случае я одной ногой на Пути, не более. Почтенный главный министр, праведность — это умение распознать общность во всем; и тот, чье сердце хоть чуть-чуть ощутило праведность, сможет узнать эту общность и, таким образом, окажется неспособным не любить людей, всех и каждого по отдельности, до последнего человека.
— Даже дурных?
— Особенно дурных. Следование праведности — это работа всей жизни. По сути дела, главная черта истинного благородного мужа — это праведность, которую он воплощает в жизнь посредством ритуалов, скромно разъясняя их сущность и честно соблюдая. Определенно достижение богатства и власти неправедным образом так же далеко от идеалов благородного мужа, как проплывающие облака.
Диктатор был не праведнее большинства правителей, однако склонил голову якобы благоговейно.
— И все же, — сказал он шелковому коврику, на котором сидел, — что же на практике является праведностью для покорного слуги государства?
— Если вы еще не поняли, я скажу. — Конфуций выпрямился. — Но поскольку уверен, что в глубине своего живота вы, как всякий благородный муж, и так знаете, я лишь напомню, что она включает в себя две вещи — внимательность к другим и верность другим.
— И что же я делаю, Учитель, будучи внимательным?
— Вы не делаете другим того, чего не хотели бы себе. Это довольно просто. А что касается верности, то вы преданно служите вашему господину, если он праведен. Если нет, вы должны перенести свою верность на другого, невзирая на то, что можете от этого пострадать.
— Скажите мне, Учитель, встречали ли вы человека, глубоко преданного праведности и ненавидящего порок?
Конфуций посмотрел на свои руки. Я был поражен необычайной длиной его пальцев. Когда Учитель ответил, голос его звучал тихо:
— Не думаю, что кому-нибудь удавалось во всю силу стремиться к праведности хоть один-единственный день.
— Но сами вы, конечно, до конца праведны.
Конфуций покачал головой:
— Если бы я был до конца праведен, я бы не сидел здесь у вас, господин главный министр. Мы обедаем в роскоши, когда народ голодает. Это нехорошо. Это неправедно. Это неприлично.
В любом другом месте голова Конфуция немедленно слетела бы с плеч. Мы все были напуганы. Но, что любопытно, он сделал самое разумное из возможного. Открыто выступив против диктатора на почве морали, Конфуций дал понять, что не представляет политической опасности для семейства Цзи. В худшем случае он был неудобен; в лучшем — служил украшением режиму. Свирепый мудрец, придирающийся ко всем и каждому, часто является безопаснейшим человеком в государстве, вроде придворного шута — с ним так же мало считаются. Кан-нань опасался, что Конфуций и его ученики действуют заодно с Ци, что они втайне собираются свергнуть фамилии наней и восстановить власть гуна. Но поведение Учителя в Лесной Хижине убедило диктатора, что конфуцианцев опасаться не стоит.
Диктатор Кан пространно объяснил Конфуцию, почему государство так нуждается в доходах. Он также извинился за расточительность своего поместья:
— Видите ли, все это построил еще мой отец, не я. И многое явилось подарком от правительства Чу.
Конфуций смолчал. Буря миновала. Беседа перешла на общие темы, а танцовщицы начали добавлять в свои танцы все больше эротики. Не помню, как в ту ночь я добрался до постели. Помню лишь, что проснулся на следующее утро в спальне с красными стенами и алой резной дверью, инкрустированной нефритом. Когда я сел на постели, красивая девушка раздвинула голубые шелковые занавеси вокруг ложа и протянула мне большую чашу, на дне которой был изображен золотой феникс, восстающий из пламени.
«Удачный символ», — подумал я, блюя туда.
Никогда я не был в таком ужасном состоянии — и таком прекрасном окружении.
Последующие дни прошли идиллически. Даже Конфуций казался беззаботным. Дело в том, что диктатор с большой помпезностью поручил ему возглавить министерство, и теперь, казалось, горькая тыква наконец снята со стены и пущена в дело.
Все так думали, кроме Цзы-лу.
— Это конец, — сказал он мне. — Долгий путь завершен. Учитель уже никогда не получит возможности управлять.
— Но он министр.
— Кан-нань милостив. И умен. Конфуцию публично оказана честь. Но его услуги никому не нужны. Это конец.
В последний день нашего пребывания в Лесной Хижине меня вызвали к диктатору. Он принял меня радушно.
— Вы нам хорошо послужили, — произнес диктатор, и на яичной скорлупе проступила улыбка. — В частности, благодаря вашей любезности наш божественный мудрец теперь с нами. В стране царит мир, и ее границы спокойны, как вечный сон горы Тай.
Как всегда, его недоговоренности требовали пояснения. Позднее Фань Чи сказал, что в то самое утро пришло сообщение о взятии священного города Чжуань-ю. Войска семейства Цзи вошли в город, и стены цитадели были срыты. А самое лучшее, с точки зрения диктатора, заключалось в том, что никаких возмущений этим из-за границы не слышалось. Мятежный комендант был стар, мятежный Ян Ху, по слухам, умер. Новый правитель Ци был поглощен внутренними заботами. Лу и его диктатор на время получили передышку. Мы еще не знали, что, принимая нас в Лесной Хижине, Кан-нань после долгих и мучительных лет праздновал успех своей политики. Утверждение Конфуция в должности министра было символическим жестом, рассчитанным вызвать восторг у его поклонников и положить конец неудовольствию ши и благородных мужей, управляющих государством.
— И мы также в долгу перед вами за то, что вы открыли нам способ выплавки металла. Ваше имя — варварское — уже занесено в анналы Лу.
Он взглянул на меня, словно я получил из его рук золотое сокровище. Со слезами на глазах я поблагодарил Кан-наня за высокую честь. Он слушал, как я одну за другой накручиваю китайские фразы благодарности, подобно гончару, покрывающему тарелку глазурью. Когда я прервался, чтобы набрать в грудь воздуха, диктатор сказал:
— Я хочу снова проложить шелковый путь в Индию.
— Снова, почтенный господин?
Он кивнул:
— Да. Не все знают, что во времена Чжоу — когда Сын Неба смотрел на юг из Шенси — между нами и варварами на Гангской равнине велся постоянный торговый обмен. Затем последовал долгий… перерыв. Без истинного Сына Неба многое из того, что было, исчезло. Хотя шелковый путь никогда полностью не исчезал, регулярные сношения прекратились около трехсот лет назад. Но я, как и мой безупречный отец, поддерживаю добрые отношения с Чу. Вы видите благосклонным взором здешние сады — это кусочек Чу. И ничто не может сравниться с этой страной, которая вся — огромный сад, орошаемый водами Янцзы.
Довольно подробно диктатор взялся рассказывать мне историю Чу. Мое сердце трепетало, как птица в силках, но я притворялся, что слушаю.
Наконец диктатор перешел
