Тия смотрела на далекую звезду на небе и шептала:
— Слышишь меня, Инар? Я знаю, ты не спишь и думаешь обо мне и тоже смотришь на звезду. Наше с тобой счастье — это тоже звезда и такая же невозможная. Я совсем короткий миг была с тобой счастлива. Но и за этот короткий миг я поняла, что такое счастье, когда люди любят друг друга. Слышишь ли меня, Инар? Твоя Тия будет женой другого. Но мой ясноглазый и нежный! Всегда ты будешь моей единственной любовью. Меня не научили бороться за счастье, и я этого не умею. И ты меня не учил этому. Слышишь ли меня, любимый?
Руабен энергично работал над статуей царя, надеясь, что, окончив ее, он поедет домой за семьей, как обещал Хемиун.
Много дней от зари до зари он проводил в мастерской, стараясь ускорить окончание работы. Размечена глыба с трех сторон согласно строгим законам пропорций, размечены сетки, и в них — контуры сидящего в кресле царя с покоящимися на коленях руками. Божественное величие должно отражаться в каменной статуе Хуфу. В нее переселится Ка — двойник души фараона, когда он перейдет к отцу своему Ра и станет Осирисом. Чтобы Ка нашло свою земную оболочку, статуя должна походить на живого царя.
Когда Руабен стесал ненужный камень, возникла необходимость увидеть лицо царя. Однажды он видел, как| блистающего золотом и торжественным великолепие Хуфу пронесли на носилках. В памяти осталось яркое шествие, полное блеска и ярких красок. Носилки проплыли вперед, а лежащие в пыли простолюдины подняли почтительные, но тем не менее любопытные головы. Вместе с другими Руабен увидел спину величественно и неподвижно сидящего царя в бело-красном платке. Роскошные опахала из темно-коричневых и белых страусовых перьев защищали его от знойного солнца, фараон в самом деле походил на земного бога — такое сияние и блеск исходили от него.
Теперь ваятель должен был увидеть его и хорошо изучить особенности лица, чтобы правдиво передать его в камне. Хемиун сам пошел с ним во дворец.
Во дворе стоял большой караван, прибывший из Нубии. Громадные слоновые бивни, сваленные грудой на земле, стволы угольно-черного дерева, страусовые перья, мешочки с золотым песком — все это ждало своей очереди в склады и сокровищницы большого царского двора. Мимо Руабена провели дрожащих антилоп. Их кроткие влажные глаза, боязливые и выразительные, напомнили ему родные края, и сердце тоскливо сжалось.
Носилки чати остановились у широких ступеней, ведущих во дворец. Руабен прошел за князем в зал приемов, и они остановились в соседней комнате. Через высокие проемы, обрамленные колоннами, можно было видеть все, что происходило в тронном зале. Хемиун еще раз напомнил шепотом, что наблюдать царя надо так, чтобы он этого не заметил, и ушел куда-то по своим делам.
Руабен встал на указанное место и начал осторожно заглядывать в зал. В конце зала на возвышении стояло высокое золотое кресло. В кресле сидел неподвижный как статуя царь — надменный и равнодушный. Перед ним, на узорчатом полу из ярко-желтых и темно-зеленых фаянсовых плиток, лежали иноземные послы. Один них что-то говорил.
Спрятавшись за колонну, Руабен внимательно рассматривал суровое лицо грозного владыки, сидящего боком к нему.
Скульптор испытывал чувство страха и недоумения. Ведь это было обыкновенное человеческое лицо, только очень жестокое. В его взволнованных мыслях стояло поразительно похожее лицо земляка, жившего в родном селении. Только тот был худее да ходил в истрепанной повязке. А здесь на блестящем троне восседал нарядный, холеный человек в клафте с драгоценным уреем надо лбом. Какое-то разочарование шевельнулось в сознании Руабена, но он сейчас же взял себя в руки. Лежащие на полу важные послы напомнили ему о неограниченном могуществе владыки, с которым он посмел сравнивать жалкого крестьянина. Теперь он внимательно изучал все черточки, стараясь запомнить его особенности.
Сзади послышался шорох легких шагов. Руабен повернулся. К нему подошла молодая женщина в легком прозрачном платье. Обнаженные руки ее были унизаны золотыми браслетами, на ногах блестели обручи. Дороге ожерелье спускалось на смуглые плечи и грудь. Задорное лицо с подвижными лукавыми ямочками на упругих щечках выразило удивление.
— Что ты здесь делаешь?
— Я работаю над изображением его величества, да будет он жив, здоров и могуч!
Она задала ему еще другие вопросы. Они тихо перешептывались, когда Хемиун вернулся. Он хмуро посмотрел на обоих, дама кивнула головой князю и тихо удалилась.
Вельможа молча вывел скульптора из дворца большой сад. Он ничего не сказал Руабену.
В другой раз, когда Руабен вместе с чати снова пришли во двор фараона, Хемиун ушел во дворец и приказал скульптору ждать. От нечего делать тот принялся рассматривать огромный царский двор. Здесь сосредоточились все хозяйственные постройки, склады для хранения разных материалов, а также царская кухня, разделенная на дома пищи.
Недалеко от него под пальмовым навесом принимал и записывал великолепные стволы ливанского кедра и киликийской сосны. Каждый из этих стволов подносили и складывали в штабеля рослые, плечистые рабы, и скульптор с сочувствием наблюдал, как рабы пошатывались от тяжести. Он подошел ближе. Желтые могучие бревна еще хранили аромат смолы, наполнявший их далекие леса на хребтах Ливана. За навесом, под которыми хранились штабеля бревен и досок, располагалась мастерская. В ней делали мебель для дворца. По соседству примостился небольшой склад для слоновых бивней. А дальше склады с кожей, тканями, посудой и сокровищницы, охраняемые вооруженной стражей.
По другую сторону двора располагалась обширная кухня. Дома пищи шли рядами. В них двигались многочисленные слуги, бегали, суетились, переговаривались и о чем-то спорили. Ближе всех был хлебный дом. Руабен подошел и с интересом наблюдал, как строго разделялся между людьми труд. Мужчины растирали зерно на зернотерках, двигаясь всем телом над каменными катками. Капли пота падали с их лиц и мокрых блестящих спин. Другие сеяли муку, третьи месили тесто, четвертые лепили хлебцы, пятые сажали их в очаги. Все работали молча, сосредоточенно.
Рядом был дом кондитеров. Отсюда разносились дразнящие запахи пирожков, сдобных печений, сладостей, от которых исходил тонкий медовый аромат.
В самом дальнем конце двора возвышалось множество высоких круглых башен из необожженного кирпича. У башен стояли лесенки. Руабен знал, что в таких башнях у богатых людей хранится зерно. По лесенкам втаскивали мешки и ссыпали в бездонные башни пшеницу и ячмень.
Но у живого бога они все были полны. Зерно текло золотистой рекой не только с огромных царских поместий, большая его часть вливалась в виде налогов с бесчисленных крохотных клочков земледельцев, и тоненькие ручейки, сливаясь вместе, наполняли обширные круглые хранилища. У подножия одного из них копошился мужчина. Окончив свою работу, он с полным мешком вернулся к Хлебному дому. Вместе с ним шел писец, ведущий запись отпущенного зерна. Зерно всегда брали снизу через дверки, поэтому свежее всегда находилось сверху. А у земледельцев никогда не было несвежей пшеницы или ячменя, его всегда не хватало. Руабен медленно шел дальше и изумлялся. Сколько же было этих огромных хлебных башен! Великая и справедливая Исида! Поистине только у бога может быть такое неслыханное богатство и изобилие! И сколько слуг! Как будто готовят еду для большой армии.
Он рассматривал царский двор и удивлялся. Потом вернулся и присел на скамеечку у Хлебного дома. К нему подсел усталый потный пекарь, отошедший от жаркой печи.
— Неужели так много еды нужно для его величества, да будет он жив, здоров и могуч!
Пекарь усмехнулся.
— А ты знаешь, сколько у живого бога жен, наложниц да детей? У каждой из них слуги. Кроме них, за стол садятся придворные вельможи, жрецы, родственники. Посмотри, сколько слуг на дворе, писцов, все что-нибудь делают, и всех их надо кормить.
Руабен подумал про себя: много едоков сидит на шее народа. Наверное, и налоги потому такие большие.
К нему подошел мальчик-слуга, посланный Хемиуном. Можно было идти во дворец — взирать на божественный лик царя Кемет. Скульптор, волнуясь, пошел за ним, горячо умоляя богов, чтобы и в этот раз все прошло спокойно.
Руабену пришлось еще не раз ходить в царский дворец. И каждый раз фараон кого-либо принимал, знатнейшие вельможи лежали перед троном на животе, не смея поднять глаз. Очень часто около скульптора появлялась веселая Табуба. С ее приходом он оживлялся. Он с улыбкой отвечал на ее вопросы, не смея задать своих. Кто была эта женщина, изящная, как мотылек, унизанная дорогими украшениями?
Однажды он сидел на полу, склонившись над листком папируса. Услышав легкий шорох знакомых шагов, он поднял голову. К нему подошла Табуба смущенная, раскрасневшаяся. Он молча почтительно поздоровался.
