О жизни вечной татары не могут сказать ничего ясного, а думают, что они и там будут есть, пить, заниматься скотоводством и воевать. Жрецы их суть так называемые волхвы, гадатели будущего, коих совет уважается во всяком деле.
Когда занеможет татарин, родные ставят пред шатром копье, обвитое черным войлоком: сей знак удаляет от больного всех посторонних. Умирающего оставляют и родные. Кто был при смерти человека, тот не может видеть ни хана, ни князей до новой луны. Знатного человека погребают тайно, с его шатром, поставив перед ним чашу с мясом и горшок с кобыльим молоком. Зарывают с ним вместе кобылу с жеребенком, коня под уздой и седлом, а также серебряные и золотые вещи. Еще при этом одну лошадь съедают, а шкуру ее, набив соломой, развешивают на шестах над могилой. Иногда погребают с покойником и его любимейшего слугу.
После того родственники умершего и все имущество должны быть очищены огнем. Для этого раскладываются два костра, подле них ставят два копья, соединенные наверху веревкой с привешенными к ней полотняными лоскутками, и под этой веревкой проводят людей, скот и самые кибитки или юрты.
В это время две колдуньи, стоя с двух сторон, прыскают на них водой и произносят заклятья. Телега и ставка умершего должны быть сожжены, и никто не смеет произнести его имени до третьего поколения.
Кладбище ханов, князей, вельмож неприступно: где бы они ни скончали жизнь свою, татары отвозят их тела в сие место. Там погребены многие погибшие на Русской земле.
Таков сей народ, ненасытный в кровопролитии. Побежденные обязаны давать татарам десятую часть всего имения, рабов, войска, и служат орудием для истребления других народов. Татары хотят исполнить завещание Чингисхана и покорить всю землю.
Сам хан Батый живет в роскоши. У него привратники и разные чиновники числом много более, чем у князя великого. Сидит он на высоком месте, как будто на престоле, с одною из своих жен. Все же прочие, как братья его и сыновья, так и другие вельможи, сидят ниже посредине на скамье, а остальные люди за ними на полу, мужчины с правой, женщины с левой стороны. Близ входа ставят стол, а на него питье в золотых и серебряных чашах. Батый и все татарские князья, а особливо в собрании, не пьют иначе как при звуке песен или струнных инструментов.
Когда же Батый выезжает, то всегда над головою его носят щит или шатер на копье. Так делают все татарские знатные князья и жены их. Батый очень ласков к своим людям, но, несмотря на это, они чрезвычайно его боятся. В сражениях он весьма жесток, а на войне очень хитер и лукав.
Конечно, далеко не все понимала Дарья из этих долгих отцовских рассказов, но все равно не было для нее в жизни большей радости, чем примоститься возле отца и слушать его, представляя себе дальние страны и дикие народы, там обитающие.
Ксения же продолжала жить затворницей, а в то время приближалось время родин. Романа с души воротило всякий раз, как видел он свою неверную жену с огромным брюхом. Он еле сдерживался от того, чтобы не схватить острый нож и не всадить его Ксении под левую грудь, туда, где билось вероломное, черное ее сердце.
От постоянных горьких дум, от несчастий, на него обрушившихся, постарел Роман сильно. Никто бы не подумал теперь, что этому угрюмому человеку, чьи виски уже посеребрила седина, на самом деле лет совсем немного.
Мрачные мысли посещали Романа. Более всего он хотел не видеть никогда жены своей, но, с другой стороны, и мысль о том, чтобы отпустить ее к Феофану, была для него невыносимой.
Самым лучшим выходом почитал Роман отправить Ксению в монастырь на веки вечные. Эта мысль долго зрела в нем, пока, наконец, замысел не был обдуман во всех подробностях.
Вскоре нашел Роман и нужных людей, готовых за деньги сделать любую работу.
Ксения вышла из своей светелки в сопровождении верной служанки. Бывало это в последнее время достаточно редко – лишь когда Роман уезжал куда-нибудь по делам или, что случалось чаще, спал, упившись вдрызг.
Некоторое время назад Ксения услышала шум на дворе и, оторвавшись от пяльцев, выглянула в окно. Увидела она своего постылого мужа, выезжающего на кауром жеребце через ворота.
Молодой женщине уже смерть как надоело сидеть в светлице. Одна и та же прислужница, одни и те же разговоры, опостылевшее рукоделие, привычный вид из окна... Так и разума недолго лишиться! Пройтись бы по саду, глотнуть свежего ветерка, поболтать и посмеяться с девушками-челядинками в трапезной... Поэтому, как только растаял в воздухе топот копыт мужниного коня, Ксения поспешила прекратить невольное свое заточение и спустилась вниз, в трапезную, самой распорядиться насчет обеда.
Там ее и застиг негромкий стук в дверь. Кто-то из прислуги пошел отворять, потом послышались голоса, один из них – звонкий, девичий и совсем незнакомый.
Вскоре в трапезную вошла служанка и доложила, что госпожу хочет видеть какая-то женщина.
– Кто такая? – спросила Ксения. – Почто пришла?
– Говорит, что по делу зело важному, а по какому – обещается только тебе, госпожа, сказать.
– Хорошо, пусть войдет, – согласно кивнула головой Ксения.
– Ой, госпожа, что-то не нравится мне она, – сообщила служанка.
– Отчего же? – удивилась Ксения. – Али она была груба с тобою?
– Совсем нет, наоборот, уж слишком ласкова, да глаз у нее больно хитрый! Как бы не стянула она чего в доме-то!
– Будет тебе, Марфа! – отмахнулась Ксения. – Зови!
– Ну, воля твоя, госпожа! Да только я все равно стану посматривать!
Через малое время дверь растворилась, и в трапезную вошла нежданная гостья. Низко поклонилась хозяйке и стала смирно, сложив руки на животе под передником. Ксения быстро оглядела ее с ног до головы – невысокая, черная, как галка. Не женщина, пожалуй, а девка, и собой приглядна... Только глаза чудные – прямо не смотрят, все бегают по сторонам.
– Ну, чего тебе? – спросила Ксения, которой так же, как и Марфе, не понравился беспокойный взгляд девицы.
– Я тебе, госпожа, важную весть принесла, – зашептала, оглядываясь, гостья. – Только наперед прикажи слугам своим вон выйти!
– Это еще зачем? – удивилась Ксения.
– У стен есть уши, а у людей языки... Скажи им, чтобы пошли прочь, не то не узнаешь, с чем я пришла, а дело спешное!
– Ну, хорошо, – согласилась Ксения и кивком отослала прислугу.
– Ну, теперь одни мы, говори! – приказала она, когда все челядинцы покинули трапезную.
– Беда стряслась, госпожа, – тотчас завыла девушка, когда закрылась дверь за последней служанкой.
– Какая еще беда?
– Не приказывал он за вами посылать, я сама поехала! Да и то сказать – ничего он попросить не мог – больно уж плох!
– Кто, кто плох? – заволновалась Ксения. – Да ты говори толком!
– Господин Феофан, – коротко ответила вестница.
Ксения побледнела и пошатнулась. Она едва не упала, но вовремя ухватилась за крышку стола.
– Что с ним? – совершенно бесцветным голосом спросила она.
– Послал его князь наш батюшка Александр Ярославич с поручением важным в город какой-то далекий – в какой, про то не ведаю. А как проезжал он по дороге, конь-то его будто бы взбесился и скинул его прямо на камни острые. Весь переломался господин Феофан, но жив покудова, хотя и плох.
– А ты откуда про то знаешь? – обомлев, спросила Ксения.
– Вестовой к князю Александру был, от него-то и прознала я про беду, что с Феофаном приключилася.
– Отчего же решила ты ко мне бежать? – удивилась Ксения.
– Среди княжьих слуг много слухов ходит. Все знают, что ты зазноба Феофанова. Ну, а что я к тебе пришла, в том ничего дивного нет. Ты ведь отплатишь мне за добрую службу, верно?
– Отплачу, – помертвевшими губами пролепетала Ксения. Казалось, ей трудно держаться на ногах, глаза блуждали. – Погоди немного, я соберусь. Потом укажешь, куда ехать, хорошо? В долгу не останусь.
– Господи, да как же не порадеть-то! – воскликнула гостья, прижав ладонь к пышной груди. – Все сделаю для госпожи, только бы она обо мне не забыла.
Пелагея поняла, что корысть – единственная возможность скрыть страх, который заставлял дрожать ее руки и заливал краской щеки. Пусть эта брюхатая красотка думает, что Пелагеюшка от жадности так заходится!
Пелагея не чувствовала угрызений совести. Единственное, что мучало ее – страх, что она что-нибудь сделает не так, и возлюбленный отвернется от нее. Когда Ксения, пошатываясь, покинула горницу и пошла наверх одеваться, гостья с ненавистью посмотрела ей вслед.
Ишь, неженка! Мало того, что у богатых родителей росла, ни горюшка, ни заботы не знала, так еще и окрутила такого видного витязя, как Роман. И на что он польстился? Тощая ведь, как жердь, даже по беременной видно. То ли дело она, Пелагея – налитая, как румяное яблочко, пышная да рассыпчатая... И верная к тому же! Уж если кого полюбила, так это навеки. А этой, вишь ты, мало показалось одного – только муж в дверь, она другого на нагретое местечко пустила! Ну, да все к лучшему – теперь Роман избавится от нее на веки вечные, и женится на ней, Пелагее!
