— А вот мне все равно, — выскочил он перед Пайзлом и принялся кривляться. — Я суда не боюсь! Говорил то, о чем слышал, а слышал сущую правду!
— Берегитесь, Мачек, — усмехнулся Юришич. — Вы уже один раз проиграли судебный процесс против доктора Пайзла! Вас разоблачили как клеветника!
— Это неправда! Кто вам сказал?
— Доктор Пайзл!
— Вы? — уставился Мачек на Пайзла. — Скажите мне это в лицо!
Пайзл повернулся, издевательски усмехаясь:
— Ни вы, ни я не выиграли его, потому что он остался незаконченным.
— So is, had das a mal gelesen![47] — вмешался вдруг Розенкранц. Ему было непонятно, чего, собственно, добиваются Рашула с Мачеком от Пайзла и Юришича, и почему его не позвали. Услышав, как Юришич кричал о сговоре Рашулы с Пайзлом, и вспомнив, как Пайзл сегодня отказался с ним разговаривать, он весь задрожал при мысли, что Рашула его опередил, пока он раздумывал, как поступить. Но так ли это? Судя по тому, как эти люди смотрят друг на друга, кажется, что этого не произошло. Ну и замечательно, он пойдет на все, чтобы поладить с Пайзлом. Во что бы то ни стало он должен поговорить с ним. Поэтому, не зная, о каком судебном процессе идет речь, он делает вид, будто бы читал о нем. Хотел угодить ему, и видимо, не без успеха, потому что Пайзл улыбнулся. Розенкранц осмелел.
— Herr Doktor, ich mocht Sie bitten, nur einige Minuten[48].
— Sie wollen? — и не слушая возбужденного Мачека, Пайзл полуиронично-полуприветливо посмотрел на Розенкранца. — Wielleicht später?[49]
— Wird nicht zuspät?[50] — пугается Розенкранц.
Рашула подошел поближе и, обменявшись взглядом с Мачеком, оттолкнул Розенкранца в сторону. Он уже принял решение. Невероятно, чтобы Пайзл пренебрег деньгами! Об этом свидетельствует его очевидная торговля с Розенкранцем. Розенкранц смог, а ему не удастся? Этого не может быть! Он поставит на карту свои деньги. И если Пайзл смоется отсюда, то только потому, что боится, как бы Мачек не подтвердил заявление Юришича, а еще и потому, что ему трудно продолжать разговор о вещах, в которых он плохо разбирается. Придется ему помочь. Он ему поможет, смеется про себя Рашула, довольный, что доставляет Пайзлу неприятности, которые потом может представить как услугу.
— Речь идет, господин доктор, о незавершенном процессе. Этот спор с господином Юришичем вы можете закончить и здесь.
— Нет необходимости! — с презрением и злобой отвернулся от него Пайзл; вот как Мачек под влиянием этого человека отказывается от своих слов! Нельзя связываться с этим идиотом!
— А я так не думаю! — крикнул Юришич. — Моему суду над Пайзлом не страшны никакие угрозы.
— Но если кому-то есть резон предстать за это перед судом, так это мне, — повысил Рашула голос. Все вопросительно посмотрели на него, даже Пайзл, один только Мачек опустил голову. — Вижу, вас это удивляет. Но скажите им, Мачек, вам известно, кто виноват в том, что Петковича посадили в тюрьму?
— Вы меня обвинили в том, что я вас… — Мачек запнулся, но тут же взял себя в руки. Он заранее придумал, как будет отвечать, и сейчас заговорил как по-писаному, — что я натравливал вас на Мутавца. Это неправда. Точно так же и перед доктором Пайзлом я не виноват. О том, как Петкович попал в тюрьму, я ничего не знал, пока здесь не услышал от вас.
— Эту весть принесли вы, — заметил Юришич с брезгливой усмешкой, — давали честное слово, а вот минуту назад хвалились, что ради истины не боитесь идти на суд.
— Мое честное слово касалось того, что я слышал от Рашулы.
Пайзл остановился у выхода. Он не ожидал, что Рашула все возьмет на себя. Сколько глупой наивности в этом показном великодушии! Только где было это великодушие раньше, в делах куда более важных? Пайзл, однако, не упустил подвернувшейся возможности уколоть Рашулу.
— Стало быть, эта подлость — ваша заслуга! — намеренно жестко обратился он к нему. — Но почему, почему?
— Да, я придумал и заставил Мачека пустить слух. Мне удалось его уговорить. Зачем мне это было нужно? Так, без особых причин, пожалуй. Сейчас я все отрицаю. Вы, господин доктор, наверное, будете этим вполне удовлетворены?
— Здесь и речи быть не может о каком-то удовлетворении, — лукаво усмехнулся, глядя на него, Пайзл. — Как раньше вы меня оклеветали, так и сейчас. Только пусть господину Юришичу, — сказал он, едва повернув голову и даже не посмотрев на Юришича, — это послужит доказательством, что доктор Пайзл был жертвой мошенника! — И, отведя взгляд в сторону, он быстрыми шагами удалился, скрылся за стеной.
— Отличное доказательство! — рассмеялся Юришич и обернулся к Рашуле. — Так глупо все подстроили, что в итоге сами оказались мошенником! Вот что осталось от вашего достоинства.
Рашула молча смерил его взглядом, он должен был сделать то, что сделал, то есть оправдаться перед самим собой; может быть, потом он и откажется от всего сказанного. Но разве смел Пайзл уйти как победитель, назвав его мошенником? Услуга, кажется, оказалась напрасной.
— И он, и я, — с намерением, чтобы Юришич его услышал, пробормотал он, проходя мимо, — можем говорить, что хотим, но он все-таки упек в тюрьму своего шурина!
— Слишком поздно вы об этом вспомнили! — хохотнул Юришич, но тут же прикусил язык и даже съежился.
Перед ним молча выходят из ворот, как из дупла, три разбойничьих фигуры — Рашула, Мачек и Розенкранц, которые поссорились между собой, потому что упустили добычу. А чуть дальше, там, за могилкой канарейки, прислонившись к курятнику, стоит Петкович. Он только что появился здесь, шляпа сдвинута на затылок, лицо искажено улыбкой, скорее улыбкой отчаяния, чем радости. Он взмахивает указательным пальцем, словно барабанит в маленький барабан, а потом сжатым кулаком — в большой барабан. И глухо смеется:
— Ха-ха-ха! Трам-тара-рам, трам-тара-рам, бум, бум, бум! Хо-хо-хо! Парадный марш!
Его воображаемый барабанный бой скорее напоминал похоронный, чем парадный марш.
Он окончательно проснулся только после того, как Дроб стал ломиться в дверь карцера. Во сне он бродил со своей принцессой по залам императорского дворца, разыскивая императора, а потом он помирился с ним, после смерти старого императора — его коронация… Но тут он испуганно вскочил и осмотрелся кругом. Кто это там стучит? Только что с принцессой Региной он подошел к трону, началась коронация, мимо маршируют бесчисленные пестрые колонны с музыкой, знаменами, приветственными возгласами… а сейчас вдруг этот стук! Может быть, это барабанят перед казнью? Чьей? Его? Он весь затрясся, замер, хотел крикнуть, потому что стук не прекращался, но, взглянув на ворота тюрьмы, он вдруг улыбнулся.
Оттуда высыпал целый рой женщин, странно безмолвных, как будто это движущиеся куклы. На прогулку вышли женщины-заключенные. Пестрота их одежд вносит в атмосферу тюремного двора больше жизни, чем все остальные краски до сих пор. На одной заключенной надета красная юбка, и эта женщина как будто объята до пояса пламенем. На черных приглаженных волосах славонки, убийцы своего мужа, белым пятном выделялась ажурная косынка. Еще одна одета во все желтое, как будто с головы до ног облита яичным желтком.
Зачем женщин привели к месту казни? Ах! Это они пришли на коронацию, вот-вот заведут медленное коло! Это фрейлины его принцессы, но и сами они падшие принцессы без блеска и драгоценных украшений! Да, да, и они здесь инкогнито! Но униженные, преследуемые, осужденные не быть женщинами, видимо, они все-таки пришли сюда, к месту казни?
Позади всех, сопровождаемая двумя женщинами, тащится, едва переставляя ноги, беременная жена Ферковича. В голубом разорванном платье, будто с хлебной корзинкой под передником, бледная, замученная, усыпанная веснушками, она жмурится и шагает устало, со вздохом опираясь то на одну, то на другую женщину. Обе женщины рядом с ней хмурые, а она, совсем обессилевшая от страха перед операцией, которую доктор уже назначил на сегодняшний вечер, ковыляет и вяло причитает:
— Ах, ах! Когда же этому наступит конец?
Конец! Это слово запечатлелось в сознании Петковича. Женщина, в которой нарождается новая жизнь, говорит уже о конце. В эту минуту для всех принцесс наступит конец. Это сказала она, которую обрекли на муки, она стонала от боли и сейчас стонет. Ну, госпожа Мутавац, хотел бы он ей ответить, не бойтесь, вас помилуют ради ребенка, да. И тогда я вам куплю дрова, столько, сколько здесь, и еще больше. Для аутодафе, хо-хо-хо!
Смешались мысли о казни и коронации, вокруг каштана завертелось коло заключенных женщин, а он уже отвернулся в другую сторону. Сзади слышится голос Пайзла. Пайзл! Неужели и он пришел на коронацию? Дворецкий Хорватии, хо-хо-хо, хотя он и выступил против его бракосочетания с принцессой Региной, но, однако, хочет показать свою верность. Смотри-ка, как он уходит быстро и сердито, скрывается молча, как заговорщик! О, Пайзл, будь мне верен! Разве это храбрость желать мне зла и смерти, когда знаешь, что я тебя прощу? Зачем ты подкапываешься под мой трон, на который я не взошел? Не взошел, потому что твой император пока жив! И это пока не коронация, а только подготовка к ней, это только подготовка к свадьбе. Смотри-ка! Фрейлины пришли и ходят кругом по танцевальному залу, они пока отдыхают. Ждут появления принцессы. Да, случаются веселые свадьбы на месте казни! А может, все подряд они такие; бывают же веселые рождения у самой могилы! Госпожа Феркович, это вас касается. Вы королевство Хорватия, в муках рождающее свободу. Сына, не так ли, которого Хорватия уже давно ждет? Не мертворожденным он будет, это точно! Родится живым, и мы наречем его славным именем — королевич Рудольф. Хорватия пройдет перед ним в парадном строе. Смотри, она уже марширует! Слышен бой барабана, а сейчас загремела музыка — трам-тара-рам, трам-тара-рам, бум, бум, бум.
