— Москали!
Паша выпустил девушку и, что-то неистово крича, кинулся к выходу.
Едва ли в истории других народов, кроме древних греков и римлян, имеются такие победы, какие приходилось одерживать русским. Нечто эпическое представляло и сражение под Хотином. Двухсот тысячная армия великого визиря была разгромлена, бежала в паническом страхе, бросив лагерь, обоз, артиллерию перед горстью русских, едва ли превышавшей двадцать тысяч человек. Бегство было поголовное, а между тем никто не мог бы сказать, что турки трусы: это — народ безусловно храбрый. А янычары — цвет воинства Эмина-паши — во всем мире славились своей стойкостью. Однако все эти полчища были сломлены железною энергией русских.
Рота, в которой находился Александр Васильевич Кисельников, одною из первых ворвалась во вражеский лагерь.
Трудно было узнать недавнего блестящего петербургского офицера-гвардейца в оборванном, загорелом армейском пехотинце, каким в данное время был Кисельников. Но зато он немало понюхал пороху, жил активной боевой жизнью, был здоров, как никогда, весел и нисколько не жалел об утраченных столичных условиях.
— Господа! — крикнул какой-то прапорщик. — Да ведь это палатки самого паши. Может быть, здесь и гарем; говорили, что он возит с собою. Ура!.. На штурм красавиц!
Юноша ринулся в ставку визиря. За ним кинулись и другие офицеры.
Все вбежали и остановились в смущении перед десятком испуганных женщин.
— Да ведь это наши, русские! — вдруг воскликнула одна из них, и из многих-многих глаз полились слезы счастья.
Кисельников машинально прошел в другую часть палатки.
— Эх, жил-то, черт!.. Ковры, золото… Наши казачки уже все приберут, — бормотал он, осматривая убранство визиревой ставки.
Вдруг он остановился, заметив женщину, бледную, дрожащую, прижавшуюся в углу.
— Господи! Как похожа на Полю! — невольно вырвалось у него.
Женщина вдруг встрепенулась.
— На Полю?.. А?.. Да… Я — Поля… А вы? Ты… Саша?
Молодые люди кинулись друг к другу и замерли безмолвно в объятиях. Полинька рыдала, а он… Он сам не хотел признаться, что слезы падали из его глаз на прокопченный в пороховом дыму кафтан.
За Москвой, в селе Преображенском, у Хапиловского пруда, по ночам бывали таинственные собрания. Слышались слова молитв, плеск воды. Местные жители знали смысл этого явления и говорили:
— Раскольники в свою веру переправляют.
Действительно здесь беспоповцы перекрещивали православных.
Теперь в числе обращаемых была и Дуняша Вострухина. Выглянувший из-за туч бледный месяц озарил ее лицо, мало похожее на живое: в нем было что-то восковое, прозрачное, не от мира сего.
Несчастную окрестили; она беспрекословно подчинилась обряду, равнодушно приняла поздравления с переправлением.
Сергей, как и обещал отцу, доставил сестру на исправленье к старицам. Эти старицы были не кто иные, как старухи беспоповки, жившие в общежитии купца Ковылина.
Сергей уже давно попал в тенета раскольников и жаждал обратить в «истинную веру» и сестру. Дуняшу стали обращать так, что сделали из нее не человека, а куклу, послушную малейшей воле любого. Она умерла духом и даже, вернее, просто впала в идиотизм. Она согласилась и переправиться, и навсегда остаться в общине, за что ее отец сделал соответствующий вклад, чего и добивались беспоповцы.
Вернувшись в Петербург, Свияжский, вопреки своему ожиданию, не нашел там Дуняши; он принялся было за ее розыски, но они не привели ни к чему.
Вострухин на расспросы отвечал нехотя: «В деревне она». И этим ограничивался. Сергей пребывал в Москве, да если бы и был в Петербурге, то от него едва ли возможно было добиться толку.
Проходили недели за неделями, а о Дуняше не было ни слуху ни духу.
Время брало свое; гнетущая тоска Николая Андреевича превращалась в тихую скорбь.
Настал роковой — чумный — 1771 год. Москва вымирала, и чернь производила в ней неистовства. Для принятия необходимых мер и для водворения порядка туда был послан граф Григорий Григорьевич Орлов. В адъютанты к нему был назначен (не без старания отца) Николай Свияжский.
Находясь в Москве, Николай Андреевич услышал, что раскольники беспоповцы беззастенчиво свозят в свои фиктивные «карантины» в Преображенском мало-мальски ценные вещи из домов, где все обитатели вымерли от чумы. Он захотел лично убедиться в этом и стал караулить у так называемого Преображенского кладбища. Однако дозорные у беспоповцев были хороши: все были вовремя предупреждены, и при Свияжском не провезли ничего подозрительного.
Он хотел было уходить, сознав бесполезность ожидания, как вдруг дверь одного из многочисленных карантинных домиков отворилась и выбежала молодая черница-беспоповка в черном сарафане и черном же платке на голове.
— Гуль! Гуль! — крикнула она, сыпля крошки.
Взглянул на нее Николай Андреевич и обомлел: перед ним была Дуняша.
Не сдержался молодой человек и крикнул:
— Дуняшенька! Дуняша!
Она посмотрела на него ничего не выражающим взглядом и бессмысленно рассмеялась.
— Иди домой! Я вот тебе покажу гулек лествицей! — крикнула толстая женщина.
Выражение тупого, животного страха появилось на лице несчастной Дуняши, она вся как-то съежилась и юркнула в дверь карантинного домика.
«Она или не она?» — это осталось для Николая Андреевича никогда не разрешенной загадкой.
На Невском проспекте как-то встретились двое армейцев.
— Назарьев!
— Кисельников! Ты как попал в Питер? И ко мне не заглянул.
— Только что приехал. Хлопочу об отставке. Женюсь, брат.
— Дай Бог совет да любовь. Э! Да ты — георгиевский кавалер? Ну, как поживаешь?
— Ничего себе. Хочу отцовский хуторок в порядок привести. А у тебя что? Жена здорова?
— Здорова. Наследник у меня есть — этакий бутуз!
— Поздравляю. Как живут Свияжские?
— Старик очень по жене тоскует.
— По жене?
— Да. Ведь Надежда Кирилловна скончалась. Между нами говоря, она отравилась. А раньше, есть подозрение, она хотела отравить мою Олю.
— Бог знает что такое!..
— Последнее время она была, кажется, не совсем в уме. Неделю тому назад женился Николай Свияжский.
— Вот как?
— Да, отец заставил. Только он все ходит какой-то скучный.
— Ну, насильно жениться тоже невесело. Что Лавишев?
— Ничего, прыгает.
Молодые люди засмеялись и пожали друг другу руки.
— Заходи ко мне! — крикнул на ходу Назарьев.
— Постараюсь, — ответил Кисельников.
Однако он не побывал ни у Назарьевых, ни у Свияжских: счастье рождает эгоизм, а у Александра Васильевича было так много счастья впереди в совместной жизни с любимой Полинькой.
1899
Теперь Первый кадетский корпус в С.-Петербурге. — Здесь и далее прим. авт.
Карточная игра.
Закусывать до обеда, завтракать. — Прим. ред.
Суп.
Словца (фр.).
Главный начальник всей артиллерии. — Прим. ред.
Заметим, кстати, что термин «недоросль» удерживался очень долго. Еще покойный поэт Н. А. Некрасов до конца жизни именовался по паспорту «недорослем из дворян».
Длительная однообразная игра, состоявшая из бесконечного перестегивания надетых на проволочную дужку колец.
Иван Иванович Бецкий, знаменитый государственный деятель времен Екатерины II, трудам которого Россия обязана развитием своих воспитательных учреждений.
