— Безусловно, — отозвался Павел. — Я лишь добавлю, что крепость Церкви и Государства — это нравственная ось всей державной структуры общества. «Симфония властей», по определению Никона. В ней и национальный подъем грянет. Я вижу так: в России и вокруг нее сейчас звучат, грохочут всякие инструменты — барабаны, волынки, бубны, сладкие флейты, даже бывший президент ложками стучал на потеху заморским дирижерам, а придет время, и они непременно смолкнут, выдохнутся, разбегутся, и русский человек услышит эту единую симфонию — светских и духовных властей.
— Мы поняли друг друга, — улыбнулся. Котюков.
Он уже открыл дверь, но Павел вновь остановился.
— Еще один вопрос. Как в вас… в тебе сочетается христианская вера, заповеди и… то, чем занимаешься?
Я поглядел на Котюкова: у него как-то напряглись желваки на скулах. Глаза слегка прищурились.
— Дом мой не разделен сам в себе, — ровно ответил он. — А судить грехи Бог будет.
На том мы с ним и расстались. Спустились на лифте, вышли на улицу. Действительно, сегодня какой-то особенный день, подумал я. На меня этот человек произвел сальное впечатление, но не однозначное. Он напоминал волка, который из зарослей смотрит на отбившуюся от стада овцу и решает: жить ей или нет? А Заболотный вдруг вслух грубо выругался.
— Не даст он тебе денег, жди! — сказал Мишаня. — Тот еще праведник! С удавкой.
— Поглядим, — спокойно отозвался Павел.
— А на корабль все же завтра съездим, хоть поужинаем от души, — продолжил Заболотный, — Ну а теперь в банк один смотаем, там у меня тоже завязка есть. Только ты со своей часовней поперек моей миссии не лезь, богом прошу. Поимей совесть.
— Ладно! — махнул рукой Павел. И посмотрел на меня: — Ты с нами?
— Нет, — сказал я, колеблясь. — Мне тут… надо, словом, кое-куда.
— Темнит Коленька, — хохотнул Мишаня, — Не иначе как — шерше ля фам. Как повзрослел-то! Я даже догадываюсь, кому он руку и сердце предложить хочет. Сказать? Али секрет полишинеля?
Я не стал огрызаться, потому что, в общем-то, он был прав: ради Даши я решил отправиться на рынок для встречи с Рамзаном. Но вначале должен был посетить Бориса Львовича. Вот и пошел молча в другую сторону. В кармане у меня лежало около тысячи долларов, те самые деньги, которые на вечеринке у Меркулова набросали в рублях и «зеленью» сестре. Но я даже не попытался предложить их Павлу. Теперь ученый, всё равно бы не взял. А вот другой не откажется. Так я думал.
Но нужна еще одна тысяча, именно о такой сумме упоминала Даша. Получить я их мог только у Бориса Львовича, тут Заболотный был абсолютно прав. Да он меня и навел на эту мысль. А о последствиях я тогда не задумывался, не до того было. Хотя понимал ведь, что, взяв деньги, автоматически попаду в зависимость от бывшего сестриного мужа. Впрочем, их еще надо было получить. И вот это, к удивлению для меня, оказалось не так сложно сделать.
Борис Львович будто поджидал меня в своей многокомнатной элитной квартире на Беговой, хотя сказал, что я застал его здесь случайно, дескать, забежал он всего на часок, перекусить. Я не поверил: кругом рестораны, станет он дома щи наворачивать! Наверное, Заболотный с ним держал постоянную связь по мобильнику. Или мне уже всюду шпионы мерещатся? Так или иначе, но Борис Львович оказался почему-то в курсе моих проблем.
В квартире кроме него находился еще знакомый мне молчаливый шофер-охранник и пожилая женщина, видимо родственница или домработница, занимавшаяся уборкой. А что тут было убирать? И так всё блестит и светится, люстры хрустальные, мебель из карельской березы, туркменские ковры, одних напольных китайских ваз штук восемь, бельгийский карабин и казачьи шашки на стенке, супеаппаратура, даже настоящий телескоп на лоджии. А вот на полу у дивана я углядел ажурные женские трусики, кто-то оставил по-рассеянности.
Борис Львович хладнокровно задвинул их ногой и повел меня на кухню, которая по площади равнялась всей нашей с сестрой квартире. Там нас и впрямь поджидал обед. Но есть мне нисколько не хотелось. Борис Львович во время нашего разговора также почти не притронулся к пище, лишь листья салата изредка пощипывал. Я рассказал ему откровенно всё о той ситуации, в которой очутилась Даша. По его реакции я и догадался, что ему уже многое известно. То есть реакции вообще никакой не было, только вежливо-скучающее молчание и оценивающий взгляд, словно он прикидывал меня на вес, сколько потянет: взять целиком, всю тушку, или завернуть по частям? Потом он как бы очнулся и произнес:
— Так я и знал, что нечто подобное с тобой случится.
— Не со мной, с Дашей, — ответил я, начиная почему-то злиться. Ну, зачем я сюда приперся? Да еще разоткровенничался, как на исповеди. Не лучше ли было поговорить на эту тему с сестрой? Ведь ближе и роднее человека мне сейчас нет.
— Именно с тобой, — повторил и подчеркнул Борис Львович. — Ты посмотри на себя в зеркало. В кого превратился. Ты хоть причесывался сегодня утром? Волосы взъерошенные, на носу ссадина — откуда, кстати? Глаза мечутся, того и гляди Кондратий хватит. Остынь, подумай трезво.
— Причем тут волосы? — отмахнулся я. — Речь идет о судьбе девушки, о ее спасении. Ведь продадут за долги. И в Чечню отправят. Ила еще куда, к Аллаху.
— А нужна она тебе вообще-то? Прикинь.
— Ну что вы такое говорите?!
— А ты рассуди. Научись искать причину всех бед и несчастий не вне, а внутри самого человека. Хотя и внешние обстоятельства тоже играют свою роль. Вот девушка эта. Из неблагополучной семья, отца нет, мать с бабкой пьют. Плохо. Но почему она, скажем, школу бросала, на рынок пошла? Сама двинулась по накатанной колее в овраг. Компании, наверное, молодежные там всякие, знаю я, чем они занимаются. Но её тянет в тяжкое, потому что иного не хочется, примеры перед глазами. Так жить легче, проще, без труда над собой.
— Да вы ведь не знаете ее…
— Погоди, — остановил он меня. — Я жизнь знаю. Шла бы работать санитаркой в больницу или нянечкой в детский сад, все от соблазнов подальше. Изнурять себя надо, чтобы наверх выбиться. И учиться. Дорожить своей молодостью и каждой заработанной копейкой. Уйти вообще из этого пьяного дома, коли так.
— Говорить легко, а попробуй, когда у тебя еще братец маленький на руках? — сказал я. — И мать не бросишь, какая бы она ни была.
. — Тогда сам погибнешь, да и прихватишь с собой кого-нибудь. Вот тебя, к примеру. Думаешь, почему она за тебя уцепилась?
— Уцепилась! — выкрикнул я с гневом.
— Ну, прислонилась, — насмешливо улыбнулся Борис Львович. — Слово другое, а суть все равно одна. Ты для нее как бы из другого мира явился. Умненький, чистый мальчик, юноша, восторженный, последнее ближнему отдаст, даже не курит. Где она таких видела в своих компаниях? Или на рынке? Такой реликт, как ты, еще поискать надо. Ей-богу, я серьезно, у меня у самого душа радуется, когда я тебя вижу. И ведь по возрасту ты мог бы быть моим сыном. Ну, ладно, я все равно тебя как сына люблю… Так вот, ты для нее — надежда, свет во тьме, вдруг вывезешь? А тут еще и деньги принесешь на выкуп. Чего же тебе голову не поморочить? А потом вильнуть хвостиком и за другого уцепиться. Прислониться, коли тебе так больше нравится.
— Знаете что?! — я резко поднялся из-за стола. Не ведая, правда, что дальше делать? Уйти?
— Сядь, — спокойно произнес Борис Львович. — Мы ведь по-дружески разговариваем. Я тебе добра хочу. И, разумеется, я дам тебе денег, выручу. Сколько они там задолжали этому Рамзану?
— Тысячи две долларов. Но одна у меня уже есть, — хмуро ответил я. Проклятые деньги! Всё около них крутится, что у Павла, что у меня. Ну, никуда не денешься, невольно поверишь, что от них — счастье. И любовь? Ну не может такого быть, не может! Борис Львович ушел куда-то и вернулся с пачечкой банкнот. Положил ее на стол, но я пока к ним не притрагивался, даже смотрел с каким-то отвращением.
— Бери, — сказал Борис Львович. — И послушай. Девушка эта тебе не пара. Вы на разных социальных ступенях находитесь, разное воспитание, образ жизни. Если тебе так уж невтерпёж, я тебя хоть сейчас познакомлю с одной красивой опытной женщиной. Ну… ты понимаешь для чего. Роскошная брюнетка. Вот позвоню — и приедет. Тебе наглядное пособие нужно. А коли ты всерьез жениться надумал, так мы тебе и хорошую невесту сыщем, из порядочной семьи, считай, высшего общества. Есть на примете дочка одного миллионера, моего друга. Она сейчас на берегу Красного моря загорает, как вернется — сведу. Ида зовут, в МГИМО учится.
— Не надо, — сказал я. — Я Дашу люблю. Вы же вот любите мою сестру, почему другим в этом чувстве отказываете?
— Верно, любовь — страшное, слепое наваждение, — кивнул Борис Львович, — Суггестия. Ну вот мы и до сестры добрались. Ты мне тоже помочь должен.
— Как? — насторожился я. Не понравилось мне, что он уже начинает хомут примеривать. А чего я другого ждал?
