В расщелину ставен он рассмотрел человека, из-за которого пришел сюда. Пристав, уже раздетый, сидел на кровати с высокими резными спинками – готовился ко сну. На какой-то миг взгляд Дауда остановился на жене пристава. Она лежала в кровати. Муж отдернул одеяло и Дауд увидел молочно-белое тело, похожее на взбитую подушку, на которой она раскинулась, и оголенную грудь.
Женщина выхватила у мужа конец одеяла, звонко рассмеялась и укрылась с головой…
Дауд невольно вспомнил Золовбан, вспомнил, как, обхватив своими натруженными руками его шею, она горько плакала у него на груди, представил и то, как она стягивала рукой изорванное платье, укрываясь от чужих бесстыдных взглядов…
Плач Золовбан и смех жены пристава смешались и зазвенели в ушах у Дауда. Он до боли сжал зубы, еще раз огляделся вокруг и приложил дуло винтовки к щели. Но не успел прицелиться, как пристав поднялся с кровати и отошел в сторону. Дауд его не видел, но слышал шаги в комнате, слышал и то, как чиркнула спичка.
Сгорая от нетерпения и жажды мести, уверенный, что пристав вот-вот вернется к жене, Дауд не отводил дула от щели…
– Руки вверх! – разорвалось вдруг над ним.
Он резко обернулся. В десяти шагах от него стоял человек. «Казак!» – скорее почувствовал, чем увидел Дауд.
– Руки вверх! – повторил человек и щелкнул затвором.
Дауду уже было не до пристава. Он, не раздумывая, направил дуло винтовки на казака и нажал курок. Следом за ним раздался и выстрел казака. Дауд было снова коснулся курка, когда вдруг разглядел перед собой распростертое тело. Он потянулся к винтовке сраженного, но услышал шум во дворе и кинулся назад, к оврагу.
Дауд бежал к лесу, а за ним катился разлив собачьего лая. Грохнуло несколько винтовочных выстрелов. Но Дауд был уже далеко. Еще миг – он перевалит хребет, спустится в Родниковую балку и увидит старую грушу, толстый ствол которой расщеплен ударом молнии на две равные половины.
Рядом с грушей яма, искусно укрытая ветками и сухими листьями: совсем близко будешь стоять – не заметишь.
Это убежище Касума.
…Несколько дней назад, возвращаясь домой из Пседаха, Дауд издали разглядел едущих навстречу стражников. Он повернул к лесу – подальше от греха. У самой опушки ему вдруг повстречался человек. Тот поначалу испугался. Потом пригляделся, видит, что бояться нечего. Они разговорились. Так познакомился Дауд с Касумом.
Просидели вместе в лесу всю ночь, немало поведали друг другу.
…Дауд поубавил шаг. Прислушался. Похоже, никто не идет по следу.
Все начинается сначала. Снова надо прятаться! А он-то думал…
Теперь уж не много сделаешь. Наказа товарищей по ссылке не выполнишь. Не только по селам ходить, людей уму-разуму учить, рассказывать им о борьбе рабочих России с царем да помещиками – головы, может, не сносишь. Пристав так дело не оставит. Будет искать, кто убил стражника. Да и поймет он, конечно, что не за казаком охотились…
Дауду теперь ох как надо остерегаться. Ведь коли возьмут живым – петли не миновать. А в лучшем случае до конца дней суждено волком в лесу метаться. В одиночку!
Ну а Касум какой товарищ! Отомстит Сааду, успокоит душу и уйдет себе в горы.
Дауду и бежать-то нельзя. Бумаг у него никаких нет. Далеко не уйдет. В первом же селе схватят. А как узнают, что ингуш, опять сюда и привезут.
Как ни крути – расправы не избежать. На родине каждый второй его знает. Ингушей, побывавших на сибирской каторге, не много. Поэтому он вроде бы человек известный. А доносчики всегда найдутся.
Дауд минутами близок к раскаянию. «Может, надо было стерпеть ради главного дела? – думает он. Но тут же как бы встряхивается. – Нет, не мог я простить издевательства над женой и над матерью. Обидно, конечно, что пристава не уложил. Жаль и казака. Впрочем, кто знает, безвинный он или один из тех, кто измывался над моими родными? Да и не только над ними. Мало ли их, что помогают властям во всех черных делах…»
Неспокойно, очень неспокойно на душе у Дауда. Как ни старался он оправдаться в своих глазах, а разум потихоньку брал верх. Поостыл Дауд и теперь уже больше и больше думал, что русские товарищи не одобрили бы его действий.
Они не раз говорили ему: «Ведь народ надо поднимать. Один человек – что палец… Люди ведь считают, что только старшина да пристав им недруги, ну и еще, может, сельские богатеи. А о главном своем вороге – о богачах-пиявках да о царе – едва ли кто задумывается. Вот и надо им обо всем рассказывать, разъяснять. Надо поднимать народ на борьбу».
Многое еще слыхал Дауд от товарищей по ссылке, и понял он многое. Знал и то, что мало, совсем мало в его родных местах таких людей, кто все это, как он, понимает. А потому и должен он, Дауд, открывать глаза односельчанам и всем ингушам в соседних селах. Одного вразумишь – другому передаст… Однако вот ведь как повернулось. Не очень-то многих вразумил!..
Показалось знакомое дерево. Лучи восходящего солнца, словно тысячи нитей, устремились сквозь ветви деревьев и легли на матрац из листьев. Блестят, сверкают золотые узоры паутины. Красота вокруг несказанная!.. А Дауд идет как слепой, глядит в задумчивости себе под ноги и ничего не видит. Только дым нехитрого костра, неожиданно ударивший в лицо, заставил его поднять глаза.
Перед ним был Касум. Увидев Дауда, он вскочил и уважительно выпрямился. Но Дауд усадил его и сам присел рядом.
– Что, не горит? – спросил он.
– Да вот никак не разожгу.
– Ну и ладно. Загаси совсем. Не нужен костер сейчас.
– Я зайца убил. Испечь хотел. Очень вкусно получается, если завернуть его в шкуру и испечь…
– Повремени пока. У меня есть с собой еда.
Они молча поели. Дауд еще долго сидел, не проронив ни слова. Потом сказал:
– Вдвоем, конечно, лучше. Да нельзя тебе со мной оставаться. Придется разойтись в разные стороны.
Касум вопросительно посмотрел на товарища. И хотя еще ничего не знал о случившемся, почувствовал беду.
– А почему это я должен с тобой расстаться? Разве товарища бросают вот так, ни с того ни с сего?
– У нас разные пути, Касум. Из-за меня ты можешь очень дорого поплатиться. Знаешь, я – враг власти.
– Я тоже буду врагом власти, – не задумываясь сказал Касум.
Дауд невольно улыбнулся и покачал головой.
– Не веришь? Вот убью Саада и стану врагом власти! – убеждал Касум.
– Саад! Он и сам – власть… Убил моего сородича Беки и ходит как ни в чем не бывало.
– Беки был хороший человек! – закивал Касум.
– Я и сам рано или поздно прикончил бы Саада, да не при шлось вот пока. Сначала довелось приставом заняться.
– Ты убил его?! – вырвалось у Касума.
– Хотел, да не удалось…
– Э-э, пристава убить трудно. Его охраняют много казаков.
– Пристава я не убил, но стражника уложил!.. Никто еще не знает, чьих это рук дело. Но придется, пожалуй, мне добровольно сдаться. Не то невинных людей будет мучить… – задумчиво сказал Дауд. – Вот почему я и говорю, что нам с тобой надо расстаться. Меня искать станут, а может, уже ищут, и тебя схватят.
Дагестанец улыбнулся. И покачал головой.
– Выходит, ты думаешь, Касум не мужчина?
– Нет, не думаю! Пойми меня правильно. Я и без казака на подозрении. Пока стоит эта власть, мне покоя не будет. А ты…
– Дауд, не надо больше. Я бы и раньше не оставил тебя одно го, а теперь, когда знаю о твоей новой беде, вовсе не сделаю это го. – Касум приложил руку к груди. – Я горец, а горец, ты сам знаешь, друга в беде не бросит. И хватит об этом. Вот сведу счеты с Саадом, и подадимся мы с тобой в горы. Там никто не узнает, что ты за человек. А хоть и узнают, не выдадут.
Дауд понял, что Касум непреклонен, и больше не настаивал на своем.
– Надо уходить поглубже в лес, – сказал он, поднимаясь с места. – В запретном лесу будет надежнее.
Запретный лес. Так в народе называют заповедные участки. Никто не знает, почему он запретный и зачем нужно властям держать нетронутыми такие большие лесные угодья. Но все хорошо знают, что не только с топором туда носу не суй, а даже за кизилом да за дикой грушей, которых год от году опадает и сгнивает там видимо-невидимо, ходить не смей. Худо будет, коли попадешься на глаза объездчику или лесничему.
Тропинки все давно позаросли. И только следы звериных лап мелькают там и тут. А тишину нарушают одни птицы. Никем не пуганные, они заливаются без страха и устали.
…Новое пристанище Дауда и Касума надежно скрыто от людского глаза. Они вырыли довольно глубокую пещеру между торчащих клыками, обнаженных обвалом корней чинары. А сама чинара гордо высилась на склоне и прикрывала все вокруг тенью своей мощной кроны, оберегая при этом жилище скитальцев от ветра и от дождей.
Прошло три дня с той страшной ночи. Дауд не мог дольше оставаться в неведении. Кто знает, что там с семьей, что делается в селах? Не случилось бы беды, пока он отлеживается здесь, как медведь в зимней спячке. Невеселые думы толкнули на риск. Беззвездной ночью Дауд отправился в Сагопши, которое ближе остальных сел.
