– Делия, проснись! Уже утро. Пора оставить эту грязную трущобу.
Делия повернула к нему заспанное лицо, сонные глаза, припухшие от поцелуев губы.
– Делия, – с серьезным видом спросил Виргилиан, – скажи мне, каким образом эта иудейская рыба могла проглотить корабль с парусом и со всем экипажем?
Она нахмурила брови, но поняла, что он дразнит ее, и рассмеялась.
Цирк шумел, как огромный каменный улей, громом рукоплесканий и человеческих криков. Двухсоттысячная толпа приветствовала торжественное прохождение колесниц на арене. В подии среди почетных гостей находилась Соэмия, прибывшая недавно в Рим.
Одна за другой квадриги объезжали мету – край возвышения, заставленного колоннами, обелисками и статуями, которое делило арену пополам. Возницы, стоя на легких двухколесных колесницах в голубых и зеленых туниках, приветствовали подий воздушными поцелуями. Женщины бросали им розы, солдаты прикомандированной к цирку центурии уже натянули пурпуровый навес, и в цирке стояла розовая прохлада.
– Акретон! Гирпина! – неслись крики зрителей.
Оглядывая с улыбкой множество людей, Акретон – краса цирковых состязаний, участник стольких побед, радостно махал рукою над головою, отвечал на приветствия. Четверка вороных испанских коней с белыми метками на лбах извивалась в его руках, как змеи. Соэмия с улыбкой смотрела на Акретона, нюхая пунцовую розу.
Недалеко от нее сидел Корнелин. Он был прислан вместе с Дионом Кассием в Рим, чтобы возвестить римлянам о головокружительных победах августа, о взятии Арбелы. Они привезли увитое лаврами послание императора и трофеи – оружие арбелского сатрапа, триста пленных парфянцев, золотую и серебряную утварь, ковры. В Риме их приглашали наперебой на пиры. Фульвия выплакала глаза от счастья, что увидела сына. Отец был даже подавлен величием судьбы своего мальчика.
Снаружи бродили толпы людей, не попавших в цирк. Но здесь тоже не было скучно. Ломались и паясничали уличные фокусники и комедианты, бродячие торговцы торговали вовсю, любители приключений щипали визгливых девчонок. Какой-то человек горестно сожалел:
– Ведь сегодня выступает Акретон! Какая жалость, что не удалось попасть в цирк!
– А кто у него левая пристяжная?
– Гирпина, друг! Божественная Гирпина!
От левой пристяжной, первой огибавшей мету на повороте, зависела участь бегов.
Человек, сожалевший, что не попал в цирк, с сокрушением продолжал жаловаться на судьбу:
– У меня всегда так. Ни в чем нет удачи. Открыл рыбную лавку, прогорел. Занялся перепродажей идолов, тоже потерпел убытки. Вот и теперь. Не опоздай я поздравить патрона с днем рождения, была бы у меня тессера.
Тессерой назывался оловянный жетон, дававший право на вход в цирк.
Корнелин с любопытством смотрел на пышное зрелище. Никогда он не видел такого множества людей, столько красивых женщин, такой нарядной толпы. И вдруг его сердце сжалось. На несколько рядов выше он увидел Виктория и рядом с ним его дочь Грациану Секунду.
Верхние ряды были в тумане человеческих испарений. Там, под самым навесом, помещалась городская чернь: башмачники и продавцы бобов, полировщики и столяры, позолотчики и токари крылатых гениев, могильщики и корабельщики, и вообще римские пролетарии, у которых на обед вареная репа и горох, а по праздникам баранья голова, в каморке вместо постели охапка соломы, а единственное развлечение – цирк и кости. Здесь пахло винным перегаром и чесноком. Люди приходили с подушками, чтобы удобнее было сидеть, и между рядами сновали продавцы прохладительного питья и пирожков.
Не обращая внимания на торжественный выезд, Корнелин смотрел на Грациану. С другой стороны от нее сидел какой-то представительный человек африканского типа и что-то нашептывал девушке. Грациана слушала и улыбалась. Викторий был, очевидно, поглощен зрелищем. Никто из них трибуна не замечал.
Соседи Корнелина обращались к нему с вопросами, высказывали свое мнение о шансах той или иной колесницы и удивлялись, что трибун отвечал им невпопад. Корнелину было не до них. В неожиданной встрече с Грацианой он видел знак благорасположения к нему богов. Все было ясно в мире Корнелина. На небе этого мира светило солнце Рима, и боги, символы сил природы, управляли мировой гармонией. Может быть, они не заботились о счастье смертных, но стечение обстоятельств, влияние звезд и элементов могли благоприятствовать судьбе человека. Все в мире оживляла любовь. А любовь – это был очаг, семья, достойная жизнь римского гражданина, суровый долг и добродетель.
Томительно пропела труба. Цирк умолк. В дальнем конце арены при помощи особого механизма разом отворились двенадцать ворот, и двенадцать квадриг, шесть голубых и шесть зеленых, вылетели на арену. Они мчались с такой быстротой, что четыре спицы колес превращались в призрачный сплошной круг. Каким-то чудом стояли на колесницах перевитые ремнями возницы. На головах у них были надеты кожаные шлемы, за поясами заткнуты ножи, чтобы в случае необходимости перерезать привязанные к поясу вожжи. Лошадиные ноги упруго били в песок.
Цирк заревел от восторга. Давно римляне не видели таких прекрасных состязаний. И сами кони, опьяненные ревом приветствий, чувствуя себя центром внимания, косили глазами на колесницы соперников.
На повороте колеса глубоко врезались в песок, но квадриги благополучно обогнули мету и растянулись по арене. Возницы щелкали бичами. В такие минуты они правили не только колесницами, но и всем Римом.
Уже начинался последний, седьмой круг. Крики и вопли достигли апогея. Люди вскакивали с мест, ссорились с соседями. Всеобщее внимание было обращено на Акретона, любимца черни и римских женщин, лучшего возницу голубых. Все зависело от седьмого поворота. Зрители знали, что в последнюю минуту Акретон вылетит вперед неподражаемым рывком и вырвет победу у Арпата, не отстававшего от него ни на шаг, немилосердно стегавшего бичом серых в яблоках коней.
– Акретон! Акретон! – неслись крики.
В эту минуту люди забыли все на свете, горе и любовь, социальные различия, дела, заботы, и сенатор в этом чувстве ничем не отличался от последнего поденщика. На почетных местах недалеко от Корнелина, жена первоприсутствующего сенатора Квинтилия Готы, белокурая, завитая, как барашек, Лавиния Галла, не имея сил сдержать своего волнения, вскочила. Она ничего не видела в эту минуту, кроме четверки вороных коней и того, кто правил ими с божественным искусством, кто столько раз ласкал ее во время запретных свиданий. Квинтилий, спокойный и величественный, уверенный во всем, в своем уме и в своей жене, успокаивал ее:
– Не волнуйся так, Лавиния! Ведь мы же ничего не поставили на Акретона. Моя ставка на Нестория в третьем заезде...
– Акретон! Гирпина! – потрясала цирк буря голосов.
– Ставлю тысячу сестерциев на Гирпину!
– Пять тысяч против одной!
И вдруг на какое-то мгновение наступила могильная тишина. А потом многолюдное собрание как одно существо заревело от ужаса. Гирпина круто огибала мету, почти распластываясь по земле. Но колесо «голубой» колесницы зацепилось за левое колесо квадриги Арпата, сорвалось с оси и, точно пущенное рукой дискобола, отлетело на сто шагов и завертелось волчком на арене. Акретон не успел обрезать вожжей. Его с размаху ударило головой о выступ меты, раздробило страшным ударом череп, и четверка обезумевших коней понеслась по арене. Ось без колеса фонтаном вздымала песок. Тело Акретона жалкой куклой прыгало и влачилось на вожжах. Когда, наконец, служители остановили распаленных коней, от прекрасного тела возницы остался только мешок переломанных костей. Вся кожа с лица была сорвана, и на кровавой маске страшно белели оскаленные зубы...
Гирпина дрожала мелкой дрожью. Вдруг она заржала, точно призывая своего господина.
Никто не мог толком рассказать, как произошла катастрофа. Как и предполагали зрители, на некотором расстоянии от меты Акретон вырвался вперед, чтобы в более выгодных условиях сделать последний страшный заворот. Но соперник, звероподобный скиф Арпат, про которого ходили слухи, что он занимается магией, чтобы увеличить власть над лошадьми, выкрикнул какое-то слово, и его кони, по-кошачьи прижав уши, из последних сил ударили ногами в песок. В это мгновение произошел ужасный случай с колесом.
Лавиния Галла, вырываясь из рук соседей, билась в истерике и умоляла, чтобы ее пустили на арену.
– Я всегда говорил, что женщинам не место в цирке! – с достоинством говорил Квинтилий. – Они не в состоянии выдерживать подобных зрелищ.
Но уже вновь пропела труба, и двенадцать новых квадриг вылетели на арену.
Презрев свое высокое положение, несчастная Лавиния Галла убивалась на конюшне над трупом любовника. Рабы стояли вокруг и отпускали грубые шуточки. Она ничего не слышала. Сколько раз она целовала этот оскаленный рот, гладила эти черные кудри! Зачем богиня так жестоко наказывает счастливых любовников?
