— Мне давно хотелось, князь, покороче с вами познакомиться. Надеюсь, вы ничего против этого не будете иметь?
— Я. очень рад, генерал. Повторяю, я очень рад.
— Ну, как вам нравится наш Питер? Ведь вы, князь, давно в нем не бывали?
— Да, давно.
— Какое же впечатление произвел на вас Петербург? — повторил свой вопрос Потемкин.
— Он стал походить на большой город, пообстроился, украсился многими зданиями.
— Да, не в далеком будущем Питер будет одним из красивейших городов Европы.
— Он уже и теперь, генерал, много краше и лучше других европейских городов.
— Как? Вы находите, что Петербург лучше других европейских столиц? — с удивлением спросил Григорий Александрович у князя Полянского.
— Да, нахожу.
— Чем же?
— А тем, что в нем живет и царствует великая монархиня! — значительно ответил князь Платон Алексеевич.
— О, да, да! Вы правы, князь… Наша императрица величием своим затмила всех государей Европы. Народ наш счастлив, безмерно счастлив, что над ним царит Екатерина! — с пафосом проговорил Потемкин. — Кстати, князь Платон Алексеевич! Императрица поручила мне спросить вас, желаете ли вы избрать себе какой-нибудь род службы здесь, в Петербурге?
— Ее величество изволила о сем меня лично спрашивать.
— Ну… и что же вы, князь, ответили государыне?
— Сказал, что я устарел: довольно, не один десяток лет нес я службу земле родной, пора и отдохнуть.
— А я думал, князь, предложить вам…
— Что такое вы, генерал, хотите мне предложить? — перебив Потемкина, хмуро воскликнул князь Платон Алексеевич.
В нем задето было самолюбие: ему, родовитому князю, владельцу нескольких тысяч крестьян, Потемкин, «этот выскочка, молокосос», осмеливается предлагать чуть ли не свое покровительство?! я…
Потемкин растерялся.
— Что же вы хотите предложить мне, государь мой?
— Не мне, князь, а ее величеству угодно было предложить вам занять место, находившееся вакантным, в сенате; хороший оклад жалованья и не слишком трудное занятие.
— Всенижайше благодарен ее величеству за милостивое ко мне внимание, но от всякой служебной деятельности, за старостью лет, я уклоняюсь. О сем и прошу вас, генерал, доложить императрице. Относительно же ваших слов, в которых вы сулите мне большое жалованье, я вам так отвечу: князья Полянские искони, слышите ли, искони, не были жадны до жалованья, потому что у них всегда денег было много, — холодно проговорил князь Полянский.
Вообще, князь Платон Алексеевич начинал уже горячиться и если бы не вошла в кабинет отца княжна Наташа, то, может быть, этот разговор с Потемкиным обострился бы еще больше.
Княжна ласково и непринужденно поздоровалась с гостем.
Красивый, статный молодой генерал не мог не произвести на Наташу некоторого действия.
Любезность с нею Потемкина, его остроумный разговор, комплименты, которыми он так исправно угощал красавицу — все это не могло ей не нравиться.
Может, княжна Наташа, увлекшись блестящим придворным генералом, и полюбила бы его, но сердце у молодой княжны было занято.
Она не могла забыть своего избранника, которому она и отдала свою первую чистую любовь.
Блеск, роскошь, великолепие придворных балов, шумная жизнь, целая стая поклонников, и все же это не заставило княжну забыть Серебрякова.
Для него она готова была оставить такую жизнь и удалиться куда-нибудь в глушь и жить с ним только вдвоем.
Из всех ухаживателей, или поклонников, княжна Наташа несколько отличала от других Григория Александровича Потемкина. Это и подало повод последнему надеяться на взаимность его чувств.
Гордый, тщеславный Потемкин, не знавший себе ни в чем никаких преград, был твердо уверен, что княжна-краса-вица им увлечена, что она его любит.
Потемкин был слишком самонадеян и слишком избалован тем счастьем, которое плыло к нему отовсюду.
— Княжна, надеюсь, вы будете на завтрашнем балу во дворце?
— О, да, как фрейлина ее величества я быть должна.
— И вы, князь, тоже?
— И я получил приглашение, хотя, признаться, и не совсем я рад сему.
— Что вы говорите, князь?
— То, что чувствую, генерал. Эти беспрестанные выезды на балы утомляют меня, но ради дочери я принужден выезжать.
— Вы стали, князь, коренным москвичом. Москва любит рано ложиться спать.
— Да, точно, Москва спит ночью, а Питер — днем.
— Ну, а вас, княжна, не правда ли, наши балы восхищают, да?
— Не скажу особенно.
— Как, и вы тоже? — с притворным ужасом воскликнул Потемкин.
— Ведь я москвичка, генерал, — с милою улыбкою промолвила княжна Наташа.
— О, да! С вашим отъездом Москва многое, многое потеряла!
— Что вы этим хотите сказать, генерал? — спросил, насупя брови, князь у Потемкина.
— А то, князь, что в Москве едва ли осталась одна такая красавица, как ваша дочь!
— Вы вот про что! Извините, генерал, я ненадолго вас оставлю, у меня нужное дело.
— О, ваше сиятельство, пожалуйста, не обращайте на меня внимания.
— Надеюсь, Григорий Александрович, вы не будете скучать с моей дочерью, а ты, Наташа, сумей занять гостя!
Проговорив эти слова, князь Платон Алексеевич вышел.
Этому несказанно был рад Потемкин: ему хотелось поболтать с красавицей княжной, наговорить ей кучу комплиментов и всевозможных любезностей… Но, увы — это ему не удалось!
На смену князя Полянского вошла его сестра, княжна Ирина Алексеевна.
По приезде в Петербург княжна Ирина Алексеевна от перемены ли климата или от чего другого захворала и в течение нескольких недель не покидала постели.
Наконец княжна поправилась, но от всяких выездов в свет отказалась, ссылаясь на свое еще слабое здоровье.
Потемкина она не знала, но много слышала и так же, как брат, недолюбливала его.
Наташа познакомила свою тетку с Григорием Александровичем, который волей-неволей принужден был быть любезным и со старой княжной, а в душе он просто ненавидел Ирину Алексеевну за то, что она помешала ему оставаться с княжной-красавицей с глазу на глаз.
— Вы, княжна, как видно, большая домоседка? Я вас нигде не видал.
— Не до выездов мне, батюшка!.. Отвыкла я от вашего Питера, приехала и расхворалась, — сухо ответила Потемкину старая княжна Полянская.
— Причину вашего нездоровья, княжна, вы приписываете Питеру?
— Как хотите, так и судите. В Москве я была здорова, а сюда приехала хворать.
— Питер вам не по нраву, княжна?
— В Москве вольнее дышится, батюшка мой: отвыкла, говорю, я от Питера, а в былое время вот так же, как моя племянушка, Наталья Платоновна, по балам рыскала, от разных менуэтов ноги болели, также день в ночь, а ночь в день превращала, но только это было давно. Вас, государь мой, в ту пору, пожалуй, и на свете-то еще не было.
Потемкин, заметив холодные отношения старой княжны и поговорив еще несколько времени, уехал.
Князь Платон Алексеевич любезно простился с гостем, но снова его к себе не приглашал и «визита ему не отдавал».
Но это нисколько не помешало Григорию Александровичу бывать в доме князя Полянского.
Его притягивала туда чудная красота княжны Наташи.
Как-то мрачно выглядывает большой каменный дом князя Платона Алексеевича Полянского в его лесной вотчине, которая находится на крутом, обрывистом берегу Волги, в нескольких верстах от Казани.
Дом этот, хоть и большой, но какой-то странной архитектуры, похожий или на средневековой замок, или на острог.
К дому примыкал огромный сад, спускавшийся прямо к Волге.
Как сад, так и двор окружены были каменным забором, или, скорее, оградой, высокой и толстой. Ворота и калитка были из толстого железа.
С трех сторон княжеский дом окружен был вековым лесом. Дом этот построен уже не одно столетие назад и отличался своею неприступностью.
Предок князя Платона Алексеевича Полянского во время Иоанна Васильевича Грозного участвовал с царем во время похода на Казань.
Своею храбростью и мужеством, а также своею распорядительностью над дружиной он приобрел особую милость и расположение царя Иоанна Васильевича.
И когда Казань пала от русского оружия, царь в благодарность сделал Полянского первым воеводой.
Князь Аника Полянский с царского разрешения выбрал на крутом, красивом берегу место и приказал построить из камня себе дом для летнего жилища.
Дом этот в течение двухвекового своего существования несколько раз переделывался и принимал совершенно другой вид.
Князь Платон Алексеевич унаследовал казанскую лесную вотчину от своего деда, князя Семена Григорьевича Полянского.
Князь Семен Полянский почти всю жизнь прожил безвыездно в этой усадьбе и отличался своею жестокостью с крестьянами и холопами, особенно же страдали от него дворовые.
