А теперь она снова бежит по щербатой дороге, догоняя вразброд идущих солдат, и, поравнявшись с ними, испытующе оглядывает их мешки и свёртки.
Высокие, низкие, толстые, тонкие, даже хромые, но среди них нет того, с подбритыми чёрными усами, которого она хорошо запомнила. Наверно, где-то свернул в сторону!.. Лена пыталась объяснить нескольким солдатам, напомнившим ей его попутчиков, кого она ищет, но те в ответ только мотали головой:
— Ну вынцеледжем!..[2]
Дорога, кусты, небо — всё, что было вокруг, скрылось из её глаз. Лена видела только руки солдат, которые могли держать её пальто…
Никогда в жизни ей ещё не приходилось испытывать такого острого, безнадёжного отчаяния, как сейчас. Потерять всё в момент, когда, казалось, цель уже достигнута! Оказаться в ещё худшем положении, чем при проверке документов в деревне. Тогда можно было откупиться! А куда деваться без документов? Кто поверит в ту историю, которую девушки станут рассказывать?!
Лена остановилась только тогда, когда вдалеке показались знакомые домики Свердлова, а на пустынной дороге уже некого стало догонять.
Что же ей теперь остаётся делать? Возвратиться в то место, где закопана рация, и ночью передать в штаб о случившейся беде? Но, для того чтобы сфабриковать новые документы, потребуется немало времени. Да и кто их сюда доставит? Нет, нет! Это глупая мысль. Нужно самим искать выход…
Лена побрела назад, навстречу Наде. Сбитые ноги кровоточили, но она не чувствовала боли.
Лена не прошла и нескольких сот метров, как вдруг из-за поворота дороги показалась Надя. На ней было надето пальто, а в руках она несла узелки — свой и Ленин. Рядом с Надей шёл румынский солдат. Лена узнала их утреннего знакомого. Да, конечно, это тот самый солдат, который взял у них деньги!
Лена перевела дыхание. Ведь он может подтвердить, что видел их документы! А это уже облегчит положение!
Когда Надя и румын приблизились, Лена услышала, что об этом у них как раз и идёт речь. Надя убеждала солдата дать им справку о том, что у них были документы, но тот отмалчивался. Эта встреча, напоминавшая о его не совсем законной операции, ему, видимо, не очень нравилась.
Но девушки упрашивали его с такой горячностью, что он наконец согласился отвести их к коменданту и подтвердить тот факт, что сам проверял их документы.
Приближаясь к Свердлову, солдат прибавил шагу, ему не хотелось, чтобы встречные считали его как-то связанным с этими девушками, которые идут в одном с ним направлении.
— Что же будем говорить? — тихо спросила Надя у Лены.
— Повторяй одно и то же — едем из Мариуполя! А если будут допрашивать по одиночке и скажут, что я в чём-то призналась, не верь!
— И ты не верь! — проговорила Надя.
Казалось, ещё совсем недавно худенькая белокурая девушка в детском саду купала детей, водила на прогулку крикливый ребячий выводок, и скажи ей тогда, что совсем скоро наступит день, когда она станет разведчицей и будет идти под конвоем вражеского солдата, а мысль её будет напряжённо работать в поисках выхода из почти безнадёжного положения, она никогда бы не поверила…
«Да, но если в комендатуре начнут избивать, выдержит ли Надя?» — подумала Лена, но вслух этого не произнесла.
О себе она не думала. Ей казалось, что у неё-то хватит и сил и воли пройти через все испытания. А кроме того, её не покидала уверенность, что всё должно обойтись счастливо. Почему? Она не смогла бы на это ответить. Наверно, потому что она была ещё в том возрасте, когда мысль о гибели кажется совершенно невозможной.
Это был первый румынский офицер, которого они увидели. Затянутый в мундир со многими разноцветными нашивками на груди, он стоял у сломанного забора, полный сознания собственного достоинства и картинной красоты.
Румынский офицер не шелохнулся, когда солдат, приблизившись, отдал ему честь. Только слабо, словно из последних сил, взмахнул рукой, но, не донеся до козырька фуражки, устало опустил её вниз.
— В чём дело, Манолеску? — спросил он, видя, как две незнакомые девушки приостановились невдалеке. — Кто они? Ты проверял у них документы?
— Проверял, домнул лакотинент![3]
— Ласо.[4] Так что им надо?
Лена поняла, что это и есть комендант. Раздумывая о том, каких неприятностей можно ждать от этого до краёв наполненного сознанием собственной власти офицера, девушки медленно направились к нему.
— Ну, что вы там топчетесь? — грубовато сказал он, довольно чисто произнося русские слова. — Вы откуда?
— Из Мариуполя, — ответила Лена, комкая в руках узелок. Офицер оглядел девушек критическим взглядом. Пёстрые, мятые платья, спутанные ветром волосы вызвали ироническую улыбку.
Он коротко расспросил их об обстоятельствах дела. Манолеску подтвердил, что действительно утром проверял у них документы и они были в полном порядке.
— Так! — сказал офицер. — Очень нехорошо!
— Вы дадите нам справку? — робко спросила Лена.
— Я должен снять с вас допрос! — сказал он, недовольно взглянув на Манолеску, который, козырнув ему, бросил на девушек выразительный взгляд, как бы напоминая, что они теперь снова перед ним в долгу.
Когда Надя закончила свой рассказ, лейтенант на минуту отложил ручку, позвонил куда-то, долго по-румынски с кем-то объяснялся, а потом досадливым движением бросил трубку.
— Я пошлю вас в районную жандармерию, — сказал он, постучав пальцами по краю стола. — Вами будут заниматься там!
— А куда идти? — спросила Лена.
— В Кремидово. Там русский начальник жандармерии.
Начальником жандармерии Кремидова действительно оказался русский, по фамилии Левандовский.
Левандовский был не так уж глуп и понимал, что властью надо распоряжаться умело.
Заглядывая далеко вперёд, он хотел на всякий случай иметь «чистые руки»: кто знает, как всё повернётся — война ведь ещё не закончена.
— Ну, девчата, рассказывайте, что натворили, — благодушным тоном спросил он у Лены и Нади, когда девушки вошли к нему в кабинет. — Какие же вы, право, легкомысленные! В наше-то время потерять документы!..
Рассказывать во второй раз было уже легче. Слушал Левандовский задумчиво, морщил лоб, всем своим видом подчёркивая, что внимателен к каждому слову девушек.
— Ну так что ж вы хотите? — неожиданно прервал он Надю, которая повторяла всё то, что уже сказала Лена. — Новые документы? С этим, девчата, придётся пока подождать! Демьянчук! — вдруг крикнул он в приоткрытую дверь.
Тут же порог лениво переступил полицейский.
— Вот их, — Левандовский кивнул на девушек, — пока подержим. Есть у тебя работа?
— Есть, Николай Петрович! Патроны перебирать некому!
— Ну вот их и заставь!
У этого дня, казалось, не будет конца. Не наступит пора для отдыха, для покоя, для сна…
Когда Лена вслед за полицейским шла по коридору, она вдруг пошатнулась, силы оставили её.
Но, на счастье девушек, полицейский взглянул в окно, за которым уже сгущались сумерки.
— Ну ладно! — сказал он. — Сегодня отдыхайте, а завтра с утра — за работу.
Он подошёл к одной из запертых дверей, вставил в замок большой ключ, повернул его и отодвинул засов.
Едва дверь распахнулась, как из глубины просторной комнаты на них обрушился шум многих голосов.
Девушки невольно остановились на пороге. На полу и на сбитых из грубых досок нарах сидели цыганки в пёстрых платьях, между ними бегали оборванные дети.
Старая, иссушенная годами долгих дорог цыганка бросилась к двери.
— Начальник! Начальник! Скажи Вонэ, что я здесь!..
— Ладно, скажу! Да входите же быстрей! — прикрикнул полицейский на девушек.
За их спинами грохнула дверь, стукнул засов.
Несколько минут Лена и Надя молча стояли посреди комнаты, держа в руках узелки, окружённые глазевшими на них детьми. Казалось, на нарах уже нет местечка, где бы они могли пристроиться.
— Идите сюда! — крикнула с верхних нар молодая цыганка, державшая на руках завёрнутого в дурно пахнущее тряпьё младенца.
Надя поморщилась. Она готова была бы простоять вот так всю ночь, лишь бы не ложиться на эти нары, где наверняка кишмя кишат насекомые. Но ноги уже не держали девушек. И через несколько минут, забившись в самый угол верхних нар и подложив под головы свои узелки, они заснули тяжёлым сном.
Утром их разбудил плач голодных детей. А в восемь утра, выпив по кружке ячменного кофе с куском хлеба, девушки уже стояли во дворе жандармерии, возле оружейного склада, перед вкопанным в землю, почерневшим от времени деревянным столом и тряпками перетирали винтовочные патроны, снимая с них ружейное масло.
Весь день прошёл в работе. В обед их покормили. Полицаи выловил из похлёбки несколько кусков вываренного мяса — всё богатство большого котла — и бросил в миски девушкам.
