– Порой мне кажется, что даже боги отвернулись от меня, – прошептал Гней, меривший шагами залитый лунным светом сад.
Его лицо находилось в тени, как и лица тех, кто откликнулся на его призыв. Ни ламп, ни свечей зажигать не стали, поскольку даже слабое мерцание света могло привлечь внимание врагов к полуночной встрече в доме Гнея Марция.
Там были Тит, Аппий Клавдий и консул Коминий, а также люди в полных доспехах, словно готовые скакать на битву. Они собрались под окружавшей сад колоннадой, и их, похоже, было немало. Луна давала достаточно света, чтобы увидеть, что большинство из них молоды и, судя по доспехам, не бедны.
В последние дни Гней привлек к себе немало воинов, в большинстве своем патрициев или таких же, как он, выходцев из видных плебейских родов с патрицианской кровью. Их преданность Гнею, или Кориолану, как они его называли, была фанатичной. Не менее фанатичной была решимость трибуна Ицилия и его плебеев добиться уничтожения Гнея. Разгоревшийся спор по поводу судьбы Гнея расколол Рим. Суд над ним должен был состояться на следующий день.
– Боги не имеют никакого отношения к этому фарсу, – с горечью промолвил Аппий Клавдий. – Винить надо людей. Слабых и глупых людей! Сенат должен был аплодировать тебе как герою, но вместо этого тебя бросили на произвол толпы.
– Все было не так просто, – вздохнул Коминий. – Право избирать трибунов было завоевано плебсом лишь после ожесточенной борьбы. Покусившись на него, Гней попытался преградить дорогу разъяренному быку.
– А мы, стало быть, будем бездействовать, пока бык топчет лучшего человека в Риме? – выкрикнул Тит срывающимся голосом.
День, когда толпа загнала его на Тарпейскую скалу, стал поворотным пунктом в его жизни. Стоило ему вспомнить об этом, как горячая волна гнева захлестывала разум. Теперь все суждения друга детства казались ему исключительно верными, и он лишь удивлялся тому, что когда-то думал иначе и был на стороне кровожадной черни. Теперь Тит ощущал себя виноватым из-за того, что не поддерживал Гнея с самого начала. Когда слабые люди из трусости порицали Гнея за то, что он осмелился сказать в сенате правду, ему, Титу, следовало выступить с речью в его поддержку.
– Не беспокойся о быке, Тит, – сказал Гней, положив руку на плечо друга. – Этот взбесившийся зверь меня не коснется! Я скорее умру от собственного меча, чем приму наказание от этого сброда.
– Этот «сброд», как ты его называешь, есть Народное собрание, – сказал Коминий. – И я боюсь, что его право судить тебя не подлежит сомнению. Этот вопрос выносился на обсуждение сената…
– Позор! – пробормотал Аппий Клавдий. – Я сделал все, что было в моих силах, чтобы повлиять на решение, но мои старания пропали втуне!
– Значит, эта насмешка над правосудием, этот так называемый суд состоится завтра, – сказал Гней. – Неужели и впрямь нет никакой надежды, Коминий?
– Никакой. Ицилий своей демагогией довел плебс до состояния полного неистовства. Я надеялся, что влияние наиболее разумных из них поможет унять кровожадность остальных, но куда там… Даже попытка подкупа не удалась. Завтра тебя будет судить Народное собрание, и ты будешь признан виновным в оскорблении достоинства трибуна и покушении на его безопасность. Твое имущество будет конфисковано, выставлено на торги, а выручка передана в фонд для бедных при храме Цереры. Твои мать и жена останутся ни с чем.
– А я?
Коминий повесил голову:
– Тебя публично высекут и казнят.
– Нет! Никогда! – воскликнул один молодой воин из тени колоннады. Его товарищи присоединились к нему с криками негодования.
Гней поднял руки, чтобы успокоить их, и повернулся к Коминию.
– А если я покину Рим сегодня ночью и добровольно отправлюсь в изгнание?
Коминий глубоко вздохнул:
– Ицилий может возбудить против тебя дело и в твое отсутствие, но я думаю, что смогу убедить его не делать этого. Он удовлетворится тем, что достиг победы, настояв на неприкосновенности трибуна. Если суда не будет, твое имущество останется нетронутым, мать и жена будут обеспечены.
– Мне плевать на собственную жизнь, – сказал Гней. – Пусть они, если хотят, рвут меня на части и пожирают мою плоть. Но я ни за что не допущу, чтобы мое имущество было отдано в руки эдилов, чтобы кормить ленивый сброд Рима!
Он поднял лицо вверх и устремил взгляд на полную луну, в свете которой его красивые черты казались высеченными из мрамора.
– Изгнание! – прошептал он. – После всего, что я сделал для Рима!
Гней опустил лицо, так что оно снова оказалось в тени, и обратился к обступившим его воинам:
– Некоторые из вас, когда мы встречались в последний раз, дали обещание, что скорее поднимут меч и прольют плебейскую кровь, нежели увидят мою казнь, а если это не удастся, то последуют за мной в изгнание. Но сейчас, когда наступил момент принятия решения, я освобождаю вас от этого обета.
– Мы дали слово, – возразил один из его сторонников. – Римлянин не должен нарушать клятвы!
– Если мы покинем Рим навсегда, без надежды на возвращение, останемся ли мы римлянами? Подумайте, что значит стать людьми без родины! Судьба обратилась против меня, но я не могу заставлять других разделить со мной столь горькую участь.
Один из молодых воинов выступил вперед:
– Мы все пришли сюда вооруженными и готовы драться и умереть, если надо. Но если ты как наш командир принял решение удалиться, вместо того чтобы вступить в схватку с врагом, мы пойдем с тобой, Кориолан!
– Даже за врата Рима?
– Да, как мы последовали за тобой в ворота Кориол! В тот день ты в одиночку пробился внутрь, а мы поспешили за тобой, как запоздавшие школьники. Но сегодня будет не так! Мы остаемся с тобой, Кориолан!
– Так говорите вы все?
– Так говорим мы все! – вскричали воины.
Гней рассмеялся:
– Этим криком вы разбудили весь Палатин! Скоро Рим будет гадать, что творится в доме Гнея Марция. Теперь у нас нет выбора, надо уходить немедленно!
Пока остальные готовились, Гней попрощался с Коминием и Клавдием. Он увидел, что Тит стоит в тени, и подошел к нему.
– Я уже попрощался с матерью и женой. Позаботься о них, Тит, так же как заботишься о своей Клавдии.
– Я пойду с тобой.
Гней покачал головой:
– Ты слышал, что я сказал своим воинам: это жертва, которую я не могу ни от кого требовать.
– Однако они следуют за тобой.
– Это их выбор.
– Это и мой выбор.
Гней молчал. Тень скрывала его лицо, но Тит чувствовал на себе его взгляд.
– Тебе нужно достроить храм, Тит.
– Будь проклят храм Цереры и все, ради чего он строится.
Гней нахмурился:
– Человеку нужно во что-то верить.
– Как ты когда-то верил в Рим?
– Верить в Рим, Тит. Верить в храм Цереры. Забыть о том, что Кориолан вообще жил.
Гней повернулся и пошел прочь. Воины окружили его, и все вместе покинули сад.
Дом Тита находился неподалеку. Клавдий предложил пойти с ним, но Тит предпочел идти один.
Ночь была теплой. Ставни были открыты. Лунный свет заливал комнату, где спала Клавдия. Тит долгое время смотрел на ее лицо, а потом подошел к спальне сына. На его лицо он смотрел еще дольше.
У него из головы не выходил образ, навеянный словами Коминия: Гней, вставший на пути взбесившегося быка. Геркулес, алтарь которого пребывал на попечении семьи Тита из поколения в поколение, когда-то сразился с быком на далеком острове Крит. Боги требуют жертв, герои заслуживают преданности. Разве Кориолан не такой же герой, каким был Геркулес?
У себя в кабинете при свете луны – потому что боялся, что если зажжет лампу, то разбудит спящих, – он написал записку Аппию Клавдию: «Тесть, умоляю тебя, позаботься о твоей дочери и твоем внуке. Я сделал то, что счел правильным».
Он вошел в комнату сына, снял со своей шеи талисман Фасцина и осторожно надел его на шею мальчика. Тот потянулся во сне и коснулся талисмана, но так и не проснулся.
Если поторопиться, он догонит Кориолана и его людей до того, как они выйдут за городские ворота.
– Долгий путь привел нас сюда, – сказал Гней.
– И впрямь долгий, – согласился Тит, печально улыбнувшись.
Он понимал, что друг имел в виду не в буквальном смысле ту дорогу, которая ложилась под копыта коней, с каждым перестуком приближая их к Риму. Гней говорил о причудливых изгибах и поворотах их жизни с той ночи, когда они два года назад бежали из города.
Такому человеку, как Гней, с его знанием военного дела, репутацией бесстрашного бойца и собственным отрядом фанатично преданных воинов, были бы рады во многих городах, но Гней, по иронии судьбы, а может быть и по умыслу, остановил свой выбор на вольсках. Верно, он пролил много крови вольсков, но всегда в честном бою, и кому, как не старым врагам, было знать ему истинную цену? Любопытно, что Тит поначалу просто не мог понять, как люди, с которыми Гней ожесточенно сражался, с восторгом принимали его в свои ряды. Однако таковы превратности судьбы воина. Часто причудливый изгиб жизненной дороги превращает вчерашнего смертельного врага в ближайшего союзника. И наоборот.
