Тит покачал головой:
– Храм также послужит центром распределения еды среди бедняков. Это тебя тоже обижает?
– А тебя нет? Подумай, на какие средства эдилы будут закупать эту еду? Не пойдет ли на это выручка от продажи имущества, конфискованного у патрициев, чем-то задевших этих неприкосновенных трибунов? – Он тяжело вздохнул. – Дорогой мой Тит! По-моему, тебе больше нравилось, когда я был воином, а ты строителем и у нас не было общих интересов.
– Членство в сенате не обязательно сближает людей, – усмехнулся Тит. – Но мне удается ладить с моим тестем, при всех наших расхождениях. Думаю, мы поладим и с тобой. Тем более что я редко занимаю твердую позицию по политическим вопросам, в большинстве случаев стремлюсь к консенсусу. Твердость же предпочитаю проявлять в том, в чем разбираюсь, – в вопросах строительства и зодчества.
К разговору присоединился женский голос:
– Я не ослышалась, – кажется, Тит Потиций завел речь о распределении моей еды среди бедных? Может быть, мой горох и просяная каша слишком просты для его утонченного вкуса?
Тит встал, приветствуя появившуюся в саду мать Гнея. Стоило бросить на Ветурию лишь один взгляд, и становилось ясно, откуда у ее сына взялась прямая осанка и горделивая манера держаться.
– Ветурия! Ты плохо расслышала мои слова. Для твоей каши у меня есть только самые восторженные похвалы!
– Хорошо! Я приготовила ее сама. Никакая стряпня рабов не годится для моего сына. В редких случаях он может подкрепиться дома, если не находится в военном лагере, сражаясь с врагами Рима.
Подойдя к сыну сзади, она наклонилась и обняла Гнея. Сын, сидя, поцеловал ее руки. Вдова Ветурия по-прежнему оставалась очень красивой женщиной, и Гней откровенно восхищался ею. Как-то, еще в детстве, он сказал, что хотел бы стать величайшим воином Рима только для того, чтобы мать гордилась им. И он своего добился, в тот момент мать действительно испытывала чувство гордости.
* * *
Не каждый новоявленный сенатор своей первой речью перед высоким собранием доводил чуть ли не до бунта сам сенат и вызывал настоящий бунт за его стенами. Само причисление героя Кориолана к сенаторскому сословию произошло, может быть, и не так торжественно, как в случае с Аппием Клавдием, но его облачение в тогу сопровождалось всеми подобающими церемониями и приветственными речами.
Тот факт, что Гней был плебеем, не являлся препятствием для его приема, ибо среди сенаторов уже имелись выходцы из состоятельных плебейских фамилий, а некоторые, пусть немногие, даже побывали консулами. К числу таковых относился и основоположник республики Брут, хотя до сих пор продвижение к консульской должности для лиц непатрицианского происхождения оставалось нелегкой задачей. Одно дело добиться нобилитации, то есть быть причисленным к знати и получить наследственное право заседать в сенате, и совсем другое – добиться самых высоких почестей и должностей. Когда-то Публий Пинарий сказал Титу: «Чтобы добраться до самой вершины в нашей доблестной новой республике, недостаточно быть просто благородным, необходимо, чтобы благородство отстоялось и выдержалось, как старое вино, может быть, даже покрылось ржавчиной, как железо. Такого рода статус достигается только с древностью рода».
Если кто-то и мог возражать против назначения Гнея сенатором, так это плебейское меньшинство, которое регулярно выступало с радикальными законодательными инициативами и очень хорошо знало, что в лице консервативно настроенного Гнея получит противника. Но плебеи не спешили выступить против героя, да еще и выходца из своих рядов. Зато сам Гней не колеблясь выступил против них.
Наиболее консервативные сенаторы всегда были против учреждения должностей трибунов как защитников плебса, а иные из согласившихся на это, чтобы положить конец «исходу», теперь жалели об уступке. Однако никто, даже реакционный Аппий Клавдий, не осмелился публично призвать к упразднению этих должностей. Тем более что кое-кто утверждал, что если вмешательство в работу трибунов является преступлением, карающимся изгнанием или смертной казнью, то сама постановка вопроса об упразднении этих должностей является таким вмешательством со всеми вытекающими правовыми последствиями. Но получилось так, что в обсуждении этой проблемы принял участие человек, не боявшийся того, перед чем отступал даже Аппий Клавдий со своими сторонниками.
В то утро, когда Гней впервые принял участие в заседании, сенат рассматривал обычные дела: выделение средств на ремонт участка Большой клоаки, приведение в порядок размытой дождями дороги к югу от города и обвалившегося фрагмента стены, ограждающей Авентин. Необходимость работ признавалась всеми, а спор велся лишь вокруг того, кому поручить надзор за ними. После обмена колкостями решение вопроса было перенесено на следующее заседание.
Тита Потиция спросили о положении дел со строительством храма Цереры.
– Рад доложить, что работа греческих художников Георгия и Дамофилия близка к завершению. Некоторые из вас уже видели результаты. Могу без преувеличения сказать, что, посмотрев на этот храм, наши внуки и правнуки поблагодарят предков, оставивших в наследство им и во славу богине столь великолепное строение. У нас будет место, где в годы благоденствия можно будет возблагодарить Цереру, а в неурожайные годы обратиться к ней за милостью.
По залу пробежал гул одобрения. Сенат любил Тита, и его компетенция в вопросах строительства не подвергалась сомнению.
Затем внимание сенаторов привлек новый член высокого собрания. Получив разрешение говорить, Гней, сидевший между Аппием Клавдием и Титом, встал и вышел в центр зала. Там все его хорошо видели, а он мог свободно двигаться и в случае надобности обратиться к каждому из сенаторов лицом к лицу.
– Почтенные собратья, позвольте начать с того, что я не умею деликатничать и любезничать. Мои ораторские способности, если таковые имеются, оттачивались не на Марсовом поле, в попытках привлечь внимание толпы и выпросить голоса. Я не привык льстить, тем более тем, кто стоит ниже меня. Мне пришлось учиться говорить на поле боя, где речи мои должны были побуждать людей сражаться за Рим. Сегодня я оказался на другом поле боя, где, однако, тоже решается судьба Рима. Вы, уважаемые сенаторы, подобны воинам, которых я должен сплотить, чтобы сражаться за Рим! Не так давно, когда плебс устроил так называемый исход, один из вас, выдающийся Менений Агриппа, обратился к народу со страстной речью, пытаясь убедить в разумности предлагаемого им решения. Он рассказал притчу, которая звучала примерно так: «Давным-давно части человеческого тела не находились в гармонии, как теперь. У каждой из них были свои идеи. Утруждающиеся конечности, зоркие глаза и бдительные уши заметили, что желудок, похоже, ничего не делает, а пребывает в праздности и ждет, когда остальные части тела накормят его. „Мы все усердно работаем, чтобы насытить это брюхо, а что брюхо делает для нас? – сказали они. – Давайте дадим ему урок!“ Они договорились не допускать насыщения желудка. Конечности отказались собирать урожай, глаза отказались выслеживать дичь, руки отказались подносить еду ко рту, рот отказался открываться. Когда пустой желудок начал ворчать (не требуя своего, но предупреждая об опасности!), остальные части тела лишь рассмеялись. Увы, они были столь же глупы, сколь и злорадны, ибо довольно скоро ноги стали усыхать, руки начали дрожать, глаза – слепнуть, а уши – глохнуть. Ослабшие члены и органы пали жертвой всевозможных недугов и лишь тогда поняли, что и желудок тоже играет существенную роль в великой схеме организма. Именно он поддерживает жизнь всего тела, без него не может существовать все остальное. Бунт прекратился. Естественный порядок был восстановлен. Тело постепенно поправилось, и другие его части больше не строили заговоров против желудка. Когда он просил, чтобы его накормили, все они работали вместе, не задаваясь дурацкими вопросами». Если бы притчи, рассказанной Агриппой, было достаточно, чтобы убедить недовольных понять, в чем их ошибка! Городом должны управлять самые лучшие и самые мудрые его граждане. Этих людей нужно уважать и давать им привилегии, которых они заслуживают. У остальных граждан есть свои задачи, но управление городом – не их дело! Они существуют для того, чтобы пополнять ряды армии, обустраивать новые колонии, распространять власть Рима и окружать его послушными союзниками, собирать урожай и строить дороги. Править не дело черни, однако она упорствует в своих опрометчивых попытках заменить достойных людей на поприще власти. Разумеется, все такие попытки обречены на неудачу, ибо, подобно попыткам частей тела восстать против желудка, они направлены против естественного порядка вещей и воли богов. И все же эти недовольные уже нанесли государству громадный урон, причем добились они этого при трусливом попустительстве большинства присутствующих в этом зале. С подобными уступками надо покончить. Более того, многие из уже сделанных уступок следует отменить, прежде чем урон станет непоправимым. Это не просто внутреннее дело, не просто мелкие разногласия между гражданами. Не забывайте, что Рим окружен врагами, и эти враги злорадствуют всякий раз, когда мы оказываемся в трудном положении. Если лучшие люди Рима будут смещены чернью, кто будет защищать город от врагов? Как низшие люди объединяются, чтобы низложить высших, так и низшие города Италии объединятся, чтобы уничтожить высший город, во всем их превосходящий, – наш Рим! У вас отберут ваше имущество и вашу землю. Ваши семьи будут проданы в рабство. Наш любимый Рим прекратит существование, и люди скажут, что его уничтожение началось с учреждения плебейского трибуната.
