Георг Эберс - Невеста Нила

— Я сумею защитить тебя от всех, — заключил врач. Когда они расстались, солнце позолотило уже вершины гор на востоке.

— Итак, завтра начинается для меня новая жизнь, — заметила дамаскинка. — Надеюсь, что она будет отраднее прежней.

— А для меня новая жизнь началась еще вчера, — проговорил с нескрываемым волнением Филипп.

Время приближалось к полудню. Мария сидела в саду на низком тростниковом стуле, под теми же самыми сикоморами, которые осеняли вчера мимолетное счастье Катерины. Девочка списывала под руководством Евдоксии десять заповедей из греческого катехизиса. Между тем воспитательница под влиянием возрастающей жары и сильного аромата цветов погрузилась в дремоту; заметив это, девочка отложила перо в сторону. Ее заплаканные глаза были устремлены на дорожку, усыпанную раковинами. Сначала она машинально разгребала их линейкой, потом принялась чертить на щебне большими заглавными буквами слова: «Паула», «Паула, любимица Марии». Только пестрый мотылек, порхавший возле нее, вызывал слабую улыбку на милом личике ребенка; даже мрачная гостья — печаль не могла совершенно заглушить природной веселости, которой была так щедро наделена бойкая внучка мукаукаса. Но все-таки Мария тосковала. В саду и во всем доме царствовала удручающая тишина, потому что больному наместнику перед восходом солнца сделалось очень плохо, и малейший шум мог еще более повредить ему.

Девочка грустно задумалась о несчастном больном и о разлуке с Паулой, как вдруг в глубине аллеи показалась Катерина. Сегодня она мало походила на милую резвушку; ее хорошенькие ножки медленно ступали на песок, головка с видом утомления была опущена на грудь; молодая девушка не смотрела по сторонам и только сердито отмахивалась веером от докучливых насекомых, кружившихся роями в знойном воздухе.

Когда она подошла к Марии и сказала ей обычное приветствие — «радуйся», ребенок отвечал одним молчаливым небрежным кивком головы. Отвернувшись от гостьи в сторону, внучка Георгия продолжала чертить линейкой по песку.

Этот холодный прием не произвел, однако, неприятного действия на посетительницу.

— Я слышала, что твоему дедушке стало хуже? — с участием спросила она.

Мария пожала плечами.

— Говорят, его положение очень опасно; я сейчас виделась с врачом Филиппом.

— Вот как! — заметила девочка, не поднимая глаз и не прекращая своей забавы.

— Орион у него, — прибавила Катерина. — Правда ли, что Паула хочет оставить ваш дом?

Девочка молча кивнула головой. Ее заплаканные глаза снова наполнилась слезами.

Тут молоденькая гостья заметила, что Мария сильно опечалена и не хочет разговаривать с ней. В другое время дочь Сусанны не рассердилась бы на это, но теперь молчание ребенка показалось ей оскорбительным и даже встревожило ее. Она остановилась против Марии, говоря с досадой:

— Кажется, я у тебя в немилости со вчерашнего дня. Однако ты во всяком случае не смеешь обращаться со мной так невежливо.

Громкий голос Катерины разбудил Евдоксию. Она выпрямилась с достоинством и строго заметила своей воспитаннице:

— Разве так следует обходиться с гостями, Мария?

— Да здесь нет гостей! — возразила та, упрямо сжав губы.

— Ты держишь себя, точно провела всю жизнь между варварами. Девочка, воспитанная в эллинских обычаях, не должна так забываться. Катерина уже не ребенок, хотя и позволяет себе иногда поиграть с тобой. Подойди к ней сейчас же и попроси извинения за свою грубость.

— Мне просить извинения? — воскликнула Мария. Она вскочила со стула и прибавила, сверкая глазами: — Мы обе не гречанки, ни Катерина, ни я, и если на то пошло, то знайте, что она для меня больше не гостья и подруга; между нами нет теперь ничего, решительно ничего общего!

— Ты, кажется, с ума сошла! — сказала Евдоксия с угрожающим видом.

Она поднялась с места, намереваясь подойти к девочке и насильно заставить ее извиниться. Но Мария была проворнее флегматичной гречанки. В одну минуту девочка отскочила в сторону и кинулась без оглядки бежать к реке.

Воспитательница попробовала последовать за ней, но вскоре остановилась, едва переводя дух. Между тем в Катерине воскресла ее обычная живость, и она побежала за ребенком так проворно, что чуть не сшибла с ног неповоротливую Евдоксию.

Заметив, что за ней бегут, Мария остановилась и стала поджидать молодую девушку в тени высокого кустарника. Догнав малышку, гостья схватила ее за руки.

— Что ты сейчас сказала? — крикнула она раздраженным тоном. — Если бы я не считала тебя глупой девочкой, то была бы готова…

— Оклеветать меня, я знаю! Отпусти мои руки, или я стану кусаться!

Эта угроза подействовала на Катерину.

— О, я узнала со вчерашнего дня, какова ты, Катерина! Мне вовсе не лестно иметь подобную подругу. Ты должна стыдиться своего наглого обмана. Мне только десять лет от роду, но я скорее согласилась бы сидеть в душной темнице, как Перпетуя, чем покривить душой. Бедная кормилица, бедный Гирам! Но лучше разделить их участь, чем унизиться до лжи.

При этих словах щеки Катерины побледнели, хотя на них только что горел яркий румянец. Она откинула голову и сказала, стараясь придать себе гордый вид:

— Ребенок не может судить о вещах, которые приводят в недоумение даже взрослых.

— Взрослых! — насмешливо повторила Мария. — Вырасти сперва хорошенько, а потом называй себя взрослой. Года через два я буду выше тебя!

Бойкая египтянка не могла больше владеть собой. Кровь бросилась ей в голову, и она дала девочке звонкую пощечину. Ошеломленная Мария не вскрикнула и осталась на месте. Постояв несколько минут с опущенными глазами, она повернулась к обидчице спиной и молча направилась в тенистую аллею.

Катерина следовала за ней со слезами на глазах, сознавая справедливость слов Марии. Ей самой приходило в голову, что она поступила дурно и непростительно. Эта мысль не давала девушке заснуть сегодня всю ночь и наконец перешла в твердое убеждение. В настоящую минуту дочь Сусанны как виноватая шла позади девчушки, испытывая страстное желание взять ее за руку, заговорить с ней ласковым тоном и даже попросить прощения. Подходя к тому месту, где сидела, изнемогая от африканского зноя, несчастная учительница, Катерина назвала Марию по имени и, видя, что та не хочет отвечать ей, взяла девочку за плечо, говоря мягким, умоляющим тоном:

— Прости меня, Мария, но разве я виновата, что так мала ростом? Ты знаешь, когда меня поднимают за это на смех…

— То ты бесишься и начинаешь драться, — подсказала девочка, продолжая идти вперед. — Еще вчера я посмеялась бы над твоей пощечиной или ответила тебе тем же, что и случалось между нами, но сегодня мне было обидно, как будто моего лица коснулась рука противного черного невольника, — сказала девочка, содрогаясь от чувства отвращения. — Ты совсем не та, что прежде, — у тебя, поверь мне, изменились и походка, и лицо, и манеры. Ты далеко не так мила и оживлена, как бывало до сих пор. А все почему? Потому что вчера ты совершила злое дело!

— Но послушай, дорогая моя, — умоляющим тоном сказала дочь Сусанны, — ты не должна судить моих поступков так строго. Положим, я не сказала судьям всего, что знала, но Орион, который меня горячо любит и будет моим мужем…

— Он уговорил тебя поступить против твоей совести! — воскликнула малышка. — Мой дядя также был весел и со всеми ласков до вчерашнего дня, но с тех пор… О этот несчастный день!…

Здесь Евдоксия прервала девочку градом упреков и приказала сесть за прерванный урок.

Мария беспрекословно повиновалась, но едва успела взять со стола восковую дощечку, как молоденькая гостья снова подошла к ней и стала шептать. По словам Катерины, Орион, вероятно, считал себя вправе дать показания против Паулы, а что касается ее самой, то она не помнит, какая именно вещь висела на жемчужном ожерелье дамаскинки: резной камень или пустая оправа.

Тут Мария быстро повернулась к подруге, твердо взглянула ей в глаза и воскликнула на египетском наречии, чтобы Евдоксия не могла понять, что она говорит:

— На изящной цепочке висела изогнутая, зазубренная по краям золотая пластинка, которая прицепилась еще к твоему кружевному платью. Я как теперь вижу ее перед собой. Сказав судьям, что на ожерелье был резной камень, ты солгала! Вот взгляни на эти заповеди, данные нам Господом на святой горе Синай — здесь ясно говорится: «Не послушествуй на друга твоего свидетельства ложна». Священник объяснил мне, что нарушение заповедей — смертельный грех; он не может быть прощен ни на земле, ни на небе иначе как только по собственной милости Искупителя, после того как согрешивший выдержит тяжелый искус покаяния. Ты также учила катехизис; как же ты могла сказать на суде неправду и погубить невиновного человека своей ложью?

Катерина опустила глаза и нерешительно ответила: