Купец через день покупал кур и фрукты, потому что иначе носильщики принялись бы красть у деревенских жителей и это привело бы к ссоре, а то и к вооруженной схватке.
Воинственные племена вторгались в эту местность, перевалив через гору, стремясь окрасить кровью свои копья и сими [54], угнать скот и женщин. На седьмой день пути от реки караван добрался до деревни, которая подверглась такому нападению двумя днями ранее. Что-то неладное путники почувствовали и увидели еще до того, как вошли в деревню: посреди дня в воздухе клубился дым, черные птицы носились по небу. Когда же они вошли в разоренную деревню, то застали там лишь горстку израненных и изувеченных людей, укрывшихся в тени деревьев. Крыши всех хижин сгорели. Выжившие оплакивали родных, по большей части тех увели налетчики. Кое-кому из юношей удалось убежать во время нападения и увести с собой нескольких детей. Сумеют ли они вернуться — кто знает? Юсуф не смог смотреть на невыразимый ужас ран, уже набухавших от развивавшегося в них недуга. Он бы предпочел, чтобы от таких мучений жизнь оборвалась. Никогда он не видел ничего подобного и вообразить не мог. Тела валялись повсюду: в выгоревших хижинах, в кустарнике, под деревьями.
Мохаммед Абдалла торопился покинуть это место как можно скорее, опасаясь и заразных болезней, и возвращения воинственных дикарей. Симба Мвене подошел к купцу с вопросом, не распорядится ли он похоронить мертвецов. Поначалу он встал вплотную к купцу, и тот сделал шаг назад.
— Уцелевшие не смогут сами с этим справиться, в их-то состоянии, — сказал Симба Мвене.
— Так предоставь их гиенам! — Мохаммед Абдалла не сдерживал гнев. — Нам какое дело? Они и так уже вздулись, наполовину обглоданы…
— Нельзя их так оставлять, — настаивал Симба Мвене, так и не повысив голос.
— Они передадут нам болезни. — Мохаммед Абдалла не спускал глаз с купца. — Пусть их братья вернутся и сами делают эту омерзительную работу. Они прячутся в кустах, вот и все. А когда вернутся, обрушат на нас свои суеверия, еще скажут, что мы осквернили их покойников. Какое нам дело до них?
— Мы их братья по крови Адама, нашего общего отца, — ответил Симба Мвене. Мохаммед Абдалла изумленно хмыкнул, но промолчал.
— О чем ты печешься? — спросил наконец дядя Азиз.
— О достоинстве мертвецов, — ответил Симба Мвене, словно бросая вызов.
Купец рассмеялся.
— Прекрасно, — сказал он. — Похороните их.
— Пусть гиены насрут мне в глаза! — взорвался мньяпара. — Пусть Бог раздерет меня на тысячу клочков — говорю вам, дурная это идея, опасная! Если таков ваш приказ, сеид… но все равно не пойму, зачем это понадобилось.
— Давно ли ты сделался суеверным, Мохаммед Абдалла? — ласково спросил его дядя Азиз.
Мньяпара лишь глянул на купца — коротко, обиженно.
— Ладно, валяйте быстрее, — велел он Симбе Мвене. — И не рискуйте, не геройствуйте. Эти дикари каждый день вот так расправляются друг с другом. Мы же сюда не святых из себя разыгрывать явились?
— Иди с ними, Юсуф, посмотри, как низок и глуп по природе своей человек, — распорядился дядя Азиз.
Они вырыли неглубокий ров на краю деревни, проклиная недобрую судьбу, которая потребовала их участия в столь зловещем обряде. Деревенские жители наблюдали за их работой, время от времени сплевывая в их сторону, небрежно, как бы не желая обидеть. А потом настал тот момент, которого все они опасались: когда мужчины стали поднимать и сбрасывать в ров изувеченные трупы. Ров наполнялся, а вопли осиротевших туземцев вздымались все выше. Закончив этот труд, Симба Мвене постоял у свежей могилы, с отвращением взирая на деревенский люд.
Через три дня караван добрался до реки в предместье Таяри. Даже издали Юсуф видел, что город этот немаленький. Мужчины сбросили с плеч ношу и, возбужденно крича, кинулись в реку. Они плескались водой, боролись понарошку, словно дети. Для некоторых путешествие на том и заканчивалось, и их предвкушение свободы заразило всех. После купания, освежившись, носильщики подхватили свою ношу, мечтательная улыбка не покидала их лица: уже недолго! Мньяпара и Симба Мвене расхаживали вдоль выстроившейся шеренги, поправляли товар, людям тоже велели подтянуться. Барабанщик и трубачи начали потихоньку разогреваться, их инструменты взрывались короткой проказливой музыкой, а те, кто играли на сиве, отвечали им сдержанным басом. Постепенно порядок восстановился и к музыке вернулась размеренность, так что в город они вошли под взволнованный и бодрящий марш. Прохожие и зеваки останавливались на обочине поглазеть. Кое-кто махал, хлопал, подносил сложенные раковиной ладони ко рту и выкрикивал невнятные слова. Земля вокруг города пересохла и потрескалась в ожидании дождей. Дядя Азиз, как всегда, замыкал шествие и не обращал внимания на зрителей. Время от времени он подносил к носу платок, уберегая ноздри от пыли, и так, шагая вслед за огромным удушливым облаком, поднятым ногами усталых мужчин, он заговорил с Юсуфом.
— Смотри, как радуются, — заметил он без улыбки. — Словно бездумное стадо при виде воды. Мы все таковы, скудоумные создания, пленники собственного невежества. Отчего они возбудились? Ты мне можешь объяснить?
Юсуф думал, что знает ответ, потому что и сам чувствовал нечто подобное, однако вслух он этого не сказал. Позднее, когда нашелся дом в аренду и при нем двор, где мужчины могли спать и можно было сложить весь товар в надежном месте, дядя Азиз продолжил беседу с Юсуфом:
— В те дни, когда я впервые наведывался в этот город, им управляли арабы, посланные султаном Занзибара. Оманцы — или же если не оманцы, то слуги оманцев. Талантливые люди эти оманцы. Очень способные. Они приезжали сюда и создавали собственные маленькие княжества. В такой дали от Занзибара! А иные отправлялись и дальше, в джунгли по ту сторону Марунгу, к великой реке, и там тоже создавали себе королевства. Расстояние для них было ничто. Они уже родились на свет, когда их благородный князь явился из Муската и завладел Занзибаром — так почему бы им не достичь того же? Их султан Саид разбогател благодаря плодам тех островов. Он построил дворцы, наполнил их жеребцами, и павлинами, и сокровищами, собранными по всему миру от Индии до Марокко, от Албании до Софалы. Он скупал повсюду и женщин, щедро платил за них. Говорят, он породил с ними сотню детей. Вряд ли он сам знал точное число. Представляешь, как трудно управляться с такой оравой? Должно быть, он тревожился, думая, как все эти княжата подрастут и каждому понадобится собственный кус мяса. Он тоже обагрил руки кровью родичей — двух-трех. И если их султан проделал такое и лишь
