Александр Ахматов - Хроника времен Гая Мария, или Беглянка из Рима

— Если управлюсь с делами, — ответил Клодий неопределенно.

Минуций, страшно не любивший толкотни и давки, решил подождать, пока другие зрители не спустятся с помоста. Спешить ему было незачем — от Форума до Кипрской улицы было всего несколько минут ходьбы.

— О чем это тебе нашептывал Клодий? — спросил он Ювентину, когда они остались одни на помосте. — Я не расслышал, но мне показалось, что он назначил тебе свидание. Не так ли?

Ювентина, немного помедлив, рассказала ему обо всем откровенно.

— Вот оно что! — со злостью произнес Минуций, выслушав девушку. — Оказывается, все вокруг только тем и заняты, что наводят справки о состоянии моих дел. С нетерпением ждут моего краха! Нет, милейшие, не дождетесь! Тит Минуций умнее и хитрее любого из вас!.. Никого не бойся, девушка! Плюнь на Клодия, плюнь на Волкация. Забудь о них. Пока я жив, они тебя не получат. Ты можешь не верить мне, но я клянусь тебе в этом самой Дианой, моей покровительницей, которой я дал священный обет!..

За семь дней до январских ид (7 января), рано утром, трупы Югурты и двух его сыновей служители Мамертинской тюрьмы выволокли на площадь и бросили их у Гемонской лестницы на всеобщее обозрение.

По поводу этого события в Риме было много разных разговоров. Передавали рассказы тюремщиков о том, как солдаты, охранявшие Югурту во время триумфа, доставили его в тюрьму и, спеша завладеть золотыми серьгами царя, разорвали ему мочки ушей; как потом с него сорвали всю одежду и голого бросили в подземелье, откуда он, хотя и дрожал от страха, насмешливо сказал солдатам: «О, Геркулес! Какая же холодная у вас баня!».

Говорили, что сыновей Югурты, как только сам он испустил дух от голода, палачи удавили, выполнив ранее отданное распоряжение Мария.

По словам тюремных служителей, нумидиец до последнего часа цеплялся за жизнь, словно еще на что-то надеясь. А в народе толковали, что, возможно, Югурта рассчитывал выступить свидетелем по делу принцепса сената Марка Эмилия Скавра, против которого выставил обвинение народный трибун Гней Домиций Агенобарб[312]. Многие полагали, что Агенобарб легко добился бы осуждения Скавра, будь сам Югурта свидетелем на суде. О том, что принцепс сказочно разбогател на одних подарках, полученных им от нумидийского царя в бытность его легатом у Кальпурния Бестии, мало кто сомневался.

Спустя еще шесть дней, около полудня, на Форуме, перед Рострами, собралась многотысячная толпа. На этот час назначена была сходка плебеев.

Инициатором собрания явился народный трибун Гай Сервилий Главция[313], который собирался выступить с речью в защиту своего предложения восстановить отмененный под недобросовестным нажимом оптиматов судебный закон Гая Семпрония Гракха.

У Главции были все основания рассчитывать на поддержку народа, хотя большинству малоимущих и неимущих граждан было в общем безразлично, кто будет распоряжаться в судах — сенаторы или всадники. Последние, разумеется, горой стояли за предложение Главции и хвалили его за удачно выбранный момент, так как Сервилий Цепион, два года назад отнявший у всадников судебную власть и передавший ее сенату, снискал всеобщую ненависть, как главный виновник поражения при Араузионе, и ожидал суда за святотатственное разграбление сокровищ тектосагов в Толозо.

Было еще одно обстоятельство, заставившее многих граждан отложить свои дела и прийти на сходку.

В городе продолжались раздоры по поводу выдвинутого оптиматами обвинения против Мария, якобы стремящегося к царской власти.

Скандальный поступок арпинца, явившегося на заседание сената в одеянии триумфатора, не остался без последствий. Это грубое нарушение обычая расценивалось недоброжелателями Мария, как пробный шаг на пути установления им своей единоличной и тиранической власти.

Клиенты Метелла, Лукулла, Катула и других видных сенаторов усердно распространяли слухи с том, что Марий в ожидании триумфа на Государственной вилле примерял на себя диадему нумидийского царя — еще одно свидетельство черных его замыслов в отношении республики.

Между сторонниками и противниками Мария уже местами доходило до драк. Поэтому один из народных трибунов Луций Марций Филипп, честный республиканец, предложил, чтобы сам консул явился в народное собрание и опроверг эти обвинения.

Граждане, собиравшиеся на площади, гадали между собой, придет или не придет Марий на сходку.

Марий не баловал квиритов своими публичными выступлениями. Ему явно не под силу было тягаться в красноречии с блистательными ораторами из среды оптиматов. Поэтому арпинец по возможности избегал появляться на Рострах.

Первым держал речь Сервилий Главция.

Поднявшись на трибуну и подождав, когда стихнет шум, он заговорил:

— Больше всего хотелось бы мне, квириты, обратиться к вам сегодня со словами ободрения, дабы поднять ваш дух в преддверии грозной войны. Не стал бы я тревожить вас понапрасну по поводу внутренних наших неустройств в то время, как бесчисленные враги грозят гибелью отечеству, если бы не видел, как ваши лень, трусость и праздность день за днем, час за часом подтачивают силы государства. На ваших глазах кучка могущественных людей, олигархов, по своему произволу опустошают казну, им платят дань цари, тетрархи и все народы от Бетиса до Оронта, обхаживая их всех вместе и каждого по отдельности. Клянусь всемогуществом Юпитера! Их положение поистине царственное, больше, чем царственное! А вы? Вы, достославный римский народ? Вы, рожденные повелевать? Вы все еще боитесь тех, кому вам подобает внушать страх! После того, как погибли ваши защитники, Тиберий и Гай Гракхи, знатные люди постепенно, шаг за шагом уничтожали законы, принятые вам во благо, и в конце концов отобрали у вас последний, тот самый, с помощью которого вы еще как-то могли защитить самих себя и государство от их беззакония и самовластья…

Так начал свою речь Главция.

Он был неплохим оратором. Его речам не доставало эллинской изысканности, какая постоянно сквозила в речах Антония, Красса или Метелла Нумидийского. Но он обладал мощным голосом и способностью говорить без подготовки.

Это был блестящий импровизатор. Правда, в его речах многие часто замечали беззастенчивые реминисценции из речей знаменитых римских и даже греческих ораторов.

Речь Главции захватила слушателей.

Он весьма искусно подвел ее к сути своего предложения: отобрать суды у развращенного, продажного сената и вернуть их всадникам, то есть восстановить Семпрониев закон, который упразднил при поддержке большинства сената ненавистный всему Риму Квинт Сервилий Цепион.

С великой силой убеждения перечислял Главция все выгоды Семпрониева закона, говорил о его справедливости, полезности и способности обуздать своевольную знать, развращенную безнаказанностью за любые злоупотребления и преступления.

С гневом и возмущением обрушился он на сенатские суды, в продолжении двух лет выносившие оправдательные приговоры по вопиющим делам наместников провинций, хотя они были полностью изобличены в вымогательствах и казнокрадстве.

Высказав все это, Главция призвал сограждан проголосовать за его предложение в трибутных комициях.

Большинство собравшихся с одобрением выслушали речь Главции.

Только стоявшие небольшой отдельной кучкой нобили, отпрыски старинных плебейских родов, выражали бурное недовольство. Они давно уже слились с патрицианской знатью и всегда ратовали за интересы богачей и сената, хотя и не забывали о своем плебейском происхождении. Они появлялись на плебейских сходках, чтобы влиять на настроения простого люда с помощью своих многочисланных клиентов и вольноотпущенников, имевших права римского гражданства. Все они хором ругали Главцию, как смутьяна и гракхианца, крича что судебный закон Цепиона нужно оставить без изменения.

После Главции выступил с длинной и безыскусной речью народный трибун Луций Марций Филипп[314], который еще до своего избрания выступал против нововведений Мария в армии, пугая всех будущими потрясениями, но в конце концов смирился со всем этим, как со свершившимся злом.

Теперь он употреблял свои усилия на то, чтобы побудить пролетариев вступать в легионы (надо сказать, приток граждан в армию после Араузиона резко сократился — война с кимврами не сулила, кроме опасностей, никакой добычи).

По своим убеждениям Филипп был близок к Гракхам, хотя всегда осуждал их за крайности в политической борьбе. Как и Гракхи, он видел спасение пошатнувшегося римского могущества в возрождении крестьянства. Но он вынужден был с горечью признать, что старое доброе время безвозвратно ушло.

— Где те законопослушные граждане, которых круговой порукой связывали священный долг и любовь к родным пенатам? — восклицал Филипп, обращаясь к собранию. — Увы! Во всем Риме осталось лишь две тысячи семейств, которые владеют недвижимой собственностью…