Александр Ахматов - Хроника времен Гая Мария, или Беглянка из Рима

Толпа на площади выразила шумное одобрение речи консула.

Марий спустился с Ростр. Его сразу же окружили друзья, народные трибуны и восторженные его почитатели из простых граждан.

Одни лишь нобили злобствовали и сокрушались, что в государстве набирают силу и влияние недобитые гракхианцы, вроде Главции и Сатурнина, поддерживаемые пролетарскими отбросами. Они не скупились на едкие замечания по поводу речи консула, которого считали кумиром подлой черни.

— Божественный оратор! Такого нужно кормить амброзией, а не полбой…

— Можно оглохнуть от его тирад!..

— Проклятые популяры! Они захватили Ростры, как неприятельскую крепость, и поливают с них грязью лучшее сословие…

— О, это гнусное искусство многим негодяям доставило блестящий успех и потому процветает…

— Республика гибнет! Надвигается охлократия!..

— Посмотрите, вон тот, что вертится рядом с Главцией и Сатурнином…

— Это еще кто?

— Его зовут Эквиций, он вольноотпущенник и выдает себя за сына Тиберия Гракха. Чернь хочет протолкнуть его в народные трибуны…

— Да не допустит этого всемогущий Юпитер!

— Вот какого сорта людишки рвутся ныне к власти!

— Вчерашние рабы!

— Подонки!

— А слышали про Гая Лузия, племянника Мария? Ничего такого не свершив, он уже получил чин военного трибуна…

— Что тут удивительного! Земляки арпинца так и кишат в Риме… Вон, один из них… тот, что стоит у атрия Свободы. Это Гратидий, триумвир по уголовным делам. В Арпине, говорят, был дурак дураком…

— С кем это он там любезничает? В жизни не видал такой мерзкой рожи…

— Еще один марианец! Ланиста Аврелий, владелец гладиаторской школы…

— О, Юпитер! Как он огромен, этот торговец человеческим мясом…

Рядом со зданием атрия Свободы беседовали два человека.

Один из них был уже известный читателю гладиаторский ланиста Гай Аврелий. Второго звали Марк Гратидий. Он был выходцем из Арпина и перебрался в Рим несколько лет назад преисполненный надежд выдвинуться на поприще судебного оратора, в чем весьма преуспевал на родине, но в столице ему не повезло из-за множества более удачливых и бойких соперников. Дважды он выставлял свою кандидатуру на квесторских выборах, но оба раза нудачно. В конце концов ему пришлось довольствоваться скромной, но хлопотной должностью ночного триумвира.

Аврелия с ним связывали дела особого рода: при посредничестве Гратидия ланиста время от времени получал в свое распоряжение осужденных на смерть преступников, за которых он уплачивал в казну умеренную плату.

Вот и сегодня они вели разговор о тридцати рабах заговорщиках, третьего дня доставленных из Нуцерии[319] по специальному приказу сената. Гратидий не разделял надежд Аврелия пополнить ряды своих учеников за счет этих несчастных, которых после сурового дознания приговорили к распятию на крестах.

— Боюсь, что это невозможно, — говорил Гратидий, продолжая беседу с ланистой.

— Отчего же? В чем загвоздка? — напористо спрашивал Аврелий.

— Пойми, эти злодеи особенные! Знаешь, что удалось вытянуть из них во время следствия? У них были не какие-нибудь ничтожные планы — они готовились поднять восстание, приурочив его к вторжению кимвров в Италию…

— Вот уж справедливо говорят: «Сколько рабов, столько врагов», — покачал головой Аврелий и тут же спросил: — Ну, и что же?

— В сенате этот заговор восприняли всерьез. Принцепс сената Эмилий Скавр высказался, что всех надо распять в назидание другим. Остальные сенаторы единодушно его поддержали…

— Просто так взять и распять здоровенных парней, которых можно было бы зарезать в цирке? — искренне возмутился ланиста. — Или отцы-сенаторы потеряли вкус к гладиаторским зрелищам?

— Ты судишь по-своему, а в сенате думают о том, чтобы отбить у рабов охоту к мятежам…

— Послушай, Гратидий, мне ведь нужны не все. Выберу из них пятерых-шестерых, может быть, с десяток. А лучше бы отдал ты мне их всех, этих негодяев? Я бы их бросил на убой во время первого же праздника! А ты на них мог бы совсем неплохо заработать… Подумай над этим.

— Со своей стороны я, конечно, попытаюсь что-нибудь сделать, но вот как быть с моими коллегами?.. Делото, сам понимаешь, очень щепетильное.

— Можешь посулить им за каждую голову по сто денариев.

— Всего-то?..

— Помилуй, сам Ганнибал предлагал столько же за пленного римского раба!

— Хорошо, я поговорю с коллегами.

— Уж ты постарайся, мой Гратидий.

— Сделаю все, что смогу.

Аврелий простился с триумвиром и, смешавшись с толпой, покидавшей Форум по окончании сходки, стал понемногу продвигаться по направлению к Этрусской улице, где, как уже знает читатель, находился его дом.

Однако ланиста не торопился попасть домой. В людском потоке, перемещавшемся наискось через всю площадь от курии Гостилия мимо Курциева бассейна до статуи Вертумна, у которой начиналась Этрусская улица, Аврелий, минуя ее, проследовал вместе с толпой до следующей улицы, которая вела к храму Кастора и Поллукса.

Вообще-то римляне называли этот храм просто храмом Кастора, хотя его посвятили обоим божественным братьям-близнецам.

Место возле храма было центром розничной и мелкой торговли рабами.

Аврелий почти ежедневно наведывался сюда, чтобы присмотреть для себя что-нибудь подходящее.

Его всегда интересовали пойманные солдатами во время облав беглые рабы. Последних, если они не хотели называть своих законных господ, отправляли в рудники и каменоломни. Некоторых из них специально отбирали и продавали в гладиаторы. Как правило, это был народ крепкий, в цветущем возрасте, вполне пригодный для гладиаторской службы.

Рядом с храмом Кастора тут и там установлены были катасты — так назывались невысокие деревянные помосты, на которые выводили рабов для осмотра их покупателями.

У невольников, привезенных из-за моря, ступни ног были выбелены мелом. Круглый войлочный колпак на голове раба служил знаком того, что хозяин не желал брать на себя какие-либо обязательства в отношении его благонадежности, поведения или склонностей, особенно к побегу.

Взятым в плен на войне головы украшали венками, дабы предостеречь покупателя, что государство за них никак не ручается. Продажей военнопленных ведали квесторы. Частная торговля ими была запрещена.

За исключением рабов перечисленных выше категорий, остальные невольники всходили на подмостки с висевшими у них на груди табличками, в которых указывались место рождения, возраст, умение и возможные недостатки.

Рядом с храмом Кастора стояло здание торгового дома для сбыта дорогого «товара»: необычайно красивых девушек и мальчиков, которые пользовались у богатых людей большим спросом. Туда пропускали только прилично одетых граждан. Бедным простолюдинам, которые тоже были не прочь поглазеть на обнаженные тела молодых красавиц и нежных мальчиков, вход в этот дом был закрыт.

Аврелий, протолкнувшись сквозь толпу к подмосткам, стал обходить рабов, вчитываясь в то, что было написано на табличках. Сегодня ему нужен был раб, знакомый с кузнечным делом: работавший в его альбанском имении кузнец нуждался в хорошем подручном. Кузнец жаловался, что без стоящего помощника ему все труднее приходится справляться с починкой поврежденных в последних играх щитов, мечей, фусцин, касок и прочего гладиаторского снаряжения, которое Аврелий всякий раз после боев отправлял в имение. Кузнец был отменным мастером своего дела и оружие возвращал в прекрасном состоянии. Аврелий на этом сберегал немалые деньги, так как вооружение гладиаторов стоило очень дорого…

— Приветствую тебя, Аврелий! — внезапно услышал он голос у себя за спиной.

Ланиста обернулся и увидел перед собой старого знакомого — Тита Минуция, с которым он одно время вел дела, связанные с продажей ему гладиаторского оружия и снаряжения.

Минуций принадлежал к всадническому сословию и держался с Аврелием несколько высокомерно. Аврелия это всегда бесило. Еще бы! Он знал покойного отца Минуция — тот сумел сколотить приличное состояние, а этот вечно напомаженный щеголь, как говорят, довел себя своей расточительностью до полного разорения и еще смеет задирать перед ним свой нос!

— Минуций! — воскликнул Аврелий. — Клянусь Кастором и Поллуксом, вот кого не ожидал встретить!..

— А я искал тебя, — сказал молодой человек, пожимая руку гладиаторскому ланисте, который не без интереса окинул взглядом его великолепный греческий наряд.

Минуций выглядел настоящим грекоманом, каких уже немало было среди римлян, подвергавшихся все более сильному культурному влиянию с востока, повсюду задававшего тон, особенно в одежде.