– Я много строю, – сказал Чарли. – Жаловаться грех.
Они пили весь вечер и говорили о семьях и старых временах. И Джону при воспоминании о былом казалось, что было не так уж плохо водиться с ребятами вроде Чарли. «Пусть я богат и мне сорок, живу припеваючи, – подумал он, – но мне знакома жизнь улиц, причалов и кабаков, что только на пользу делу». Он знал, о чем думают такие, как Чарли, знал, когда они лгут, и находил с ними общий язык. Он подумал о своем сыне Джеймсе. Джеймс был хороший малый. Джон любил мальчишку и не ведал с ним особых хлопот. Он взял на себя его общее образование и постоянно растолковывал тонкости городской торговли – учил, на что обращать внимание. Наставлял на истинный путь. Но фактом, по мнению Джона, было то, что молодое поколение воспитывалось в духе излишнего аристократизма. Как отец, Джон считал, что Джеймсу следует усвоить уроки, которые вынес он сам.
Поэтому, когда Чарли уже запоздно обронил, что его Сэму стукнуло тринадцать – ровно как Джеймсу, Джон вдруг подался к нему со словами:
– Знаешь, Чарли, хорошо бы они сошлись, твой Сэм и мой Джеймс. Как ты считаешь?
– Я не против, Джон.
– Так, может, я его пришлю?
– Ты знаешь, где меня найти.
– Тогда послезавтра. Днем.
– Будем ждать.
– Он придет. Давай по последней.
Когда они простились, папа уже сгорел дотла.
На следующее утро Джон Мастер рассказал Джеймсу о Чарли Уайте и велел заглянуть к нему завтра. Вечером напомнил еще раз. В назначенный день он подробно объяснил, как найти дом Чарли, и велел Джеймсу не опаздывать. Тот пообещал явиться в срок.
В тот же день Мерси Брюстер ждала своего гостя. Она тщательно выбрала время. Ушли и Джеймс, и Сьюзен, его старшая сестра. Муж вернется еще не скоро. Когда архитектор пришел, Гудзон проводил его в гостиную, где она расчистила столик, на котором вскоре и разложили чертежи.
Она готовила для мужа усыпальницу.
Нет, она не желала Джону смерти. Ни в коем случае. Ее любовь проявлялась в заботе о Джоне, живом или мертвом. А коли так, то, будучи квакершей, она отличалась практичностью.
С годами любовь Мерси к мужу только усилилась. Стоило ей увидеть новый парик или сюртук, сшитый по последней лондонской моде, или великолепный экипаж, как она сразу думала: «Моему Джону пойдет». При виде красивого шелкового платья она воображала, как порадует этой обновой Джона и как хороши они будут вдвоем. Если замечала в красивом соседском доме чиппендейловский стул или какие-то особенные обои, то склонялась приобрести такие же, чтобы придать элегантности своему и сделать его достойным своего мужа. Она даже заказала их портреты модному художнику мистеру Копли.
Ее страсть была невинна. Она никогда не отрывалась от квакерских корней. Ее тяга к роскоши не имела целью выставиться за счет других. Но поскольку ее муж был хорошим человеком, благословленным успехом в делах, то она не видела греха в том, чтобы радоваться хорошим, ниспосланным Богом вещам. В этом она безусловно являлась образчицей квакерства. Квакеры-олигархи правили Филадельфией, как венецианские аристократы. На севере же Нью-Йорка именно богатый квакер Мюррей построил роскошную загородную виллу, которую нарекли Мюррей-Хилл.
Здесь же, в городе, Бог никогда еще не предоставлял столь широких возможностей к шикарной жизни. Если во времена юности Джона утонченные бостонцы и европейцы находили Нью-Йорк грубоватым, то ситуация быстро менялась. Зажиточные классы селились все дальше от уличной суеты. Чистые георгианские улочки и площади замыкались в изысканной тишине. Перед старым фортом раскинулся скромный и приятный парк Боулинг-Грин, разбитый по образу и подобию лондонских Воксхолл и Ранела-Гарденз. Он стал тихой гаванью для прогулок почтенных людей. Театров и концертных залов было маловато, зато британские офицеры-аристократы, недавно прибывшие в город, могли приобрести дома ничуть не хуже тех, что остались на родине. Дом богатого торгового семейства Уолтон с дубовой обшивкой и мраморным холлом посрамил даже хоромы британского губернатора.
Англия. Все дело было в Англии. Британские законы о грузовых перевозках почти не допускали в американские порты товары из материковой Европы, но это едва ли имело значение. Англия поставляла все, чего требовали утонченные вкусы. Фарфор и стекло, серебро и шелка, всевозможные предметы роскоши, все утонченное и грубое привозилось в Нью-Йорк из Англии на льготных кредитных условиях, которые стимулировали потребление. Миссис Мастер скупала все. По правде говоря, она бы с бо́льшим удовольствием пересекла океан и посетила Лондон, дабы увериться, что ничего не пропустила. Но при мужниной занятости мечтать об этом не приходилось.
Джон Мастер отказал ей только в одном – в загородном доме. Не в ферме наподобие старых бувери Стайвесантов и им подобных, а именно в доме, пусть с сотнями акров сельскохозяйственных угодий – не это было важно. Там можно было бы укрыться от нездорового и знойного городского лета. Но главное, дом – вилла и парк – явились бы наградой: местом, где джентльмен мог продемонстрировать хороший вкус. Такова была старая добрая традиция: богатые джентльмены обзаводились парками в эпоху Ренессанса, в Средние века и во времена Римской империи. Теперь настала очередь Нью-Йорка. Кое-что было на Манхэттене; существовал дом Уоттсов на Роуз-Хилл и тот же, разумеется, Мюррей-Хилл; имелись и другие с позаимствованными лондонскими названиями – например, Гринвич и Челси. Некоторые находились чуть дальше к северу, как поместье ван Кортландтов в Бронксе. Как хорошо смотрелся бы ее муж в таком месте! Он вполне мог позволить это себе, но категорически отказался.
– Всегда можно съездить на отцовскую ферму, – заявил Джон. Он уже купил еще севернее и теперь расчищал две тысячи акров земли в графстве Датчесс. – Уэстчестер и Датчесс будут главными зерновыми краями на севере, – сказал Джон. – И я засею зерном каждый ярд моей земли.
И пусть она вздыхала, но жившая в ней квакерша понимала его правоту.
Однако порой она по-прежнему задавалась вопросом: что сделать для мужа еще, не выходя за границы города? У них были и дом, и мебель с портретами – чего же боле?
Да вот же, усыпальницу. Мавзолей. Если нельзя построить дом, чтобы прожить в нем несколько лет, то можно гораздо дешевле возвести гробницу, чтобы покоиться в ней вечно. Мавзолей отличит супруга, рядом похоронят ее, а следом – их потомков. Это достойный замысел. Можно нанять архитектора. Можно показывать знакомым чертежи. Она уже месяц занималась этим делом, но сохраняла тайну. Она готовила мужу новогодний сюрприз.
А потому немало смутилась, когда в три часа дня муж вернулся раньше, чем она ожидала, и застал ее в обществе архитектора с разложенными чертежами.
Джон Мастер уставился на план своей усыпальницы. Она была под стать римскому императору. Он отлично знал, что некоторые старые землевладельческие семейства в округе, особенно пресвитерианцы, посмеивались над претензиями нью-йоркских торгашей, и в чем-то понимал их, а потому не винил. Но, посмотрев на жену с любовью, он лишь заметил:
– Что же ты, Мерси! Мне чуть за сорок, а ты уже хоронишь меня.
Затем, поскольку единственным жениным недостатком было то, что она не всегда понимала шутку, а сам он заново поразился нелепой пышности гробницы, Джон опустился на чиппендейловский стул и разразился хохотом.
Но быстро встал, поцеловал жену и сказал, что благодарен ей. И улыбнулся украдкой, ибо раскрыл ее план, тогда как и сам готовил ей сюрприз. Но о его секрете, порадовался он, ей все еще ничего не известно.
– Кстати! А Джеймс вернулся от Чарли Уайта? – спросил он и получил отрицательный ответ. – Добро, – сказал он.
Наверное, это означало, что встреча проходила хорошо.
В полдень того же дня Чарли Уайт с сыном ждали перед своим двориком. Улица, где они жили, относилась к западной стороне Бродвея и находилась неподалеку от таверны Монтейна и в полумиле к северу от церкви Троицы, которой принадлежала земля. Если в фешенебельных кварталах улицы были красиво вымощены, а дома построены из кирпича, то ближе к Коммону, где жил Чарли, дороги оставались грунтовыми, а ветхие дома строились из некрашеной дранки. Но район был довольно веселым.
Во дворе позади них стояла телега Чарли с намалеванным красной краской номером. У Чарли было три сына и две дочери. Старший был матросом, средний – пожарным; он гордо разъезжал на новеньком пожарном насосе, доставленном из Лондона. Юный Сэм помогал отцу. Сэм не знал, как отнестись к визиту Джеймса Мастера.
– Мне-то что делать – взять его с собой торговать устрицами на улице? – спросил он.
Устрицы – еда бедняков. Сэм часто выручал скромные деньги, продавая их.
– Будь самим собой, – ответил отец.
Больше говорить было незачем. Если богатый Джеймс Мастер должен сдружиться с Сэмом… Что ж, невозможно сказать, куда заведет подобная дружба.
