«В лето 6886 (1378 года) подписана бысть церковь Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа во имя боголепного Преображения повелением благородного и боголюбивого боярина Василия Даниловича и со уличны Илины улицы. А подписал мастер греченин Феофан при великом княжении Димитрия Иоанновича и при архиепископе Алексии Новгородском и Псковском».
Он показал надпись Данилке, тот, запинаясь, прочитал ее вслух, затем посмотрел на другие фрески.
– Погляди-ка, Андрейка, как гречин расписал Силы Небесные! Я такое не видел никогда. Архангелы Михаил, Гавриил, Рафаил, Уриил, прочел их имена в подкуполье. Меж ними четыре серафима и четыре херувима. А под ними праотцы и пророки, что ли?
– Нет, Данилка, там одни праотцы Адам, Авель, Енох, Сиф, Ной. Никто на Руси так не пишет, первыми под Вседержителем всегда рисуются пророки. Да об этом еще твой брат Симеон в Троице сказывал, когда из Новгорода приезжал. Забыл, что ли?
– А Мельхисидек, Илия, Иоанн Предтеча?
– Они не пророки. Только не в том дело. Погляди: они не как пророки, обличающие грехи, а вроде бы просят перед Христом о заступничестве за человецей. Вот что необычно.
– Верно, Андрейка, о сем брат Семен сказывал, вспомнил я.
Кто-то подошел к ним сзади. Парни обернулись, вопрошающе уставились на низкорослого клирошанина с узкой, клином, темной бородой.
– Спаси вас Бог, иноки! – поздоровался тот. – Что-то не видел я вас.
– Пришлые мы! – с готовностью откликнулся Данилка и, не моргнув глазом, соврал: – Из Троице-Сергиевой обители, старче. От преподобного отца Сергия.
– Как он там, святой человек?
Андрейка замялся, покраснел, а Данилка бодро ответил:
– Жив-здоров, слава Господу, еще трудится, хоть восьмой десяток разменял.
– А вы что тута?
– Пришли поглядеть на невидаль – Феофановы росписи. Поучиться, потому как тоже иконы пишем, – бойко молвил Данилка.
– Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо насытятся! – одобрительно заметил церковный служка, хотел отойти – в храм уже густой толпой входили прихожане, вот-вот должна была начаться заутреня. Но Андрейка, молчавший все это время, попросил:
– Рассказал бы нам, отче, о гречине – что за человек? Должно, не раз видел его. Как творит он росписи?
– Сей час уж недосуг. Дьяк я сей церкви, надо службу править. На вечерню приходите, после нее и поведаю, что за человек Феофан Гречин.
– … Из головы пишет. Никуда не глядит, нет у него ни рисования, ни книги, ни примера какого-то, – рассказывал в тот же вечер дьяк о Феофане. – И весь он, а ноги его особливо, не знают покоя. Сам приплясывает, дергается, а рука тверда и верна. И кто б ни приходил сюда в церкву, когда он творил фрески, никого не прогонял, беседы вел с ними долгие, а сам писал да писал. Никто ему не был помехой, не то что нашим мастерам.
Проникшись расположением к молодым иконописцам, дьяк не посчитал за труд утром следующего дня провести их в личную молельню боярина Василия Даниловича, за чьи деньги гречин расписывал церковь. Здесь тоже царил Феофанов дух – грозное и неумолимое предзнаменовение Страшного суда. Изображение Святой Троицы под сенью дуба, широко раскинутые крылья среднего ангела, олицетворявшего Иисуса Христа, придавали фреске непоколебимую силу, подобно образу в куполе храма. А множество столпников и отшельников, что вели мучительную борьбу тела и духа, представлены были гречином в состоянии безысходного отчаяния.
И вновь увиденные Феофановы росписи произвели на Андрейку и Данилку гнетущее впечатление.
Когда они, попрощавшись с дьяком, покинули церковь, Андрейка, вздохнув, сказал:
– Мы с тобой тоже грешники, Данилка. Ушли из Божьей обители, с женками-искусительницами водились. И тут, в Новгороде, грешим, за иноков себя выдаем. Гореть нам в геенне огненной!
Данилка, озадаченно дернув себя за бородку, промолчал.
После заутрени в церкви Федора Стратилата, что расположена была в Плотницком конце Новгорода, Андрейка и Данилка, спросив разрешения у дьячка, остались смотреть фрески и иконы. Здесь, как и в храме Спаса на Ильине, Страсти Господни были расписаны в алтаре. Те же «Тайная вечеря», «Моление в Гефсиманском саду», «Шествие на Голгофу», «Распятие» и остальное. Очень уж удивил парней желтый нимб-венец у Иуды на фреске «Предательство», тогда как другие апостолы вообще не имели венцов.
Оба хорошо знали, что нимб у Иуды всегда рисовался черный, а тут, как у Иисуса Христа, вдруг золотистый?! Они недоуменно переглянулись, но кого спросишь? И парни, потоптавшись у фрески, перешли к другим. Впрочем, «Служба святых отцов» тоже отличалась от того, что Андрейка и Данилка обычно видели в церквах. Ангелы не только стояли у престола, но замыкали шествие святителей, находившихся перед ними. Выходило, что службу ведут ангелы, а не святые отцы! Долго разглядывали они и фреску трех святых князей. Посредине был изображен Владимир, креститель Руси, в темно-коричневом корзно, расшитом лалами, с крестом в правой руке и мечом – в левой. Святые Борис и Глеб стояли по обе стороны его. Дальше парни узрели сцену из жизни Федора Стратилата – «Федор поражает змия». Потом шли фрески такие же, как и везде. Все расписано в коричневом и белом цвете с золотисто-коричневыми, серебристо-белыми, оливково-серыми переходами.
Когда закончили осмотр, Андрейка сказал другу:
– Увидел я, Данилка, что росписи в храме три разных мастера творили. Который «Страсти Господни» писал, привержен доличье многими мудреными изображениями вырисовывать – людьми, деревьями, домами. А тот, кто купол и подкуполье подписывал, совсем по-другому это делает. Гляди, какие у него пророки и ангелы! Все кряжистые, с большими головами, а лица у них спокойные. Третий же воев по ленточному полю малевал и сотворил их легкими, быстрыми.
– Верно! Все-то ты усмотрел! – согласился Данилка.
Они уже собирались покинуть церковь, но тут отворились двери притвора, и парни увидели архимандрита, который служил заутреню, и рослого монаха в черной рясе и камилавке.
– Андрейка, – растерянно прошептал Данилка. – Да ведь это старец Епифаний из Троицы.
– Он самый!. – взволнованно подтвердил тот.
Вот с кем им не хотелось бы встретиться… Оба, не сговариваясь, отвернулись, делая вид, что рассматривают фреску.
Но Епифаний уже заметил их. Попрощавшись с архимандритом, который снова скрылся в притворе, подошел к бывшим инокам.
– Вот вы где обретаетесь, беглые! – улыбаясь, сказал он.
Андрейка вспыхнул, Данилка озадаченно дернул себя за бородку, оба потупились.
– Надо же тут встретиться! – никак не мог успокоиться Епифаний. – Вы, аки зайцы бегущие, аки лисы хитрющие, аки лани боющиеся… – в своем обычном тоне шутливо продолжал он, но, видя смятение парней, спросил серьезно:
– Поведайте, куда запропастились, что делаете, с чего живете? Да только не в Божьем храме о суетном. Выйдем на двор, там поговорим.
После таких слов Епифания Андрейка и Данилка успокоились и, перебивая друг друга, стали рассказывать о дружине иконописцев, о своих странствиях, о церкви Спаса на Ильине. Старец, который и в Троице покровительствовал парням, слушал их по-доброму, изредка лишь переспрашивал о чем-нибудь.
– Коли умельство свое творить иконы не бросили, сие угодно Господу нашему. – И, помолчав, добавил: – В обитель идите. Церкву Успения завершили, а икон нет, стоит нерасписанной. Призвал преподобный брата твоего, Данилка, вот и вы в помощь ему будете.
– А не прогонит ли преподобный? – спросил Данилка.
– Не прогонит, вы же писать иконы явитесь. А сие дело богоугодное.
– А ты, Епифаний, когда в Троицу возвращаешься? – набравшись смелости, поинтересовался Андрейка.
– Не скоро, мне в Новагороде быть надо. А вы недолго тут оставайтесь, время ныне неспокойное, всякое может случиться… – многозначительно заключил старец.
Сам же Епифаний, по просьбе Сергия Радонежского, пришел в Новгород с тайным государевым делом. Чтобы избежать кровопролития, он должен был попытаться убедить архиепископа Алексия и посадника не доводить ссору между Москвой и Новгородом до войны. Старец уже который день обсуждал это с архимандритом церкви Федора Стратилата, учеником преподобного. Тот был близок к новгородскому владыке, но пока все это было тщетно. Новгородская Господа отказывалась платить черный бор Москве, не желала подчиняться митрополиту, вела тайные переговоры с королем Ягайлом, соглашаясь принять новгородским князем кого-нибудь из его братьев, чтобы в случае ратной схватки с Москвой им оказали помощь поляки и литовцы. Конечно, обо всем этом Епифаний не мог поведать Андрейке и Данилке и перевел разговор на другое:
– По душе пришлись вам творения Феофана?
– Грозно вельми, но и дивно, – ответил Андрейка.
– Грешны мы, старче Епифаний, запамятовали о Страшном суде, – неожиданно стал каяться Данилка. – Лжу изрекаем, за иноков себя выдаем!
