Капитан вдруг запнулся, открыл рот, судорожно глотнул воздух. Потом закричал пронзительно:
Немедля освободить! Холоп! Торговая крыса!..
Молчать!
В первый раз Баранов возвысил голос. Маленький и седой, с заложенными за спину руками, он поднялся перед взбесившимся командиром. Голова правителя была низко опущена, сузились и посветлели зрачки глаз. Круль даже отодвинулся. Таким Баранова он еще не видел.
И купецкое звание не есть подлое и бесчестное, .сказав правитель размеренно и глухо.Корпус их составляет важную государственную подпору... Я всегда в особую честь себе вменяю и вменять буду именоваться оным...
Затем, глядя на пораженного собеседника, добавил:
Я тут поставлен охранять интересы отечества, соблюдать его честь и славу... За неуважение к флагу российскому приказываю посадить виновных господ офицеров на трое суток... Запись о сем учинить в вахтенном журнале. А фрегату вели стать под выстрелы крепости.
Не давая опомниться растерявшемуся от ярости капитану, правитель подозвал Кускова, стоявшего с двумя караульщиками возле дверей, и закончил отрывисто и жестко:
Буде ослушаться вздумают, военный фрегат обстрелять!
За раскрытыми окнами начинался лес. Дремучий, густой, бесконечный. Огромные сосны уходили далеко в вышину. Кедры и ели, поросль лиан затмевали небо. Ущелья и камни тонули между деревьями, терялись отроги гор. Всюду был только лес, сумеречный и непроходимый молчаливая таежная гущина.
Лапы сосны упирались в оконную раму. Когда был ветер, иглы царапали стекло. Сейчас ветра не было, лес стоял неподвижный и тихий, сквозь ветки деревьев пробивались световые пятна.
В классе тоже было тихо. Креолы-ученики старательно срисовывали на листы бумаги деревянную модель корвета. Занятия пролетали незаметно. Особенно урок навигации. Мальчикам нравились новые названия, страны и люди, о которых впервые слышали, невиданные до сих пор инструменты. Впрочем, нравилось в школе все. Даже трудные цифры и знаки. Мореходным наукам обучал мальчиков Павел, счетоводству и российской словесности сам правитель. И только урок закона божьего давали попеременно Ананий и Гедеон. Каждый день высиживать два школьных часа архимандрит ленился и нарочно задержал монаха в крепости.
Павел стоял у окна. Мальчики продолжали рисовать корабль, целиком погрузившись в свои занятия. Тишина и прохлада окружали школу, осенний день был светел и чист. Запах хвои, дальний стук дятла, благословенный покой напомнили вдруг хижину старого траппера, Наташу, короткую встречу в крепости и неожиданное исчезновение их на другой день после бала. Он так и не нашел беглецов, хотя промышленные сообщили, что видели охотника возле редута. Старик мастерил шалаш и бобровую запруду.
Дни уходили, а из форта никак не удавалось отлучиться. Оснастка корабля, расширение верфи, мельница, школа... По возвращении Баранова Павлу еще больше прибавилось дел.
Наташа обрадовалась, он это ясно видел. И не умела скрыть. Но она ничего не успела сказать.
Как никогда, захотелось увидеть... Может быть, она здесь, в лесу, совсем близко, смотрит на это окно...
Он перешел на другую сторону комнаты, стал разглядывать скалы, обступившие залив. Школу строили на высоком бугре, половина окон была обращена к морю.
На берегу выгружали из байдарок рыбу. Стоял август, начинался привал сельди, множество людей топталось у воды. Среди них виднелись рослые фигуры мирных индейцев, собравшихся к форту на лов. В крепость их не пускали, и кенайцы разбили свои шалаши на опушке леса. Лещинский советовал разместите прибывших у стен, чтобы держать их под пушками, но Баранов отверг его предложение.
Без надобности стращать не стану,заявил он резко.людей приучать и просвещать должно. Вместе тут будем жить.
Он выставил вождям угощение, подарил за свой счет сотни аршин китайки. В будущем видел вокруг крепости настоящий город, ярмарки, каждогодний торг. Страх и война навсегда покидали места, овеянные российским флагом...
В окно было видно, как уходили лодки от берега, тянули крыло ставного невода. Среди байдарщиков находился и Баранов. Павел узнал его по картузу, плотной невысокой фигуре. Правителе стоял на корме переднего яла и, приложив козырьком ладонь, всматривался в глубину бухты. Час назад он был здесь, ходил по горнице, показывал ученикам, как вести копейбух... Ни одной минуты не отдыхал правитель, зачинатель новой славы отечества.
А в устье речки алеуты добывали исструенную сельдяну, икру. Рыба шла нереститься в пресную воду, выпускала икру прибрежных камней. Островитяне ставили между ними еловые ветки, вытаскивали их на солнце, сушили, потом обивали готовые желтоватые зерна. До сих пор дедовский способ кормил всю зиму, не давал умереть с голоду в богатейшем краю.
Павел отодвинул аспидную доску, лежавшую на подоконнике, вздохнул, нахмурился. Давние мысли, приглушенные работой, встречей с Наташей, возвращением крестного, нахлынули с новой силой. Сколько еще нужно бороться, строить, воевать, чтобы вот эти мальчики, рисующие корабль, будущие штурманы, морепроходцы, были хозяевами цветущей земли...
Днем Павел направился к верфи. Нужно было побывать на судне, спущенном уже двое суток со стапелей, проверить установку мачт, такелаж. Баранов рассчитывал закончить новый корабль до осенних штормов.
Купленный у бостонца Барбера бриг «Кадьяк» он направлял в Калифорнию. На бриге уходили Кусков и Круль. помощник правителя должен был подыскать места в бухте Бодего для возможного поселения. Доктор Круль следовал на Сандвичевы острова. Томеа-Меа снова прислал приглашение через бостонского корабельщика. Король хотел видеть своих дальних соседей.
Промеж губою Тринидад и заливом Сан-Франциско обыщешь места,сказал Кускову правитель, сворачивая самодельную карту.Североамериканские Области уже отправили свои экспедиции морем и землею на реку Колумбию. Добрые отношения не нарушай. Бостонцы не должны нашего тронуть. А ты, господин лекарь...поднял он затем утомленные, по- прежнему ясные глаза на Круля,поблагодари короля за ласку, договорись по сходной цене насчет сандалового дерева и прочего тамошнего товару. Во всем действуй согласно повелений царька. Коли полюбимся по доброй воле получим то, чего не добудешь наглостью.
Правитель говорил тихо, с расстановкой. Он очень устал, болели спина и ноги. Две ночи не спал совсем, много раз передумывал свой проект. Но не прилег отдохнуть и на час, пока не проверил все до последнего пункта. Даже выгнал из комнаты Серафиму, пытавшуюся убрать свечу, чтобы Баранов оставил наконец бумаги...
Павел встретил ее по дороге. Женщина шла со стороны казармы, пряча под платком пустую травяную корзину. Павел нарочно отвернулся и хотел пройти стороной. Он знал, что домоправительница носила Уналашке моченую бруснику, лепешки, нехитрые лакомства и скрывала от всех свою заботу о сироте. Но Серафима, не сворачивая, шла ему навстречу. Платок сполз с головы, светлый широкий лоб обрамляли разделенные пробором волосы, две морщины пересекали давний шрам. Женщина двигалась напрямик, словно ждала этой встречи. Большие глаза ее были полуприкрыты, сжаты губы. Издали она казалась девушкой.
После болезни, да и все последнее время, Павел редко видел домоправительницу. Серафима почти не показывалась в парадных покоях, еду и чай подавала одна из индианок, живших при кухне, или Лука. Зато когда никого не было дома, сама вытирала пыль в комнатах Павла и Баранова, скребла и мыла до изнеможения чистые и так, давно отмытые полы. Словно хотела изнурить себя, забыться в нудной, тяжелой работе.
Домой, Серафима? спросил Павел, когда женщина подошла совсем близко.
Он задал этот вопрос, чтобы скрыть смущение, невольно появившееся при виде странного, какого-то отчужденного облика Серафимы. Такой он еще ее не видел.
Да,тихо ответила женщина и, вздрогнув, остановилась.
Лицо ее неожиданно вспыхнуло, стало молодым и робким. Сейчас она ничем не напоминала грубоватую и резкую управительницу Большого дома.
Павел тоже остановился. Высокий и худощавый, в коротком кафтане и круглой шляпе, прикрывающей темные прямые волосы, стоял он посреди дороги. За этот год он очень изменился, вырос и возмужал, стал спокойнее. Дни и вечера проводил на работах или в школе, ночи за книгами и картами, мало и неохотно говорил. Казалось, все больше замыкался в себе.
Кровь сказывается,насмешливо твердил зверобоям Лещинский и от раздражения грыз ноготь.
Лещинский теперь все свободное время торчал в казарме, рассказывал о необыкновенных странах, где люди живут как в раю, многозначительно умолкал и откашливался, если разговор касался порядков крепости, приказаний Баранова, Павла, каторжного труда на рыбалках и в лесу. Раза два приглашал к себе в верхнюю горницу Наплавкова, подарил ему ятаган, якобы отбитый предком Лещинского у турецкого паши.
