Глава 29. Второе пришествие печатной благодати
Прошло ровно 10 лет с первого появления печатных умельцев в Москве, и вот уже их «умение» было оснащено необходимым инструментом — типографским станком. Случилось это не враз. Сначала на Благовещенье — 25 марта 1563 года прискакал из Новгорода мальчишка князя Андрея Курбского. Его «благая весть» отозвалась в сердцах посвященных сложным чувством, аналогичным томлению назаретской девы в момент получения теста на беременность.
Весна в этом году задалась ранняя, было совсем тепло, и литургическое пение разносилось из открытых врат Успенского храма по всей Соборной площади.
Печатные мастера тоже были здесь, на паперти. Внутрь их не пустили не по грешности, а по многолюдности собрания. Но и такому выходу затворники были рады. Они уже четыре месяца и девять дней не брали в рот запретный плод и страдали отчаянно. У троицы резко пошатнулось здоровье. Повыползали забытые и новые, особо злобные болячки, — какие-то надпочечные колики, одышка, боли в суставах, головокружение. Сначала, когда на Рождество не дали выпить во здравие младенца Иисуса, они не верили, что это надолго. Но вот и Масленица прогремела всухую, и в сердца мастеров заползла черная, шипучая гадина: «В Светлое Воскресение тоже не капнет!».
Тяжко! Хорошо, хоть в Кремль вывели помолиться с высшим обществом. И когда из собора зазвучало чтение от Луки, сбоку обнаружился тиран книжных искусств Федька Смирной. Он нагнулся к глуховатому трезвому уху Василия Никифорова и заорал, перебивая святого Евангелиста.
Врач Лука сообщал: «Я Гавриил, предстоящий пред Богом, и послан возгласить эту радостную весть!».
— Значит так, мужики, близок день вашего подвига, — вторил секретарю св. Павла проходимец Федька.
«Как же это произойдет, если я еще не замужем?», — доносилось в левое ухо из храма.
— А станок уже на пути, — отвечал Федька в правое, — остается только дождаться.
«А ты, Захария, за то, что не веришь мне, будешь нем, пока не сбудется Это», — угрожали слева.
— Так вы ж смотрите, не пейте, пока дела не сделаем! — грохотало справа.
— Тут мы к вам парня посыльного поселим на три дня. Вы его глупостям не учите, а выспросите побольше о станке и литовских делах, — бросил Смирной, уходя восвояси.
«И вот вам знамение: найдете Младенца, лежащего в кормушке для скота», — пробасил успенский чтец, и хор возопил к миру и городу.
Никифоров, Федоров и Тимофеев вернулись в мастерские и действительно обнаружили спящего парня. Он лежал в куче стружек. В гроб лезть побоялся, а кормушки для скота не нашлось, если не считать замызганного обеденного стола.
— Как звать тебя, сынок? — толкнул «младенца» Федоров.
— Гаврила, — ответил сонный отрок.
— Ну, хорошо, хоть не Иисус, — успокоился Никифоров.
— Снизошла благодать на град сей! — невпопад заскулил Тимофеев. Он находился не в себе с ноябрьского вывода «на казнь».
Под вечер пришел Смирной и выяснил следующее. Детали станка благополучно привезены в Новгород. В команде Головина находятся два немца из Вильно, они будут показывать сборку станка приемщикам, которым надлежит прибыть в Новгород не позднее недельного срока. Если приемщиков не будет, немцы уедут, а вы тогда тут сами соображайте, как его собирать да как им пользоваться.
Мастера стали сучить ногами вокруг Смирного, заглядывать ему в глаза и дышать в нос трезвым духом. Сильно хотелось узникам поехать на приемку. Там же надзору не будет никакого! А Васька Никифоров, тот и вовсе — отошел к дальнему надгробию и дал обет высеченному на нем лику Спаса:
«Доведется доехать до родного города, видит Бог, сбегу!» На прямую просьбу Ивана Федорова, чтоб послали именно их, Смирной разулыбался, стал гладить «дьякона» по спине.
— Вы себя поберегите, дорогие мастера. Путь сейчас нестойкий, лихого народу много. Вы уж тут подождите. Будет станок, будет и пища.
В Новгород ускакал Иван Глухов со своими бандитами, караваном из пяти саней и десятком конных скуратовцев. Глухову доверили всю техническую сторону приемки.
Назад глуховский поезд вернулся 9 апреля, а 10-го в «загробных» мастерских уже кипела работа.
Собирали «книгоделательный прибор» в таком же составе, что и в Новгороде. Только пара немцев была наша, местная — из Кукуй-города. Монтаж завершился в два дня, и в полдень 12 апреля 1563 года было оттиснуто первое слово в русской столице и на русском языке.
Оно было не вполне печатным, зато очень важным в московском обиходе. Вот как оно образовалось. Немецкий сборщик с вечера вставил в верхнюю рамку пресса пять свинцовых букв в честь немецкого поселения. После этого немцев отпустили с честью и жалованьем. Русские мастера предложили обмыть-таки сложную технику, чтоб не сломалась. В ответ прозвучало известное слово из одной гласной, одной согласной и так называемого «Ивана краткого». Что ж тут удивительного, что за ночь в наполненном призраками помещении кто-то подправил в типографском наборе слово «Кукуй»?
Трехбуквенных слов на радостях отпечатали с десяток.
Теперь нужно было начинать основную работу. Но целую неделю ждали. Требовалось благословение митрополита или приказ царя: начхать на благословение.
Только 19 апреля благословение было получено со многими оговорками.
Во-первых, книга должна быть православного содержания. Другого церковь и помыслить не могла. Выбрали «Апостол» — короткий, вполне подъемный труд. Апостол содержит собственно деяния апостольские и послания этих святых людей к прочим верующим. Есть в Апостоле праздничные и повседневные пения, а также указатель чтений по дням года. Его можно использовать как календарь. Так что, Апостол устраивал всех.
Во-вторых, следовало изучить вопрос о грешности печати как таковой. Дня три уговаривали Макария не отменять благословения. Наконец, Смирной нашелся сказать, что вот ты, святой отче, прикладываешь митрополичью печать к своим грамотам, и ничего? Не грешно?
В-третьих, последовал строгий запрет на печатные работы в праздники и любые (!) посты. То есть, в среду, пятницу, воскресенье, во все многочисленные «именинные» дни следовало отдыхать. Смирной велел в запретное время заниматься набором. Это как бы не сама печать, не так ли? Это всего лишь игра в кубики?
— И последнее, — Макарий явно вспоминал чужие наставления, — окончательное решение о дозволенности печати вынесет церковный Собор осенью этого года. До той поры можно печатать на пробу, ежевечерне замаливая возможный грех.
Аминь. Точка.
Параллельно с благословенной возней шла дрессировка «умельцев».
Трезвые, умытые, запуганные мастера подписали «проклятые грамоты». То есть, каждый из них собственноручно — под диктовку толстого Прошки — пожелал себе адских мук, язв по всему телу, коросты, падучки, трясучки и всего иного-хорошего, если будет «дело в небрежении делати».
Еще была взята устная клятва не пить.
Еще был сдан экзамен устного чтения.
На этом подготовка закончилась.
Ранним утром 19 апреля Василий Никифоров принял из рук Ивана Федорова маленький свинцовый квадратик с главной нашей буквой и вставил ее в наборную рамку заглавной страницы. На первый раз — вверх ногами. Дело сдвинулось с мертвой точки.
Вечером Смирной, Глухов и Заливной сообщили царю, что мастера ведут набор страниц пробной книги. По мере обучения их можно будет подпустить к серьезной работе. Было бы что печатать!
В тот вечер еще никто не знал, что «учеба» продлится целый год без двух недель!
Глава 30. Бестолковые сны
Пока мастера набивали рамку первой страницы, Федор Смирной занимался любимым делом, — рылся в бумагах.
В сундуке с острожными документами среди прочего нашелся весьма любопытный лист — перечень печатных книг, изданных за последние годы в Европе, в основном — в Германии.
Не то, чтобы святые отцы интересовались новинками с целью расширения кругозора, но им нужно было подпитывать церковную науку, а для этого любые источники годились. К тому же список изданий помогал фиксировать отъявленную ересь, чтобы выездные православные не вляпались в дрянь и не завезли заразу на святую Русь. Так что, лист из сундука был весь исчеркан крестами — отметками о неблагонадежности.
Среди помеченных книг Федя обнаружил любопытную вещицу: под 1539 годом значилось латинское Базельское издание «Толкователя личных и общественных снов Артемидоруса Далдианского».
«Очень бы нам пригодилось толкование наших кошмаров, — подумал Смирной, — особенно общественных».
Летом 1564 года, разбирая книжные завалы, Смирной обнаружил греческий том с заковыристым названием «Онейрокритика». Полистал, заметил имя автора — Артемидор — и понял: это то самое толкование и есть. Только греческий оригинал был рукописным и относился ко второму веку от Рождества. Федя забрал книжку с собой и стал читать ее на ночь.
