Мысль беспощадная, как огонь с неба, ударила в ум широкого человека. Он упал на колени, обхватил голову руками.
— Раб… калека… как же я не догадался, как же я не подумал… Куда же ему бежать, как не… Рыбье дерьмо…
Прыгающие звуки выскакивали из утробы широкого человека — он то ли рыдал, то ли смеялся.
— Ябто! — раздался радостный крик. — У тебя пустой котел вместо башки!
Он не спал, он искал в памяти тот день, когда жизнь изменила русло.
Широкий человек глядел в опустевшую переднюю часть чума, где еще вчера при свете очага поблескивало его оружие, но мысль соскальзывала с воспоминания о проклятой ночи.
Помимо воли вспоминалось другое — день, блистающий цветами осени и солнца, растворенного в воде.
Ябто вздрогнул от мысли, что по цвету этот день очень похож на нынешний. Он случился полтора десятка лет и один год назад.
Старшего сына он назвал Ябтонга, или Гусиная Нога, ибо считал его частью своего тела и знал, что настанет время, когда сын пойдет его путем. В те дни Ябтонга делал первые шаги. Младший — Явире — Блестящий, прозванный так за ярко-черные волосы и сверкающие щеки, еще лежал в люльке.
Жена широкого человека, Ума — или Женщина Поцелуй из рода Тёр — людей Крика, вновь беременная, доняла мужа причитаниями, что выкинет плод, если не наестся жирной рыбы великой реки — тайменя и осетра, которые, в Сытой реке почти не попадались. Она была так настойчива, что Гусь, обычно слушавший только себя, захотел жирной рыбы сильнее жены. В те времена люди отправлялись в дальний путь не столько для того, чтобы запастись жирной рыбой, сколько наестся ее до отвала. Люди верили, что сила сочной мякоти останется с ними на весь год, до следующей весны.
Через день пути лодка широкого человека оставила за собой устье. А потом семь дней Ябто — весело и яростно — вел против течения лодку под сшитыми ровдугами по гладкой, как клинок, воде Йонесси и Женщина Поцелуй удивлялась его упорству и силе.
Широкий человек искал место для стойбища и нашел его помимо воли.
Что-то несильно ударило по днищу и сидевший на корме Ябто увидел — лодка задела тело человека. Тело, перекатываясь, уходило вглубину, широкий человек видел его только мгновение и успел различить босые ноги, с которых река сорвала пимы.
Ни женщина, ни старик не придали значения удару об днище — возможно, они его не слышали. Ябто собирался сказать о покойнике, но глянул в сторону берега и, не говоря ни слова, направил свою лодку туда, куда не следовало направлять, — к устью неизвестной малой реки, которая могла оказаться чьими-то угодьями, и потому не миновать стычки с хозяевами. Издалека опытным глазом Ябто увидел след войны.
— Зачем идешь туда? — тревожно спросила Ума.
— Хочу посмотреть… молчи.
Они не знали, людям какого народа принадлежало это стойбище — плоская, поросшая невысокой травой поляна, прикрытая ровным полукругом леса с одинокой скалой и тремя валунами у воды.
Чумище еще дымилось оголенными очагами. Враги превратили быль в небыль, не оставив от протекавшей здесь тихой жизни ничего.
Ябто бродил по разоренному обиталищу людей, пытаясь отыскать в траве хоть что-то, — уже не ради поживы, а из любопытства — и не нашел никаких следов борьбы, кроме камня с оленью голову, залитого черной кровью, — липкой, еще недавно бывшей в теле человека. Гусь подумал, что в стойбище, когда пришли чужие, совсем не было мужчин, и голодный враг завладел всем без боя. А кровь — мало ли откуда она могла взяться, ведь и женщины, которых берут в добычу, носят с собой ножи для рукоделия.
Крючкохвостые, резвые собаки Ябто искали что-то свое, широкий человек совсем забыл про них и вспомнил, услышав лай. Где-то в лесу заливалась молодая чернявая сука, незаменимая в беличьей охоте, и Гусь побежал на звук, скользя по влажным мшистым валунам. Он долго не мог отыскать собаку, и вдруг подумал, что чернявая, заметив на ветвях зверька, сама без приказа хозяина начала охоту. Но, увидев ее, понял, что добыча не наверху, — сука лаяла, пригнув передние лапы и почти положив морду на землю, будто выгоняла зверя из норы.
Это была добыча, вид которой так изумил Ябто, что в первое мгновение он не мог понять, кто перед ним.
В небольшой ложбине, между тремя высокими лиственницами, сидели дети. Они сидели неподвижно и прямо, как два вбитых в землю колышка, один из которых был заметно выше другого, и молчали. Их лица покрывали пятна мокрой грязи, к щекам прилип мелкий сор — будто дети только что выбрались из-под земли. Чернявая уже захлебывалась лаем, и даже окрик широкого человека не остановил ее, — хозяин запустил в собаку камнем. Лай прервался коротким жалобным взвизгом и пропал.
Наступила тишина, которая показалась Ябто безмерно долгой, и тут колышек, что поменьше боком упал в матово-зеленую мякоть мха и запищал. Тоненькой, колыхающейся паутинкой плач поплыл сквозь тайгу. Следом подал голос другой колышек — он орал стоя, по-рыбьи широко открыв рот, и слезы брызгами выскакивали из его глаз и лились, пробивая широкие русла на покатых грязных щеках. И теперь уже два плача, переплетаясь, пронизывали тайгу — не услышать их здесь, вблизи стойбища, оставленного людьми и животными, было невозможно.
На крик с берега шли домашние Ябто — впереди беременная Женщина Поцелуй с младшим сыном за спиной. Старшего вел за руку Кукла Человека — уже тогда он был стар до потери имени.
Широкий человек прожил со своей женой совсем недолго, чуть больше трех лет, и каждый день убеждался, что она полностью оправдывает и свое собственное имя и имя своего рода Тёр, людей Крика.
Женщина, прозванная Поцелуем за то, что еще маленькой девочкой лезла с объятиями к родным и незнакомым, ко всем, включая собак, выйдя замуж, требовала ласки каждое мгновение свободное от дел, и во время любви кричала так, что распугивала птиц вокруг стойбища.
Ябто отдал за эту сочную, как осетровая мякоть, девушку, несколько десятков песцовых, лисьих и собольих шкурок и каменный котел — почти треть отцовского наследства — и всерьез опасался, что на столь любвеобильную жену даже у него, молодого и крепкого, не хватит сил и дорогое приобретение будет ему изменять.
Но едва Ума произвела на свет первого и тут же, следом, второго ребенка, Ябто понял, что опасения его напрасны — настоящая страсть Женщины Поцелуй не в любовных утехах, а в детях. Больше того, казалось, роды для нее не мука, а удовольствие: Ума сама сказала, что хотела бы стать рыбой, чтобы дети вылетали из нее один за другим, как икринки. Теперь, когда детей было двое, она кричала на них не замолкая и находила в этом удовольствия не меньше, чем в любви.
С начала их жизни Ябто наказал себе объездить Женщину Поцелуй, и со временем ему это удалось. Но тогда, на разоренном стойбище, стояла прежняя Ума — ноша за спиной и ноша в животе только придавали твердости ее ногам. Она первой сбежала в ложбину, схватила самого маленького и ладонями начала вытирать его лицо. Потом, обхватив второго, сделала то же самое.
Тогда Ябто понял, что дело уже решено ею, и сердце его вдруг сдавило сомнение.
— Стой, — сказал он.
Широкий человек предчувствовал, что сейчас жена заголосит. Он ошибся. Ума положила маленького на землю, встала и, запустив руку в мягкое, рывком откинула пласт мха, будто одеяло. Потом она повернулась к мужу и сказала ровно и твердо:
— Кто-то спрятал их здесь, подо мхом, поэтому они остались живы. — И добавила: — Я больше не хочу жирной рыбы.
Последние слова были глупостью, которую, по врожденному умению пропускать мимо ушей все ненужное, Гусь тут же забыл. Он начинал понимать главное: сейчас к нему пришла такая добыча, какой не было еще никогда. Эти дети, большой и меленький, наверное, ровесники его собственных сыновей. И вдруг Ябто увидел себя в окружении четверых воинов — красивых, рослых и преданных ему, как собаки. Видение было настолько ясным, что Ябто улыбнулся широко. Ума видела эту улыбку и поняла, что муж все решил про себя так же быстро и твердо, как и она сама.
Взяв на руки обоих, широкий человек сам отнес детей к берегу, где их ждала лодка. Дети уже не плакали. Они подали голос только тогда, когда Ума, зачерпывая пригоршнями из реки, начала отмывать их лица.
Вода открыла ей удивительное — лицо у детей было одно.
Ума вглядывалась и не находила даже малых отличий. Там, в лесу, и сама Женщина Поцелуй, и широкий человек без слов, согласно. приняли детей за братьев-погодков, таких же, как их собственные сыновья, потому что один был заметно крепче и на полголовы выше другого.
Ума позвала мужа.
— Кажется, что они делили одну утробу, — сказала она.
Посмотрев на них, Ябто произнес:
— Глупости… Думай о другом. Их надо кормить. Чем?
Привычным движением Ума сняла кожаную люльку за спиной, в которой таращил глаза четырехмесячный Блестящий, бережно положила ее на траву перед собой и начала развязывать тесьму на летней парке.
