на куски, царапая, обследуя их лица, опустошая карманы — и, что ещё хуже, ища соски их грудей, забираясь в пах, набрасываясь на них, как голодные звери на мясо.
— Боже милостивый, — закричал Мельхиор. — Уилл? Уилл? Нас отправили в ад, в этом нет никаких сомнений.
Уилл сцепил руки, затем резко раскинул их в стороны. Если он обозлит их и они его убьют — что ж, тем лучше. Он наткнулся на тела, движущиеся взад и вперёд. Кто-то упал ему сзади на шею, притягивая руки книзу, словно какой-то отвратительный, иссохший призрак Марло. Уилл пошарил сзади и отшвырнул его через всю камеру, прислушиваясь к затихающему воплю боли. Он пробился назад и привалился спиной к каменной стене.
— Мельхиор! — крикнул он. — Мельхиор, где ты?
— Здесь, — простонал голландец.
— Подползай к стене, — приказал Уилл. — И держись ближе, Мельхиор! Держись ближе! Мы ещё поборемся!
Но атака уже выдыхалась. Руки больше не сновали в темноте, бесстыдные пальцы больше не царапали, отыскивая плоть. Он понял, что эти одичавшие существа слишком слабы и могут реагировать только на то, что происходит рядом. Они были возбуждены стражниками и поэтому напали — слепо, бездумно — на людей, появившихся в их аду. Однако их интерес уже угас, и они отступили. Они не знали, день сейчас или ночь, они просто существовали — стонали, завывали, разговаривали друг с другом, болтали, извивались, шуршали, издавали зловоние.
— Уилл, — прошептал Мельхиор, — эти люди, должно быть, приговорены.
— К смерти? Это, пожалуй, было бы спасительным избавлением. А если их просто заперли здесь, чтобы они гнили в этой яме?
Спокойствие, Уилл Адамс. Спокойствие. Так сказала Ёдогими. Прекраснейшая женщина в Японии. Неправда. Как мечтал он об этой груди! Но ещё больше об этой чистоте, об этой возвышенности. Знала ли Пинто Магдалина, куда их ведут? Неважно; теперь она уже наверняка узнала. Будет ли ей всё равно? Поймёт ли она этот ужас, прожив всю свою жизнь наверху, в блистающем свете? Сможет ли она и захочет ли взглянуть на него снова иначе, чем как на кусок зловонного мяса? Будет ли у неё такая возможность?
— Уилл? — позвал Мельхиор. — Ты не спишь?
— Нет. — Но как он устал! Как обессилел! Было такое ощущение, словно он не спал всю жизнь.
— Я должен уснуть, Уилл. Но я боюсь за наши жизни.
— Спи, Мельхиор. Я посторожу, а потом ты меня сменишь.
Хотя, по его мнению, особенно опасаться было нечего. Он ничего не видел в темноте даже теперь, когда глаза привыкли к ней. Он едва различал свою ладонь перед самым лицом, так что остальные заключённые вряд ли имели в этом преимущество. Нападение будет означать лишь непристойную суету ищущих рук, но при первом же прикосновении он сразу очнётся и сможет дать отпор.
Он закрыл глаза. Голова начала клониться и вскоре погрузилась в мягкое тепло этих грудей, скользнула ниже, к длинным, сильным ногам. У Мэри были такие ноги. Мэри Магдалина. Мария Магдалина…
Резкий скрежет разбудил их. И не только их. Это дикое завывание, хныканье раздавалось отовсюду. Теперь он испугался его. Теперь он увидел, слишком хорошо увидел, что представляли собой его товарищи по несчастью. Настало время раздачи пищи. Он не осознавал, который теперь час. Никогда ему этого больше не понять. Но люк поднялся, и внутрь втолкнули огромный котёл с рисом. В короткую секунду, прежде чем он захлопнулся снова, Уилл разглядел голые тела, сочащиеся гноем язвы, стекающую из углов рта слюну, непристойно возбуждённую плоть людей, которые перестали быть людьми.
Они не стали есть, Мельхиор и он. Голодны, конечно, но ринуться в эту людскую клоаку, не зная, чего коснёшься в темноте, что может коснуться тебя, — это было немыслимо. Так что лучше уж сидеть на месте и умереть с голоду. Но даже эта мысль приводила в ужас. Потому что в краткую секунду света окружающие разглядели их. И вспомнили о своём поражении прошлой ночью. Они знали, что им, даже дюжиной, не справиться с двумя молодыми сильными мужчинами. Но голод принесёт с собою слабость. Даже просто заключение здесь ослабит их, и довольно быстро. И как им тогда сопротивляться этим ищущим пальцам?
А какого ещё несчастья теперь ждать? Котёл риса приносили не так давно, и другой еды, скорее всего, не будет.
Крышка люка снова звякнула, древки копий ринулись внутрь, нанося удары по костям, пальцам, отгоняя завывающих призраков внутрь, в темноту.
— Уилл Адамс! — раздался голос Косукэ но-Сукэ. — Бери своего товарища и выбирайся. Быстро! Но подай голос, когда приблизишься к выходу.
— Мельхиор! — Уилл растолкал друга. — Идём, парень. — Он пополз к выходу, продираясь сквозь груду ужасных тел. — Эй, господин Косукэ, мы выходим! Не останавливайся, Мельхиор.
Он бросился в отверстие люка, вывалился в мерцающий свет факела, кинулся через проход и рухнул у противоположной стены. Он видел, как из люка выбрался Мельхиор, а за ним показались двое их бывших сокамерников. Но их тут же затолкали обратно ударами копий. На площадке остались шестеро стражников и Сукэ. Крышка люка захлопнулась.
— Идёмте, друзья, — сказал Сукэ. — Скорее уйдём из этого места.
— Боже мой, господин Косукэ! — Уилл помог Мельхиору подняться. — Неужели все японские тюрьмы такие?
— Нет, Уилл Адамс, обычные преступники сидят в других тюрьмах. Вы же побывали в аду.
— Об этом мы уже догадались. — Он двинулся вслед за другом, ибо теперь уже был уверен в расположении этого человека.
Они начали подниматься по каменной лестнице.
— Это не тот ад, что у португальцев, Уилл Адамс. Это название камеры. На нашем языке — гокуя.
— Но в Бунго нам говорили, что единственное наказание для преступников в Японии — это смерть.
— Действительно, — согласился Сукэ. — Но эти люди не подвергаются наказанию. Они лишь ожидают суда. Их подозревают — и не без оснований — в совершении грабежей. Но так как они всегда убивали своих жертв, то никаких свидетелей нет. Было бы несправедливо осуждать человека без всяких доказательств, поэтому их поместили в гокуя до тех пор, пока они не сознаются. Они уже некоторое время просидели там.
— А если они не признаются? Будут гнить там вечно?
Да, в каждой стране существуют совершенно различные представления о правосудии.
— Конечно, они должны оставаться там до тех пор, пока не сознаются. Или пока их друзья не докажут их невиновность. Мне жаль, что тебе пришлось страдать вместе с ними. Такова была воля господина Иеясу. Он не поверил твоей замечательной истории и поэтому рассердился. Но сегодня утром мне удалось вновь заинтересовать его твоими морскими картами и убедить, что всё тобой рассказанное
