– Знала? – коротко спросил супругу.
Обомлевшая от страха, та нашла в себе силы только для кивка.
Онцифер испустил тяжкий вздох.
– Не дрожи, не виню тебя. И я виноват. Вместе мы ее растили, баловали-потешали. Всегда получала она, что душе угодно было, потому и не смогла в законе с супругом жить. Ну, да теперь поздно плакаться. Держись, мать, скажу тебе кое-что...
Помедлил, потер ладонью лоб.
– Роман говорит – пропала наша Ксения.
– Как пропала? Куда? – охнула Анна.
Онцифер кратко передал жене свой разговор с зятем.
– Только мыслю я так – не своей волей наша голубушка уехала. Беспременно ее Роман сам завез куда-нибудь от досады и спрятал. А может, и в живых ее уж нет...
Анна, не выдержав, зарыдала, закрываясь платком.
– Погоди выть. Пойду я к князю, буду говорить с ним. Авось да поможет он найти дочь живой или мертвой. Не вой, я тебе говорю!
Так и вышло, что сошлись у княжьего стола отец пропавшей женщины и возлюбленный ее. Александр, приняв Онцифера, выслушал его горячую, несвязную речь, покосился на Феофана, но выдавать его не стал – обещал помочь, выделить гридней, которые бы обскакали все окрестные монастыри, расспросили бы всех – не видал ли кто Ксении, не слыхивал ли что о ней?
Купец, благодаря и кланяясь, собрался уже уходить, но Феофан не вынес – пал ему в ноги. Удивился Онцифер, но хитрым своим умом понял сразу, кто стоит перед ним на коленях.
– Прости меня, отец, – глухо сказал Феофан. – Моя в том вина... – и замолчал, не в силах свою вину назвать.
Да и нужды в том не было – сметлив был купец.
– Вот ты каков, молодец, – сказал печально, – что ж на баб кидаешься, аль девки перевелись? Завел бы себе голубку свободную, а так позор один вышел.
– Полюбилась она мне, – тихо сказал Феофан. – Сам видишь – в кусты не прячусь, готов ответ нести. Просил я у Романа отдать мне ладу, да не согласился он. А так – я готов... – и умолк, словно горло у него перехватило.
– Так, так... – покивал головой Онцифер. – Вижу я – честный ты человек. Ошибся, что ж... Будем вместе искать доченьку мою. А коль найдем живой – помогу тебе, так и быть.
И Феофан заплакал – впервые в своей многотрудной жизни...
Пробуждение было тягостным. В голове гулко ухали незримые молоты, страшно было и подумать о том, чтобы поднять веки. Но прохладные ладони, похлопывающие по щекам, и тихий, но настойчивый голос звали к жизни. Ксения открыла глаза, и первое, что она увидела – темный, бревенчатый свод над головой.
– Вот и очнулась, – тихо сказал все тот же голос из забытья.
Над убогим ложем молодой женщины стояла монахиня и качала головой.
– Испить хочешь? – тихо спросила она.
Только теперь Ксения почувствовала, как пересохло горло, потрескались от нестерпимой жажды губы. И вот – кубок у рта, холодная – аж зубы заломило – вода...
– Где я? – смогла, наконец, вымолвить.
– В обители, где ж еще, – был ответ.
Ксения напрягла память. В какой еще обители? И монахиня, видя раздумья своей подопечной, пришла ей на помощь.
– Аль не помнишь? Привез тебя братец.
– Братец... – повторила Ксения и вздрогнула. – Да какой такой братец? У меня его сроду не было!
Монахиня отступила от ложа, с ужасом глядя на женщину.
– Да Бог с тобой! И то, верно молвили, что ты бесноватая! Ты крест святой сотвори, авось отступится от тебя нечистый!
– Я бесноватая? – возмутилась было Ксения, но тут припомнила все, и замолчала. Вероломство мужа поразило ее до немоты. Значит, решил он таким способом избавиться от нее, заключить в монастырь, разлучить с любимым, да еще и оболгал?
Хитер он, да Ксения тоже не в лесу родилась. Решила повести себя по-умному. Откинулась на изголовье, словно обессилев, сотворила крестное знамение и кротко обратилась к напуганной монахине.
– Прости меня, сестрица – и верно, больна я, память мне отбило. Не расскажешь ли ты мне, как я сюда попала?
– Да как же, расскажу. Привез тебя братец, поведал нам о жизни твоей и о прегрешении твоем. Сказал, что порой ты из ума выходишь, чтобы тогда тебя не слушать и о тебе печься. Заплатил за тебя деньги немалые и просил держать в монастыре, покуда не придет тебе срок... – монахиня залилась краской.
– Опростаться, – подсказала Ксения. – А потом что?
– Потом постричь тебя в монахини, дабы могла ты трудом да молитвами искупить грех свой...
У Ксении и разум помутился. Теперь она и вправду бесноватой себя почуяла – хотелось колотиться головой о стену, плакать, кричать... Но взяла себя в руки.
– Вот оно что... А грех-то какой?
Монахиня не поняла, и Ксения объяснила:
– Что ж я такого содеяла, что меня в монастырь навечно упечь хотят?
– Ах, Господи! – всплеснула руками монахиня. – Всю память ты растеряла, да так оно, может, и лучше. Брат твой все матушке настоятельнице рассказал, как на духу – что, мол, когда вселяется в тебя бес – предаешься ты греху блуда без разбора и памяти. И удержать тебя никто не может, хоть на сто замков запирай – такую силу бес забрал. А после и не помнишь ничего... Теперь вижу – правда это.
Ксения всхлипнула.
– А ты не плачь, не плачь, сестрица! С Божьей помощью не дадим мы душеньке твоей пропасть. Не заберется бес за наши стены – мы к Господу угодливы, плоть не балуем. Как станешь сестрицей нашей – враз очистишься. У нас устав стро-гий!
Ксения глядела перед собой пустыми глазами. Невозможно было поверить в услышанное.
– А дитя мое как же? – вскрикнула она, прижимая руки к животу.
– А дитя братец твой заберет... – начала монахиня и вдруг смолкла, прислушиваясь. – Матушка настоятельница идет! – шепнула испуганно и отшатнулась от ложа к столу.
Действительно, дверь открылась, и вошла немолодая женщина со строгим, как из темного дерева высеченным ликом.
– Что за шум? – спросила строго. – Тебе, сестра Софья, велено было привести послушницу в чувство, но не говорить с ней.
– Да я только... – попыталась было оправдаться сестра, но матушка только рукой махнула.
– Ступай, болтушка, оставь нас наедине.
Софья, испуганно озираясь, выскочила из комнаты, а настоятельница присела на край ложа.
– Меня зовут матушка Варвара, я настоятельница сей святой обители, – сказала она, пристально взглянув на несчастную пленницу. – Почему ты дрожишь? У тебя болит что-нибудь?
– Нет, – прошептала Ксения.
– Значит, ты трепещешь от сокрушения в своих грехах? – продолжала допытываться матушка Варвара.
Но этот вопрос Ксения оставила без ответа. Она, наконец, поняла – это не страшный сон, это самая настоящая ловушка, в которую она попала по своей бабьей глупости. Но чтобы не захлопнулись двери клетки, надо вести себя очень осторожно. Если ее здесь считают бесноватой – надо вести себя тихо-мирно, чтобы убедить монахинь – она полностью смирилась со своей участью и согласна принять постриг. Поэтому, победив бушующую в душе ярость, Ксения только печально кивнула.
– Что ж, это похвально, – заметила настоятельница, поднимаясь. – Пока тебе лучше находиться в постели. Сейчас тебе принесут еды. У нас нет той роскоши, к которой ты привыкла, но пищи достаточно, чтобы поддержать твои силы. Спи, сколько хочешь, потом, если будешь в силах, можешь пройти по обители, оглядеться. Не советую тебе вступать в разговоры с сестрами – твоя искушенность может только смутить и оттолкнуть их. Потом ты найдешь себе подруг, когда станешь одной из нас.
Ксения молча согласилась с настоятельницей, и та покинула убогую келью пленницы. Ксения осталась одна, наедине со своими раздумьями.
Отчаянье оставило ее, рассудок был ясен и спокоен. Невиданное коварство проявил Роман, но он был слеп в своей ненависти, совершенно не взяв в расчет то, что не в глухом же лесу они живут! Вокруг люди, многим из которых будет интересно внезапное исчезновение молодой женщины. Да те же родители, в конце концов! Мысленно Ксения обратилась к ним. Она знала горячий нрав своего отца, но знала также и силу его родительских чувств. Теперь уж пленница не сомневалась, что отец кинется на поиски – главное, чтоб он сделал это вовремя и нашел ее до пострига!
При мысли о том, что она, Ксения, может вскоре стать монахиней против своей воли, она похолодела. Жизнь за монастырскими стенами казалась ей сущим адом. Всегда жить здесь, не увидеть больше ни милой дочери, ни возлюбленного! И даже дитя, которое произведет она вскоре на свет Божий, не дадут ей подержать на руках! А муж, конечно, не оставит его при себе – зачем ему неверной женой нагулянный младенец? Отдаст на воспитание чужим людям, или вообще убьет... Нет, надо скорей выбираться из этого узилища!
Ксения была умна, несмотря на свою молодость. Она сразу поняла, как ей следует вести себя – кротко поговорила с монахиней, принесшей ей обед, а на закате, превозмогая слабость, выбралась из постели, чтобы присутствовать на вечерней молитве. Это не ускользнуло от внимания матушки Варвары, которая благосклонным кивком отметила рвение своей новой подопечной.
