Как Боливар расценивал политику США в отношении южных соседей, вынужденных на протяжении полутора десятилетий вести вооруженную борьбу за завоевание национальной независимости? Почему не пришла столь необходимая им помощь с Севера? Какими принципами должны были руководствоваться молодые латиноамериканские государства в своих отношениях с США? Каково было мнение Боливара о государственных и политических институтах североамериканской буржуазной демократии и возможностях их использования при государственном строительстве в специфических условиях Латинской Америки? Аргументированный, научно доказательный ответ на эти вопросы не только представляет сегодня познавательную ценность, но и имеет актуальное значение.
Боливар принадлежал к тому поколению людей, идейное формирование которых происходило под сильным влиянием как Великой французской буржуазной революции, так и борьбы североамериканских колоний- за свою независимость. Он уже в юности имел возможность знакомиться с программными документами американской революции в переводах или оригиналах, так как владел английским языком. В библиотеке Боливара книги Вольтера и Гумбольдта соседствовали с книгами о Вашингтоне, которого он высоко ценил. Вспоминая о своей юности в беседе с офицером американского флота X. Поулдингом, Боливар рассказывал о том, как «чтение истории американской революции захватило его мысли» и как «личность Джорджа Вашингтона зажгла в груди желание брать с него пример» [160]. Обширное эпистолярное наследие Боливара также является свидетельством его глубокого интереса к американской революции и творческого осмысления ее опыта.
В многочисленных речах и воззваниях Боливара, в написанных им нотах и других дипломатических документах, в его частной переписке можно встретить самые различные оценки политики США и отношения североамериканских государственных деятелей к их южным соседям – от восторженно-патетических до гневно-осуждающих. При этом Освободитель всегда оставался предельно искренним. Он не имел обыкновения лицемерить, не маневрировал в зависимости от изменений конъюнктуры, не вел двойной игры. Такова историческая правда, и ее не следует «подправлять».
Чем же тогда объясняется такая широкая палитра высказываний Боливара в адрес северного соседа? Нет ли здесь вопиющих противоречий?
Во-первых, каждая оценка может быть правильно понята только в контексте конкретных исторических обстоятельств. Известно, например, мнение Боливара об американской нации. Народ США, по его словам, «являет собой единственный в своем роде образец политических достоинств и моральных качеств» [161]. Однажды он назвал систему государственного устройства США «лучшей в мире» [162]. Однако если вчитаться в текст его письма, адресованного О'Лири, то нельзя не заметить, что сделал он это после анализа государственного строя абсолютистских и конституционных монархий в Европе и имел в виду сравнительные, а не абсолютные преимущества США в этом отношении.
Во-вторых, важны не отдельно взятые высказывания Боливара, как бы интересно и актуально они ни звучали сегодня, а система его взглядов о роли США и их политике, выстраданных на основе личного опыта государственного деятеля континентального масштаба.
В-третьих, – и это, пожалуй, главное – отношение Боливара, как и других лидеров латиноамериканского освободительного движения, к североамериканской буржуазной демократии и политике США не оставалось неизменным на протяжении их жизни. На эволюции их взглядов сказалась сама практика борьбы за независимость, в ходе которой восторженно-романтическое восприятие опыта североамериканской революции сменилось качественно иным видением северного соседа, приобрело остроту и политическую проницательность. Решающую роль при этом сыграл критический анализ позиции США относительно крушения испанской и португальской империй в Америке.
На начальном этапе войны за независимость Боливар и другие ее участники были склонны считать, что «великая северная демократия» окажет им действенную помощь в борьбе против Испании. Все временные правительственные хунты, которые пришли к власти после свержения испанского ига, направили своих дипломатических эмиссаров в Вашингтон и Лондон, добиваясь материальной и политической поддержки. По меткому определению венесуэльского историка X. Хиль-Фортоуля, это была «вынужденная дипломатия» [163]. Боливар четко объяснил причины многочисленных и настойчивых обращений испаноамериканских патриотов за помощью к США. «Мы одиноки, – писал он, – мы вынуждены обращаться за помощью к Северу прежде всего потому, что они наши соседи и братья, а также в связи с тем, что у нас нет ни средств, ни возможностей для сношений с другими странами» [164].
Следует сказать, что многие американцы горячо сочувствовали патриотам испанской Америки и на свой страх и риск пытались организовать для них закупки обмундирования, боеприпасов и оружия, в которых борцы за независимость испытывали острую нужду. Такое отношение было органичным для американского народа. Оно определялось его душевным складом, его сознанием, лучшими традициями. Однако позиция официального Вашингтона была иной, и дипломатических посланцев испанской Америки ждали горькие разочарования.
После начала войны за независимость в испанских колониях Вашингтон не скупился на заявления о «дружественном интересе к провозглашению независимости и суверенитета испанскими провинциями в Америке» [165]. При этом правящая элита США внимательно следила за развитием событий в испанских и португальских колониях. Президент США Джеймс Мэдисон в послании Конгрессу в ноябре 1811 года подчеркивал необходимость уделять постоянное внимание переменам, «происходящим на огромных территориях, которые расположены по соседству и занимают южную часть нашего полушария» [166].
Дипломатические посланцы испаноамериканских хунт были неофициально приняты и выслушаны в Вашингтоне. Администрация США откликнулась на предложение завязать отношения с новыми правительствами. Уже 28 июня 1810 г. политический деятель из Южной Калифорнии Джоэл Пойнсетт был назначен специальным эмиссаром США в Южной Америке. Вскоре снабженные верительными грамотами американские эмиссары появились в Каракасе, Боготе, Сантьяго, Буэнос-Айресе и Мехико. Однако дальше этих первых шагов, позволявших США держать руку на пульсе событий, официальный Вашингтон не пошел. Оказание действенной помощи делу свободы и независимости народов Латинской Америки не входило в расчеты правящей элиты США. Белый дом не собирался одарить дипломатическим признанием своих южных соседей и тем более не намеревался вступать с ними в союзнические отношения, которые могли бы ограничить его свободу действий.
Такая внешнеполитическая линия США была не случайной. За три десятилетия, прошедшие с момента окончания американской войны за независимость и до начала восстания в испанских колониях, в США многое изменилось. Революционные знамена, под которыми североамериканские колонисты шли в бой против англичан, были помещены в музеи. Их почитали, присягали на верность революционно-демократической идеологии, но в реальной политике правящая элита молилась другим богам.
Б среде господствующих классов США широкое распространение получили идеи буржуазного национализма, питавшие, по определению американского историка международных отношений А. Лоуэнталя, «американскую гегемонистскую концепцию – веру этой страны в то обстоятельство, что все Западное полушарие предназначалось быть сферой влияния США» [167]. Эта тенденция порождалась своеобразием исторического развития США в рассматриваемую эпоху. Быстрый рост капитализма в стране происходил в условиях активной колонизации Запада и широкого распространения на Юге рабовладельческо-плантационного хозяйства. Владельцы плантаций, чьи интересы в ту эпоху оказывали большое влияние на внешнюю политику США, требовали новых территорий.
Для «отцов-основателей» США было характерно представление о Соединенных Штатах как об избранной стране, путь которой направляется провидением. На этом основании, проповедуя изоляционистские идеи неучастия в делах Европы, они одновременно заявляли о своих претензиях на гегемонию в Западном полушарии. Так, Т. Джефферсон писал: «Мы должны рассматривать нашу конфедерацию как очаг, из которого люди будут расселяться во все части Южной и Северной Америки». По его мнению, США должны будут постепенно поглотить испанские колонии «одну за другой».
Постоянный соперник Джефферсона и идейный лидер федералистов Александр Гамильтон видел историческую миссию США в том, чтобы потеснить Европу и стать силовым центром мировой политики. «Пусть тринадцать штатов, соединенных в тесный и нерушимый союз, воздвигнут единую великую американскую систему, неподвластную контролю заокеанских сил и влияний, способную диктовать свои условия в отношениях Нового и Старого Света». Очевидно, что для осуществления этого необходимо расширять территорию США в южном направлении. «Мы непременно должны иметь в виду захват Флориды и Луизианы, а также присматриваться к Южной Америке» [168], – писал Гамильтон в своих памфлетах.
