Елена Данько - Деревянные актёры

Актеры недовольно ворчали ему вслед.

– Метр Миньяр, я ваш старый друг и поэтому не обиделась на вас, – говорила толстая мадам Клодина, сидя в комнате Розали. – Как сейчас, помню я тот день, когда вы привели ко мне малютку Розали, чтобы я выучила её танцевать. Вот уже семь лет прошло с тех пор… – Толстуха всхлипнула. – Как вдруг я говорю вам: отпустите Розали с нами в Италию. Там люди живут спокойно, там всего вдоволь. Там богатые дворяне покровительствуют театру. Розали сделает блестящую карьеру…

Метр Миньяр ходил по комнате, стуча своей деревяшкой. Он хмурил брови и, заложив руки за спину, хрустел пальцами. Потом он остановился, глядя в окно.

– Розали свободна, мадам. Пускай она едет куда хочет. Когда я вернулся из Америки, где мы дрались за свободу молодой республики, я нашёл моего брата в тюрьме, а его малютку дочь – в приюте королевы, Там её били, морили голодом и заставляли плести кружева для придворных модниц по шестнадцати часов в день. Я взял Розали из приюта и сделал её свободной артисткой. Я не отниму у неё свободу, которую сам ей дал.

– Ты, конечно, поедешь с нами, малютка? – спросила мадам Клодина, обняв Розали.

Розали расхохоталась.

– Конечно, не поеду, мадам. Я пойду с дядей в Париж.

Метр Миньяр всё ещё смотрел в окно. Плечи его вздрагивали, и я не знал, плачет он или смеется.

Актеры уехали. Для нас с Паскуале наступила горячая пора. Метр рисовал углем на картоне фигурки новых кукол, а мы вырезывали их из дерева. Мадемуазель Розали шила им платьица. В чердачное окошко виднелась стрельчатая колокольня Страсбургского собора и далеко за рекой синели леса.

Мы с Паскуале больше не спорили по пустякам. Говорили только самые нужные слова. Мы знали, что делаем теперь настоящее, важное дело, потому что наши куклы были совсем особенные. Я сделал по рисунку метра толстолицего длинноносого человека в богатом охотничьем костюме.

– Это король Франции Людовик XVI, – сказал метр. – Он только и знает, что охотится в своих поместьях, пока страна нищенствует и бедняки с голоду едят мох.

Паскуале прилаживал кудрявый парик другому толстяку с орденской звездой из золотой бумаги на груди. Это был королевский министр.

– Он каждый день придумывает новые налоги, чтобы королю жилось роскошно, – говорил метр. – Чего только он не придумал! Умрёт у тебя дедушка – плати налог за то, что он помер. Родился у кого ребёнок – дерут налог за то, что он родился. Соберёт крестьянка корзину грибов – и за грибы надо платить.

Мадемуазель Розали ловкими пальцами пришивала кружевной воротник розовому молодчику с глупым узеньким ртом и мушкой на щеке.

– А это дворянчик. Живёт он припеваючи, никаких налогов не платит. Танцует на балах, играет в карты, а приедет в свое поместье – деревенские ребята должны всю ночь сторожить под окнами его замка и пугать лягушек, чтобы они, квакая, не мешали спать синьору.

– Неужто должны пугать лягушек? – ахнул Паскуале.

– Да, мой мальчик, мне самому приходилось делать это в детстве… – грустно ответил метр Миньяр.

Он надел себе на руку горбоносого кардинала в пурпурной мантии, обшитой кружевом, заставил его сложить ручки и загнусавил:

– Покайтесь, грешники! Отдайте свое добро церкви, будьте нищими и голодными! За это вы попадёте в царство небесное. А я буду есть и пить, во дворце роскошном жить, буду я ходить в шелках, вас оставлю в дураках! Тру-ля-ля, тру-ля-ля, небо – вам, а мне – земля!

Кардинал уморительно плясал на руке метра, шурша своим атласным нарядом.

Мадемуазель Розали одела нашего маленького Пульчинеллу в жёлто-зелёную курточку, стянутую ремешком. Сзади мы приделали ему острый горб. Зелёно-жёлтый колпачок с бубенчиком на макушке украсил его головку.

– Ступай, храбрец, покажи французам, как Полишинель расправится с врагами народа! – воскликнул метр.

Так Пульчинелла превратился в Полишинеля, и мне ничуть не было грустно.

Еще мы сделали придворную даму и генерала. Метр пробовал нарисовать длинноносую красавицу, но рисунок не удавался. Однажды он вернулся из города, весело размахивая каким-то листком,

– Вот она, наконец, – королева Франции, Мария-Антуанетта! – воскликнул он.

На листке была нарисована длинноносая дама с гордо закинутой головой в большом парике. Под картинкой стояла подпись: «Австрийская пантера»[5], а на обороте было напечатано:

Метр прочел эти стихи вполголоса. У меня по спине пробежали мурашки.

– Этот листок тайно напечатали друзья народа, – сказал метр. – Я не скрою от вас, мальчики, что идти с нашим театром в Париж – дело опасное. Королевская полиция охотится за всеми, кто хочет свободы. Если у нас найдут куклу Марии-Антуанетты, нас всех могут вздёрнуть на виселицу. Но война – это война. Мы идём воевать против королевы, против министров, против дворян… Хотите – идите с нами, хотите – возвращайтесь на родину, я дам вам денег на дорогу.

На миг передо мною мелькнули залитые солнцем дороги Италии, оливы, кипарисы и синее-синее небо… Но я знал, что пойду с метром. Всё, что я видел прежде: священник, разломавший наши ширмы, замок Гогенау, судья, который приговорил меня к тюрьме из-за брошки госпожи бургомистерши, – всё стало мне понятно по-новому с тех пор, как я встретился с метром. Я тоже хотел бороться за то, чтобы все люди были равны и свободны.

– Мы пойдём с вами, метр! – крикнул Паскуале, сдвинув свои светлые брови.

Метр просиял.

Я принялся вырезывать головку Марии-Антуанетты, поглядывая на картинку.

Метр купил рыжую лошадку с белой отметиной на лбу, Он назвал её Брут-тираноубийца в честь древнего героя. Мы погрузили в новенькую одноколку наши ширмы, доски, козлы для тропы, клетку с мышами и двинулись в путь по лесистой равнине Эльзаса.

Весеннее половодье затопило луга. Солнце сверкало на поверхности лесных озер. Нежно-зелёные кустарники поднимали из воды свои ветки. На размытых дорогах мы встречали усталых путников. Их тощие лошадёнки везли убогий скарб. Это были беглецы от голода. Голод свирепствовал по ту сторону Вогезов. По ночам вдалеке вставали зарева.

– Прибавим шагу, ребята! Кажется, деревня близко! – сказал метр, бодро стуча своей деревяшкой по каменистой дороге.

Мы были среди Вогезов. Их округлые вершины, поросшие буковым лесом, казались ржавыми в лучах заходящего солнца. В долинах стояла синеватая мгла. Я причмокнул губами, подгоняя Брута. На оранжевом закатном небе перед нами чернели хижины деревушки.

Ни одна собака не залаяла при нашем приближении. Кривые, подслеповатые хижины молчаливо сутулились по краю улицы. Казалось, в деревне не было ни души.

– О-ля-ля! – крикнул метр. Есть тут кто-нибудь? Отзовись!

Эхо отозвалось в горах. Стая ворон, хлопая крыльями, взметнулась из-под забора. Мадемуазель Розали вздрогнула. Мне стало жутко.

Под забором щерила жёлтые зубы голова дохлой лошади. Темнели впадины её выклеванных глаз. Сквозь клочья шкуры и почерневшего мяса виднелись ребра. Ноги, как деревянные, торчали над раздутым брюхом. Брут захрипел, закусил поводья и попятился. Я взял его под уздцы, но он рванул головой вверх и чуть не сбил меня с ног. Одноколка накренилась, грозя вывернуть в канаву наши пожитки.

– Нечего делать, Жозеф, едем задами. Эх, сразу видно, что Брут на войне не бывал! – сказал метр.

Мы свернули на тропинку между хижин, чтобы объехать лошадиный труп.

– Метр, тут кто-то есть, – сказал Паскуале.

Над мшистой крышей одной землянки поднимался дымок. Метр заглянул в чёрную дыру, заменявшую окошко. Оттуда раздалось какое-то бормотанье.

– Эй-эй, зачем ты тушишь огонь, матушка? – закричал метр.

На земляном полу хижины тлели угли. Страшное существо в грязных лохмотьях металось над ними, затаптывая огонь. Из опрокинутого котелка на угли шипя выливалась вода.

– Гляди, гляди, ты котелок опрокинула! – снова крикнул метр.

Женщина в лохмотьях схватила котелок костлявой рукой и прижала его к груди, словно защищая от нас. Из-под свалявшихся косм дико сверкали её глаза.

– Не отбирай… не отбирай… – бормотала она. – Это моей дочурке… не отбирай, ты всё равно не будешь есть… это только мясо дохлой лошади… Ааа! – вдруг завыла она по-звериному, увидев, что метр переступил порог землянки. Она упала на пол, прикрыла грудью котелок и растопырила руки, готовая вцепиться в того, кто подойдёт.

– Не отдам! – хрипела она. – Изверги! Всё отобрали, всё! Мы один мох едим… Неделю огня не разводили… Я не отдам.