Вот только стоит в дверях большой боярин и наивысший воевода московский, двоюродный брат великого князя Иван Юрьевич Патрикеев и снова, как всегда хочет испортить своему государю настроение напоминанием о каких-то нерешенных делах. Да только это ему сегодня не удастся, потому что Иван Васильевич уже давно все обдумал и взвесил, так что теперь остается лишь сообщить свою волю. И он решает не откладывать в долгий ящик.
— Поди-ка сюда, Иван. Пока они к столам перейдут, мы с тобой перекинемся парой слов, — и уводит Патрикеева в свою гридню.
Здесь он садится в тронное кресло, как бы желая подчеркнуть важность того, что собирается сказать.
— Я принял решение, Иван. С Новгородскими заговорщиками надо покончить любой ценой, причем сразу и решительно. Посему в ближайшее время я отправлюсь туда самолично. С миром!
— Как государь? Без войска? — поражается воевода.
— Да. Нет, конечно, пару людей с собой возьму… Тебя, например, еще несколько десятков бездельников-бояр, ну, слуги и охрана, разумеется…
— Государь, я категорически против! Они заговорщики! Душегубцы! Увидев тебя самого с малой свитой, они, чего доброго, вздумают посягнуть на твою жизнь!
— Великолепно! Я как раз этого и хочу! Пусть они откроются — и тогда мы поступим беспощадно и изведем бунтовщиков навсегда — всех до единого!
— Но как же без войска, государь, ведь мы окажемся…
— Иван, я сказал, что мы пойдем без войска, но ты же, хитрый лис, неужели не догадываешься…
Патрикеев мгновенно понимает;
— А войско пойдет без нас?
— Конечно! Причем большое и сильное.… Непременно с пушками.… Да, кстати, какие пушки мне сегодня показал наш венецейский мастер! Ах, какие пушки, Иван! Мы их обязательно возьмем да испробуем на толстых новгородских стенах! В общем, так — отправляемся через неделю и следом за нами на расстоянии двадцати верст сильное войско с хорошими командирами. Ты справишься за неделю?
— За две, государь!
— Ладно, за две! Все! И больше сегодня ни слова об этом! И ни о каких других делах! Сегодня праздник в честь нашего мастера, спасибо великой княгине за него — и я намерен на славу повеселиться, и поглядеть так ли он научился пить наш добрый мед, как об этом говорят!
Патрикеев низко кланяется и направляется к двери, но на пороге его останавливает великий князь.
— Да, Иван, я вот еще что подумал… Пошли-ка ты на днях гонца на Угру, ну ты знаешь в бывшие Березки. Я хочу, чтоб этот… как его… Ну, помнишь?
— Медведев? — удивленно спрашивает Патрикеев.
— Да-да, вот именно — Медведев! Я хочу взять его с собой в Новгород — ты ведь рассказывал, что он там хорошо показал себя в прошлом году — пусть покажет и в этом!
— Слушаюсь, государь. Куда и когда ему прибыть прикажешь?
— Пусть приезжает сразу туда и найдет меня в стане военном… А вот когда… — Иван Васильевич подсчитывает что-то в уме. — Если ты с войском через две недели будешь готов, то… — через четыре.
— Стало быть, — через месяц? — уточняет дотошный Патрикеев.
— Правильно понимаешь, Иван.
Патрикеев, поклонившись, выходит.
На кремлевской звоннице начинают бить колокола.
Великий князь привычно различает звук бывшего вечевого колокола Великого Новгорода, бьющего теперь на кремлевской звоннице, и удовлетворенно улыбается.
Глава первая
МЕДОВЫЙ МЕСЯЦ НА РЕКЕ УГРЕ
Давно уж кончилось на Угре бабье лето, и ночи стали холодными, глядишь, со дня на день начнутся серые затяжные дожди, потом заморозки, а там и снег…
Поежился Никола, накинул на плечи тулуп, потом зевнул и, перекрестив рот, чтоб не влетел ненароком какой бес, снова принялся оглядывать окрестности. Да только чего там оглядывать — за много дней и ночей, проведенных в карауле он так хорошо изучил округу, что малейшая в ней перемене сразу заметна — вот, например, повалил, должно быть, бобр давеча дерево в зарослях на берегу Угры — и Никола тотчас увидел, что в зубчатом рисунке леса на фоне утреннего неба недостает одной верхушки. Ну, сообщил, конечно, сразу Климу Неверову — мало ли что — а ну людских это рук дело! Проверили — точно бобр. Хорошее от природы Николино зрение обострилось настолько, что даже в темную и облачную ночь он ухитрялся разглядеть змеистую полосу реки, а уж в такую, как сегодня — лунную да тихую — он увидел бы на Угре не только лодку, но даже голову пловца, если б кому-то вздумалось искупаться в эту позднюю пору, да только кроме Василия Медведева, который каждый день по утрам на глазах у молодой жены прямо с Малышом с крутого берега вниз кидались, никто уж давно тут не плавал, и только все спорили меж собой — дотянет хозяин до полных морозов, когда река станет, иль нет…
Но не только зрение — слух тоже обострился у Николы, потому что, глядя он слушал, а слушая, научился от сотен обыденных и постоянных звуков, отличать шумы посторонние, необычные, даже если они были очень тихими и доносились издалека. Привычные, будничные звуки — это крики ночных птиц, скрип древесных стволов, похрустывание и шорох веток под копытами косуль и лосей, звон колокола из монастыря, лай собак из Картымазовки и Бартеневки, да еще зачастую веселое пение и хмельные выкрики из Синего Лога, где Леваш Копыто устраивал для своих соседей пиры, тянувшиеся, порой до самого утра. Но стоило примешаться к этому знакомому хору какому-нибудь новому звуку, как Никола тотчас напрягался, пытаясь определить, что он означает, как возник и откуда доносится.
Но сегодня все деревья стояли на месте, никто не пытался переплыть Угру на лодке и, пока не проснулся хозяин, никто не купался в ее ледяной воде; на видимых из Николиного гнезда участках дорог бегали одни волки да зайцы, и никаких посторонних звуков не доносилось, а потому Никола сладко потянулся и стал размышлять о том, что все эти ночные караулы давно уже отжили свое. Нет, правда — опасаться нападения с того берега нечего: Леваш Копыто добрый приятель Медведева, да и вообще свой человек, даром, что Литве служит; Татьего леса давно нет, а землянки лесных разбойников поросли за лето густой травой — ну, не бояться же монахов из монастыря, или Картымазова, который хозяину лучший друг, а теперь, получается, почти родственник…
…Это, значит, как же выходит? Дочь Картымазова, Настасья — жена Филиппа Бартенева, а сестра Филиппа — Анница — жена Медведева… Филипп Медведеву — шурин. Картымазов Филиппу — тесть… Стало быть Картымазов Медведеву — тесть шурина… А тесть шурина — это кто? Тьфу, черт, не разберешь! Ну, одним словом как не крути, все равно — свояк.
Никола вздохнул и даже облизнулся, вспомнив о двух весельях подряд: когда на свадьбе Филиппа Василий Иванович попросил у него сестру в жены и Филипп согласился, все так обрадовались, что под горячую руку решили не откладывать надолго, а к тому же их общему лучшему другу князю Андрею в Литву на службу надо было возвращаться, и потому на третий же день отец Мефодий повенчал хозяина с Анницей в новой церкви, и все перешли с одной свадьбы на другую, и было так весело, как, должно быть, еще никогда не было в этих краях, тем более что тут подоспел во время подарок, который прислал князь Федор Бельский Медведеву на новоселье — ведь он еще ничего не знал о свадьбе — но подарок тот пришелся как раз впору — ибо это были не больше, не меньше как несколько сот бутылок отменных вин, прибывших на трех повозках из замка Горваль — благо, что когда дом строили Василию Ивановичу, погреб-то добрый сделали, да пустой он стоял — вот теперь и заполнился, хотя тут же сразу и слегка опустел… Вот уж две недели минули с тех пор, а все нет-нет да и вспоминается то да се… Василий Иванович — щедрой души хозяин — всех людей своих княжеским вином угощал — славное винцо, да только послабей бражки да медовухи будет.… Хотя особо не распивалась, нет, Медведев строго за этим глядел, мол, свадьбы-свадьбами, а в карауле стоять надо — мало ли что…
Но ничего не стряслось, не случилось, ничто веселья свадебного не омрачило, тишина да благодать и, даст Бог, надолго теперь мир воцарится в этой земле, так что придется, видно, скоро слезать с этой вышки, да браться за соху, или за что еще скажут, хотя, по правде говоря, не очень-то и охота — что ни говори, а все ж приятней глядеть себе сверху на всю эту красоту, на луга, леса и поля, чем, уткнувшись носом в землю, обливаться потом.… Хотя, конечно, как кому — вон некоторые наши мужички, Кнуты братья или Ефремов — им бы только дай в земле покопаться, они и весь свой век сабли в руки не брали б.… Да, видно, конец приходит старой боевой жизни… Нет, оно, конечно, хорошо, когда никто в тебя стрел не пускает, да не прет с топором над головой, чтоб разрубить пополам, но все же… Все же.… Будто чего-то не хватает…
