Нас всех подставили! Никаких шансов уцелеть! С самого начала у нас не было никаких шан-сов – только отсрочка конца. То, что мы все еще катим по этой местности, означает при бли-жайшем рассмотрении всего лишь еще одну отсрочку – отсрочку с сюрреалистическим бытием.
Каждый день мы получаем новое тому подтверждение. Без постоянно возникающих новых чудес ни один день не обходится!
Мое состояние постепенно улучшается. Туманные клубы постепенно исчезают из головы. Благодаря таблеткам, которые я проглотил?
У меня больше нет таблеток.
Они должны были дать мне с собой их побольше – но кто мог тогда знать, что мне не окажут врачебную помощь в Париже?!
Мне срочно нужен, во всяком случае, скоро потребуется приличный военный госпиталь с ра-ботающим рентгенаппаратом.
Но что же станет со старым Бартлем, если мы найдем госпиталь и они оставят меня в нем? А с «кучером»?
Как пойдут наши дела дальше с бандеролями и письмами? В целом все оказывается уже гри-масой судьбы – ее печальной шуткой. А есть ли они, печальные шутки? No, Sir! Имеются лишь кровавые шутки!
Несколько сожженных домов стоят вплотную у дороги. И снова водонапорная башня, круто вытянувшаяся высоко ввысь – напоминая сильно эрегированный пенис.
Бартль двигается наверху, на крыше. Он хочет рассмотреть немецкий дорожный указатель, затем аллею и на заднем плане «небольшой замок». Не следует ли нам поискать ночлег? спра-шивает он, косясь на мою руку.
Чувствую себя неимоверно разбитым.
Ладно, сворачиваем туда!
Дорога между старых деревьев, кажется, это вязы, с глубоко наезженной колеей.
«Кучер» ругается, на чем свет стоит, и проклинает все вокруг. Но вскоре мы уже можем по-чувствовать себя вознагражденными за наши страдания: Ночлег для всех трех. Меня размеща-ют в замке, а двух моих орлов в домах поблизости.
Также предлагают и теплый ужин, сообщают нам. Но мне вовсе не хочется есть. Мы разме-щаемся в расположении артиллерийского соединения: Артиллерийская батарея на конной тяге.
Во дворе я видел лошадей и легкие полевые гаубицы калибра 105 мм на лафетах с раздвиж-ными станинами. Четыре передка выстроены в ряд.
Замок находится в безнадежном состоянии: все картины прострелены насквозь, все зеркала разбиты. Здесь проживала наша, обозленная на все и вся, солдатня. Входит какой-то обер-лейтенант, и, увидев мой вопрошающий взгляд, восклицает:
- Это были не мы!
Затем обер-лейтенант, узнавший от Бартля, что мы едем из Парижа, говорит мне:
- Теперь, пожалуй, дела говно в Париже! Метро бастует еще с тринадцатого числа. Вы разве этого не заметили? Легавые, должно быть, тоже забастовали...
- Этого не может быть. Еще сегодня мне один из них любезно предоставил справку...
- Могу Вам сказать одно: Радуйтесь, что Вам удалось выскочить!
Затем он интересуется, что случилось с моей рукой.
- Ах, ничего особенного, – отвечаю ему.
Может быть, прислать мне санитара?
Я благодарю и отвечаю:
- Руку надо бы просветить рентгеном. В настоящий момент пока все хорошо. Хотя, у Вас, воз-можно, есть болеутоляющие таблетки...?
У него они есть, а затем он хочет пригласить меня выпить с ним после ужина, но я совершен-но не вижу в этом смысла. Ничего так не хочу как спать. Хорошо, глоток пива, если можно. Думаю, пиво сможет помочь мне преодолеть беспорядочное кружение в голове.
Полное сумасшествие: Среди выпивки мне вдруг являются перед глазами картинки-лубки из городка ;pinal с битвами войны семидесятых годов прошлого века, которые настолько пре-уменьшают военные события, что даже разрывы тяжелых снарядов изображены каплями мыль-ной пены вспенивающие воду в стакане для бритья, а солдаты, упавшие в траву, напоминают акробатов, совершивших веселые кувырки. До этой местности наши солдаты должны были до-браться в 1918 году, пока к французам не пришло подкрепление, прибывшее из Парижа на так-си...
Обер-лейтенант поступил довольно благородно – так, по моему виду и не скажешь, что эта ночная пьянка явится для меня единственно правильным решением.
Он зовет своего бойца, и тот провожает меня в комнату на первом этаже. Не снимая своих тряпок валюсь на широкое, сильно сплющенную кровать. Думаю, мне без надобности темно-серое одеяло при такой жаре.
В дверь стучат.
Входит Бартль и сообщает приглушенным замогильным голосом:
- Господин обер-лейтенант, у нас снова спустило колесо. Повезло еще, что я это заметил.
Бартль делает три шага в комнату и подает мне на ладони правой руки маленькую металличе-скую штучку – кованный, искривленный гвоздь из подковы.
- Подковный гвоздь! – произносит при этом Бартль.
- Чертовы конные артиллеристы! – отвечаю как можно спокойнее. – Вот это мы влипли!
- Если все и дальше будет происходить так же..., – начинает Бартль с возмущением в голосе.
Но я сразу прерываю его:
- Не возбуждайтесь, Бартль! Они, пожалуй, уже забыли, что Вы обязаны жизнью этому проколу шины. Значит, позаботьтесь-ка о том, чтобы все сладилось, и чтобы мы получили новый набор материалов для ремонта шин, иначе можем здорово влипнуть…
Бартль докладывает, что «кучер» уже весь в работе. Затем нюхает, к моему удивлению, слов-но охотничья собака, воздух, и произносит недоуменно:
- Кажется, я знаю, почему здесь так пахнет, господин обер-лейтенант..., – Бартль выжидает, до тех пор, пока я полностью не повернусь к нему, и затем сообщает: – Здесь когда-то была боль-ница – больница для сумасшедших, господин обер-лейтенант.
И когда я вопросительно вскидываю на него глаза, он объясняет:
- Я узнал это от одного приятеля!
Когда он уходит, валюсь плашмя на кровать и спрашиваю себя: Неужели все это действительно происходит со мной? Где находится мое Я? Что же происходит со мной? Никакого порядка в мозгах больше нет...
Париж! Как мало я побыл в нем!
Готов отдать свою правую руку в споре за то, что мы были на волосок от гибели. На волосок – это уже становится для нас слишком дорогой привычкой.
Мы вынуждены постоянно протискиваться в какие-то щели и протискиваемся – снова и сно-ва. Но я пока еще не протиснулся через все ячейки этого кровавого сита. Меня, сквозь все мои печали ведет мой добрый ангел-хранитель, словно мудрый взрослый, ведущий своего ребенка через пропасть.
А может быть судьба хочет меня в конце пути просто сжечь, превратить в пепел – как бы же-лая сказать: Потрепыхался чуть дольше других и хватит?
«Sursis» , – это слово настолько понравилось мне, что стало казаться чем-то обыденным: le sursis – отсрочка.
Мысли вертятся по кругу и никак не могут из него выбраться.
Те подонки от медицины! Просто съебались! И виденный мною сброд в изящных сапожках и кожаных задницах на галифе. С толстыми шнуровками погон на плечах, господа генералы ме-дицинской службы в своем напыщенном кюбельвагене – хоть им-то попало, по крайней мере, по полной программе! Так и хочется всплакнуть!
Ну и месиво из них получилось всего-то от одной мины! Столько мясного фарша за одно по-падание!
А теперь я опять вижу железнодорожное ущелье: Огромные черные решетки, гранитный па-рапет, лестницы, уходящие вниз в глубину с мерцающими рельсами, людское месиво, копоша-щееся будто муравьи. Затем подстриженные наголо, теснящиеся в попытке выбраться на доро-гу, головы. И среди них я вижу Симону. Никакого сомнения: Это была она! Голос, глаза – это была Симона!
Стоит мне лишь представить ее длинные волосы – это определенно была она. Стоит мне от-бросить прочь ее жалкие серые тряпки, в которых она была – и это снова она. Такие тряпки из-менят любого. Но не голос и глаза!
Эти расширенные ужасом глаза были направлены на меня.
Я на грани потери рассудка от круговорота подобных мыслей. Моему самообладанию прихо-дит конец. Приходится прилагать неимоверные усилия, чтобы не заплакать.
Корчить из себя сильную личность – холодного и бесчувственного, прошедшего штормы и бури вояку! Способного дать отпор – и не позволяющего дать слабину...!
Как же я сыт всем этим театром!
Где-то очень далеко слышу лошадей. Время от времени раздается стук копыт, и затем отчет-ливое эхо.
Артиллерия на конной тяге! Какую задачу они должны здесь выполнять? Рассуждая трезво, война Семидесятых закончилась Бог знает когда. Они могут всего лишь быть бессмысленно принесены в жертву.
В полусне размышляю: Почта в «ковчеге»! Это должны быть сотни писем... Почта, которую мы должны обязательно доставить.
В локте сильно стучит. Теперь у меня точно температура. Не удивительно при таком сильном кровоизлиянии! Если только оно захватило весь сустав – останется ли моя левая рука непод-вижной?
А я хотел вернуться невредимым с этой войны. Хотя теперь уже в этом больше не уверен.
