Смешались мысли о казни и коронации, вокруг каштана завертелось коло заключенных женщин, а он уже отвернулся в другую сторону. Сзади слышится голос Пайзла. Пайзл! Неужели и он пришел на коронацию? Дворецкий Хорватии, хо-хо-хо, хотя он и выступил против его бракосочетания с принцессой Региной, но, однако, хочет показать свою верность. Смотри-ка, как он уходит быстро и сердито, скрывается молча, как заговорщик! О, Пайзл, будь мне верен! Разве это храбрость желать мне зла и смерти, когда знаешь, что я тебя прощу? Зачем ты подкапываешься под мой трон, на который я не взошел? Не взошел, потому что твой император пока жив! И это пока не коронация, а только подготовка к ней, это только подготовка к свадьбе. Смотри-ка! Фрейлины пришли и ходят кругом по танцевальному залу, они пока отдыхают. Ждут появления принцессы. Да, случаются веселые свадьбы на месте казни! А может, все подряд они такие; бывают же веселые рождения у самой могилы! Госпожа Феркович, это вас касается. Вы королевство Хорватия, в муках рождающее свободу. Сына, не так ли, которого Хорватия уже давно ждет? Не мертворожденным он будет, это точно! Родится живым, и мы наречем его славным именем — королевич Рудольф. Хорватия пройдет перед ним в парадном строе. Смотри, она уже марширует! Слышен бой барабана, а сейчас загремела музыка — трам-тара-рам, трам-тара-рам, бум, бум, бум.
Он смеется, а мимо него один за другим, действительно как на параде, проходят Рашула, Мачек, Розенкранц. Они смотрят на него с удивлением, потом первый обращается к нему:
— Веселей, господин Петкович!
— Я не Петкович, — он опустил руки и растерянно смотрит ему вслед. — Благородный Марко Петкович из Безни это только псевдоним! А я здесь строго инкогнито. Я принц Рудольф! — зашептал он, но сразу же замолчал, когда рядом прошел Юришич. Уж не выдал ли он себя перед этим шпионом? В ужасе надвинул он шляпу на самые глаза, перешагнул через могилку и сбил крестик. Украдкой прошмыгнул вдоль стены мимо карцера и, сгорбившись, сел на ручку тележки, наполовину скрывшись за стоящим на ней ящиком.
Принц Рудольф! — повторил про себя Юришич. — Бедный хорватский рыцарь! Куда тебя занесло, где ты пал? И рядом с этой жертвой пайзловщины нашего времени прошел ее счастливый родоначальник Пайзл с фарисейским возгласом, что он сам жертва! Дрожа как в лихорадке, Юришич незаметно стал наблюдать за Петковичем. Но из-за опасения, что тот может заметить, пришлось отойти в сторону, кроме того, его внимание привлек Майдак.
Майдак с предельной осторожностью, чтобы не заметил Петкович, наклонился над могилкой канарейки, раскопал ее, вытащил канарейку и медленно, словно недоумевая, пошел с ней к воротам, откуда его уже окликнул охранник, велев поторапливаться.
— Куда вы с этим направились, господин Майдак? — поинтересовался Юришич. Он заметил, как скривилось лицо Майдака, словно он собирался заплакать или рассмеяться радостно.
— Я подумал, — остановился Майдак, а голос у него прерывается, — что следовало бы ее вернуть. Она не наша!
После неудавшегося гипноза, сваливая всю вину на Мачека, Майдак дал повод Юришичу сомневаться в способности Петковича оказывать на него гипнотическое влияние, ввергать в состояние транса. Хотя его собственная вера в этот транс и увлеченность им еще больше возросли. Было прекрасно, когда Петкович здесь сверкнул как ангел правды, но еще прекраснее, когда он отвернулся от всех этих преходящих вещей — людских распрей, пощечин, карцера и засмотрелся на женщину в окне. Во всем, что случилось, и в том, как потом вел себя Петкович, необыкновенным образом проявился его восторг перед воображаемой, бесспорно удивительной женщиной; все это глубоко взволновало Майдака потому, что напомнило ему его собственную судьбу.
Женился он молодым на женщине интеллигентной и фанатично религиозной, но быстро овдовел: его жена, хотя он ее очень любил, в один прекрасный день бросилась в колодец. Так ее потрясла его случайная измена с деревенской девчонкой, с которой она его застала, возвратившись после вечерни. Угрызения совести заставили Майдака поверить в загробную жизнь, в которой он надеялся однажды встретиться и помириться с женой, а также в спиритизм, с помощью которого, по его убеждению, это может произойти, и даже был уверен, что несколько раз уже встречался с ней в этой жизни. И всякий раз она возлагала на него обет отречения от женщин. Это ее требование он выслушивал со страданием и становился еще более влюбчивым. Неудовлетворенная природа находила иные пути: он стал ощущать неодолимое влечение к девочкам. Это была смесь страсти и бегства от страсти: в девчушках он находил что-то несозревшее, что его влекло, но одновременно достаточно женского, чтобы в мыслях могло возместить ему все самоотречения. Цепенея перед ними, он любил брать их к себе на колени, ласкал и целовал их страстно, и все это казалось игрой в любовь к детям. Все было именно так до того несчастного послеполуденного часа, когда девочка наклонилась за упавшим куском сахара и своим телом раздразнила его. Он совратился, самого себя, нечистый и похотливый совратил.
А всегда в его воображении возникал образ женщины прекрасной и чистой, какой была его покойная жена. И что другое представляется взору Петковича, если не такая женщина? Собственно, Майдак слышал, что женщина, которая появилась здесь, в окне, была гулящей девкой, но Петкович, разумеется, не знает этого и не желает знать. Петкович все видит чистым и преображенным в состоянии транса! И может быть, потому, что в Петковиче царит сейчас чистый дух, дух правды и красоты, может быть, именно поэтому ему невозможно поделиться с таким грешным и непросветленным еще духом, как его собственный. Уверяя себя в этом, глубоко переживая и страдая, Майдак, словно замертво, свалился на дрова и лежал в одиночестве все время после неудавшегося гипноза с единственным немым собеседником — солнцем, на которое он смотрел и смотрел сквозь пляшущие в зрачках разноцветные пятна и не переставая думал о своем совершенствовании, о том, как стать более одухотворенным, светлым и чистым, словно луч солнца.
И когда он пребывал в таком состоянии, случилось нечто, что привело Майдака в смятение и крайне встревожило. Только Петкович проснулся (видя, как он спит, хотел заснуть и Майдак), в воротах появился охранник и крикнул Майдаку, чтобы тот вернул канарейку. Вернуть? Майдак ужаснулся, а через полуоткрытые ворота он увидел девочку, черноглазую, черноволосую девочку. Он сполз с дров и подбежал к ней. Девочка много плакала, потому что глаза у нее опухли, сделались еще крупнее, сердито смотрят на него: ее папа еще утром, рассказывает она, видел с балкона здесь, в тюремном дворе, канарейку, мертвую канарейку. Ее сюда, наверное, притащила кошка. И вот сейчас, только что проснувшись, она узнала об этом и сразу же пришла за канарейкой, чтобы закопать ее в своем саду. Мурашки побежали по телу Майдака, когда он смотрел на этого ребенка, слушал, что он говорит. Ноги у него подкосились. Жаль, конечно, но он вернет канарейку, и вот он несет ее нежно на ладони. Ему страшно снова увидеть девочку вблизи, но что-то влечет его, заставляет из рук в руки передать ей птичку. Он приоткрыл ворота, протянул руку, и бог знает что произошло, но рука у него онемела, и канарейка упала на землю. Они оба наклонились за ней, но девочка его опередила, и так случилось, что его лицо склонилось над ее затылком, а его губы прикоснулись к обнаженной шее, они как бы сами упали на нее, как упала канарейка из омертвевшей руки. «Ой!» — вскрикнула девочка и быстро выбежала из проходной, перепуганная, словно она сама выпорхнула из клетки, спасаясь от кошачьих когтей.
Видели это Рашула и Мачек, видели женщины, водившие свое коло. Смеются, усмехаются. Пристыженный Майдак отходит в сторону. Лицо его побледнело, как пергамент, глаза помутнели, страсти как не бывало, остался отчаянный страх. Все ненароком вышло! — хотелось ему оправдаться. Но это было ложью! Я хотел этого! — но и это ложь!
— Если бы она не упала, — бормочет он, садясь рядом с Юришичем и закрывая лицо руками, — если бы канарейка не упала, ничего такого не произошло бы, как не случилось бы и то в лавке, не упади кусок сахара… Вот в чем вся правда! Понимаете ли вы это, Юришич?
— Понимаю, — сочувственно отвечает Юришич, Майдак ему когда-то рассказывал о своих бедах в прошлом. — Но все это не заслуживает жалости! Почему бы вам не пожалеть Петковича в его несчастье? Но вы как будто только воодушевляетесь им!
— С чего вы взяли?
Такое впечатление у Юришича сложилось давно, особенно после утреннего разговора. Ему кажется, что у Майдака все чувства вывернуты наизнанку, печальное ему представляется радостным, гибель — спасением, а смерть — жизнью.
— Всегда так получается, что вы оказываетесь жертвой, как в случае с гипнозом, да и Рашула говорит, что оставил вас с носом.
