать.
— Мне хочется, чтобы он послал за мной. Мне кажется, я сделал все, что мог.
— Нет, мой друг, этого мало, завтра тебе нужно обязательно поехать к отцу.
— Почему завтра, а не в другой день?
— Потому что, — сказала Маргарита, как будто немного покраснев при этом вопросе, — потому что твоя настойчивость проявится сильнее и от нее будет зависеть скорость нашего прощения.
Весь остальной день Маргарита была очень озабочена, рассеянна, печальна. Я должен был по два раза повторять ей вопрос, чтобы получить ответ. Она объясняла эту озабоченность опасениями за будущее, которые ей внушали последние события.
Всю ночь я старался ее успокоить. На следующее утро она так настойчиво заставляла меня уехать, что я никак не мог понять причины.
Как и накануне, отца не было дома, но, уходя, он оставил мне записку:
«Если вы приедете сегодня со мной повидаться, подождите меня до четырех часов. Если я не вернусь к четырем, приходите завтра ко мне обедать: мне необходимо с вами поговорить».
Я подождал до назначенного часа. Отца не было. Я уехал.
Накануне Маргарита была печальна, в этот день она была лихорадочно возбуждена. Увидев меня, она бросилась мне на шею и долго плакала в моих объятиях.
Я спросил ее о причине этого неожиданного горя, взрыв которого меня испугал. Она мне не назвала никакой определенной причины и придумывала всевозможные отговорки, которые только может привести женщина, чтобы скрыть правду.
Когда она немного успокоилась, я рассказал ей о результатах поездки, потом показал письмо отца, обратив внимание на то, что мы могли его благоприятно истолковать.
Увидев это письмо и услышав мое толкование, она снова зарыдала. Я подозвал Нанину. Опасаясь нервного припадка, мы уложили в постель бедняжку, которая не переставая плакала и, крепко сжав мои руки, поминутно их целовала.
Я спросил Нанину, не получала ли Маргарита в мое отсутствие писем и не приходил ли кто-нибудь к ней, чтобы как-то объяснить ее состояние, но Нанина ответила мне, что никто не приходил и ничего не приносили. Для меня было ясно, что со вчерашнего дня произошло что-то важное, что Маргарита скрывала от меня.
Вечером она была немного спокойнее и, усадив меня у себя в ногах, снова начала уверять в своей любви. Потом она улыбнулась, но с усилием, потому что помимо ее воли слезы все время застилали ей глаза.
Я употребил все средства, чтобы заставить ее открыть истинную причину печали, но она все время давала уклончивые объяснения, о которых я вам уже говорил.
В конце концов она заснула у меня на руках, но тяжелым сном — он не дает успокоения, от него наливается усталостью все тело, — время от времени Маргарита вскрикивала, внезапно просыпалась и, убедившись, что я около нее, заставляла меня клясться в любви.
Я ничего не понимал в этих взрывах отчаяния, которые продолжались до утра. Под утро Маргарита забылась сном. Но этот отдых был непродолжителен. Часов в одиннадцать она проснулась и, увидев меня на ногах, воскликнула:
