том числе и жен его, и детей его, в ней еще жило по-своему понимаемое, то есть не совсем так, как это сознавалось в ее окружении, чувство справедливости. Она, сколько помнит, с откровенной настороженностью относилась к тем, кто, выйдя победителем в сражении, представал перед нею, горделиво блестя очами. Она и отцу могла сказать о ненужности той радости, что жила в его глазах в эти мгновения. И отец не понимал ее, как не понимали братья, уже вкусившие радость Победы. Они посмеивались над нею и не старались отыскать себе оправдание, оправдание жестокости, что непременно соседствует с Победой. И, когда они потерпели поражение и теперь уже наступил их черед покинуть мир, она не увидела в их глазах ничего, кроме досады, что все так несчастливо закончилось, не отметила и слабого желания поменять в своей судьбе. Они приняли смерть так, словно бы ничего иного не ждали, единственное, что их беспокоило, так это то, сумеет ли она, столь любимая ими, смириться со своей участью и не воспротивиться древнему обычаю. У нее в ту пору возникло ощущение, что люди во многом живут не так, как могли бы жить. Но в том-то и дело, что они подчиняемы чему-то еще, сильному и глубинному, властному над их душами. И она приняла насилие над собою, хотя и не с той покорностью, как ее сверстницы, и это было в удивление тем, кто оставался с нею, и победителям: кто-то даже сказал, когда отроки выводили Рогнеду из светлицы:
— А глаза-то… глаза-то лютые!
Она помнит, она все помнит, только и то верно, что память в ней уже не так ослабляюще сурова, память подустала, попритерлась к жизни, и уже не всегда в возмущение ее чувств, рядом появилось что-то другое, как бы даже в противодействие возмущению, в ослабление его.
Рогнеда долгое время не признавалась даже себе, что с каждым приездом Владимира в Заславье, она все больше оттаивала по отношению к нему, и вот наступил момент, когда противно всему, что думала о нем, на сердце стронулось, не заметить этого она не могла, после чего стала неприятна себе. Кажется, в ту пору, проснувшись посреди ночи, она вдруг почувствовала, что в светлице есть еще кто-то, кроме нее, и это не Владимир и не маленький Ярослав, а кто-то невидимый, но отчетливо сознаваемый ею, может, отец ее. Впрочем, Рогнеда еще сомневалась, он ли это?.. Все же время спустя перестала сомневаться. Однажды было речено нечто от видения чуть хрипловатым и непоспешающим голосом отца; в его словах она не уловила ничего опахивающего неземным духом, только горькое сожаление, что не сложится судьба у нее, и опалят ее злые ветры, и долго еще она не найдет пристанища своему сердечному естеству. Появлялись и позже тени близких, и всегда при встрече с ними утеснялось на душе у нее. И вот эта колеблемость между радостью, что противно ее воле возжигалась при встрече с Владимиром, и ночными, пускай и нечастыми посещениями теней, мало-помалу поломали в ней, внесли беспокойство. Впрочем, имея характер сильный и твердый, Рогнеда постаралась, чтобы этого не заметили в окружении. Даже самый близкий Рогнеде человек, убеленный сединами Видбор, осознавший бесполезность для душевного восхождения праздной жизни, ни к чему не влекущей, только к погублению сущего, и отдавший свое добро святищу в Турове, не разглядел в ней перемены. А ведь у Видбора глаз зоркий, от него мало что укрывалось. Впрочем, в одной из бесед с Владимиром он однажды сказал, что после того, как отодвинулся от мирской жизни, унял властность, бушевавшую в нем, и приблизился к сердечной умиротворенности, в нем сильно поменялось, и он уже не отыскивал в людях противное его сути, боясь утерять то, что вставало перед внутренним взором, сокрытое для большинства людей, как бы даже призрачное, в леты грядущие уходящее. Он видел еще не восшедшее над землей, еще пребывающее в утенении меж человеками, и все в душе трепетало, и не то чтобы исполнясь радости или великого огорчения, а как бы ускользающе прикасаясь к нему, когда по прошествии времени не сразу и скажешь, что привиделось и куда все исчезло. Он потому и Заславье выбрал местом своего проживания, что тут тихо и спокойно и не так людно. Селище стояло в стороне от мирских дорог, возле днепровского мелководья, подтопившего прибрежные леса, отчего те обмякли, обвисли изжелта-серыми корявыми ветвями и уже истаяли в жажде подравняться к сородичам, чтобы не утерять солнечного света. Прислоненное к серому, взявшемуся над долиной лысой вершиной каменистому взлобью, Заславье являло собой место и вправду уединенное, дивно заросшее высокой травой. Так было до той поры, пока Владимир не повелел воздвигнуть тут терема для Рогнеды согласно ее воле, по какой-то непонятной для него причине выбравшей это место. Она так и не сказала ему про это. Наверное, еще потому не сказала, что и сама едва ли догадывалась, отчего у нее появилось такое желание, ведь сюда даже скоморохи не забредали в прежние леты, а коль скоро забредали, то норовили поскорее уйти отсюда, точно бы ощущали тут что-то несовместное с их душевной укладностью. Надо сказать, что беспокойство испытывали здесь не одни скоморохи, бредущие, долго нигде не задерживаясь, от огнища к огнищу, от оселья к оселью, часто чернотропьем, едва ли не звериным чутьем угадывая нужный путь, но и люди оседлые, волею случая или по необходимости заброшенные в эти места. Вдруг в них просыпалась тревога, и они не умели найти ей причину и уходили. Вот и Видбор не сразу привык, он долго пребывал в сердечном неустройстве, но оно не угнетало, а как бы влекло куда-то, и он не сразу понял, куда, лишь время спустя открылось ему диковинное, и он сказал мысленно, что это к очищению души. Он и Рогнеде говорил про это, и она приняла его слова, и ответствовала, что и в ней происходит нечто удивляющее ее, подталкивающее к чему-то… В Рогнеде не было того, что в Видборе, она многого в нем не постигала и не стремилась к этому.
Видбор жил близ частокола, огораживающего селище, с того края, куда на исходе дня укатывалось солнце, цепляясь лучами за скалистые горы, обрывисто упадающие к днепровскому мелководью, там он вырыл себе землянку, тесную, коль скоро придешь к нему в гости или по какой нужде и спустишься в сырую сутемь, то и не сразу отыщешь хозяина, и немалое время будешь пребывать в растерянности. Видбор почти не выходил из своего обиталища, пребывал
