Убедившись в том, что ему с Тутолминым не ужиться, Державин с обычною своею настойчивостью принялся через близкого ему Львова воздействовать на графа Безбородко, с каждым днём игравшего всё более важную роль при дворе. Державин давно уже мечтал о кресле казанского губернатора и теперь начал постепенно приводить в порядок свои казённые бумаги для сдачи их. Но, осматривая приказ общественного призрения, губернатор нашёл в денежной ведомости, поданной Грибовским, неверные итоги. Сличение со шнуровыми книгами показало, что купцам заимообразно выдано семь тысяч рублей, в наличных недоставало ещё тысячи.
— Знаю я, братец, что ты ветрен. И так как тебя люблю, хочу услышать от тебя всю правду...
Разговор губернатора с Грибовским происходил в державинском флигельке, лицо на лицо. Секретарь сидел, упнув глаза в землю.
— Тебе же ведомо, что наместник всяческими безделицами подыскивается под меня и легко сказать может, что деньги похитил я!..
— Каюсь, Гаврила Романович! Тысячу эту проиграл в вист с вице-губернатором, губернским прокурором и председателем уголовной палаты...
— Все любимцы наместника! — вставил Державин. — А что же ссуды купцам?
— Просил у них денег на покрытие карточного долга. Обещали дать, но если сами возьмут у казны без расписки.
Державин ободряюще положил ему руку на плечо:
— Изложи всё на бумаге, как письмо губернатору.
Что делать! Сам небось был таким же. И чрез проклятые карты сколько мучений пережил!
По уходе Грибовского Державин велел пригласить к себе сперва вице-губернатора, затем прокурора и председателя палаты. Вице-губернатор был известный плевака. Скажет — сплюнет, переспросит — снова. Он был до крайности удивлён поздним приглашением, каковое последовало в семь пополудни. Поговорив с ним сперва о посторонних материях, Державин в виде дружеской откровенности объявил ему о несчастий.
— Посоветуй, батюшка, что же мне делать?
Услышав сие, плевака принял важный вид и стал вычислять многие свои замечания насчёт неосторожности губернатора:
— Грибовский не стоил доверенности вашей. С ним надобно поступить по всей строгости как с беспутным расхитителем и картёжником!
— Возьмите-ка бумагу со стола да прочтите, — спокойно сказал Державин.
Вице-губернатор, увидя своё имя между игроками, даже плеваться перестал. Сперва он взбесился, потом оробел и в крайнем замешательстве уехал домой. Затем Державин пригласил прокурора и председателя палаты. Испугавшись ответственности за картёж, они уже не могли предпринять со своей стороны доносов или других шиканов.
С купцами было проще. Собрав их, Державин представил дурной поступок сей во всей ясности и сказал, что отошлёт всех тотчас в уголовную палату, коль скоро не распишутся они в книгах. Купцы всё без всякого прекословия исполнили. Недостающую тысячу рублей Державин внёс свою и теперь мог спокойно ожидать враждебных противу себя действий. И они не замедлили последовать.
На другой день в губернское правление явился прокурор.
— Вот, ваше высокопревосходительство, — сказал он Державину, — мой протест, как вами был я призван в необыкновенное время ночью для прочтения бумаги, в которой я умышленно замешан в карточной игре...
Губернатор со смехом сказал ему:
— Да полноте! Что это вы затеваете пустое? Я вас никогда к себе не призывал! Да и в приказах никакие деньги не пропадали. Впрочем, вам, как говорится, и карты в руки. Ступайте да освидетельствуйте денежную казну по документам.
Прокурор удивился, сходил в приказ и, нашед всё в целости, воротился к губернатору. Державин на его глазах изодрал поданный им протест:
— Возвращаю его вам как вашу сонную грёзу... — Он оборотился к бывшему в правлении Грибовскому: — Андриан Моисеевич! Вели-ка подать шампанского, и выпьем за скорый мой отъезд в Питербурх!
Державин сам ототкнул бутыль, налил всем, в том числе и прокурору, по рюмице, выпил свою и тем завершил недолгое пребывание в Олонце.
Указом правительствующему сенату от 15 декабря 1785-го года он был назначен губернатором в Тамбов и 5 марта 1786-го года вступил в управление новой губернией.
«Мне сорок три года — возраст почтенный; я уже не средовек, а подстарок. Но мнится, только начинаю жить. Толь свежи чувства, толь жаден разум, толь много сил ощущаю в себе.
Был нищ и наг — стал знатен и с порядочным состоянием. Был безвестен — сделался знаменит; все питерские журналы — «Зеркало света» и «Лекарство от скуки и забот» Туманского, «Новые ежемесячные сочинения» Дашковой, «Новый С.-Петербургский вестник» Богдановича наперебой просят о сотрудничестве. В семье, с драгоценной Катюхой щастлив и безмерно, хоть детей не прижили. Посвыклись, но по-прежнему горячо любим друг дружку. Чего ж ещё желать?
Конечно, мечталось мне сесть губернатором на Казани, вблизи священного праха предков. Но как сего добиться, ежели нынешний казанский губернатор генерал-майор Татищев кресла своего покидать не намерен! Зная недовольство его своим наместником князем Мещёрским, старался я в Питере мимоходом шуточным образом склонить его переехать в Тамбов; он почти с досадою отозвался, что местом своим доволен. А опосля разнёс по городу, что я усиливаюсь искать его поста...»
Державин спомнил прощание своё с двадцатитрёхлетним Александром Петровичем Ермоловым. «Правда ли то, что вы хотите поменяться с Татищевым?» — спросил его напоследок юный фаворит, бывший поручик Семёновского полка. Державин понял, что ответ его в тот же вечер станет известен царице.
Слова пришли сами собой: «Нет! Вверенными мне постами как не собственными мне вещами меняться не могу. Я обязан быть признательным за то, что имею, и быть готовым туды, куды послан...»
Искренне сказал. Хоть и мечтал о Казани, но новым своим постом он очень ублаготворён. Здесь тысяча выгод перед Петрозаводском: площадь губернии чуть не втрое меньше Олонецкой, а населением превосходит в четыре с лишком раза. Дом изрядный, общество хорошее, подчинённых всякого рода довольно. Была бы охота, а работать есть с кем. Наместник генерал-поручик Иван Васильевич Гудович, не в пример Тутолмину, везде ссылается на законы и их одних берёт за основание.
Державин крупным косым почерком писал в Питер письма друзьям и покровителям:
«Был у нас Иван Васильевич и пробыл неделю. Будучи предшествуем благодеяниями, которые он многим исходатайствованием чинов сделал и ко мне признательными по делам отношениями, он встречен был здесь с нелицемерною от всех радостию; кроткое его, простое и снисходительное со всеми обращение, образ мыслей благородных и поступки на истинных правилах чести основанные усугубили к нему внутренним всех благорасположением то почтение, которое по наружности начальникам отдаётся... Весьма он счастлив, и мы все, ежели возможем удержать навсегда таковые между нами расположения и спокойную жизнь, отчего и служба, конечно, будет иметь свои успехи...»
...Камердинер Кондратий, скороногий, сметливый ярославец, доложил:
— До вас советник Бельский.
Державин поморщился. Бельский сей был когда-то судим, сослан на каторгу, но затем освобождён одним из милостивейших манифестов. И хоть велено было после того не определять его ни к каким местам, он служил советником уголовной палаты и открыто делал разного рода беззакония.
— Вызвал я вас, господин Бельский, — медленно начал губернатор, — дабы указать на невозможные дела ваши...
Рылястый чиновник спалым голосом возразил:
— Чист, чист, ваше высокопревосходительство! Всё наветы вражьи!
«Ишь, как осип, — подумалось Державину, — небось до утра занимался игрою, которая именуется пьянством...»
Он поднялся из-за стола:
— А кто ездил недавно в уездный город Козлов и открыто сделал себе денежный сбор, будто по приказанию генерал-губернатора и на его имя? Кто, я вас спрашиваю? Советник уголовной палаты Бельский. За таковые чудеса полагается вас немедля исключить из службы!
Бельский не дрогнул пористым лицом.
— Обнесли меня! Я всё подробно прописал о том, вот и бумага заготовлена...
Державин, всё более распаляясь, повысил голос:
— Видать, к каверзам своим приплели вы и невинных людей! Идите да подумайте на досуге, как вам впредь поступать надлежит.
Надобно прогнать эту негодь прочь из Тамбова, да сие сделать непросто. Пользуется Бельский протекцией княгини Вяземской, А. И. Васильева и шпыня Нарышкина. Как быть, коли все они прашивали покровительствовав жулику, вследствие чего Державин понуждён ограничиваться токмо выговорами и пристращиваниями! Может, подействует?
Но после такого напрягая Бельский невинно спросил:
