«Я сделал это, я сделал это! — мысленно воскликнул Деллий, готовый взорваться от счастья. — Антоний послушал меня!»
Ирод ждал у фонтана, но лицо его было белым, осунувшимся, он не светился от счастья, как надеялся увидеть Деллий. В чем дело? Что могло случиться? Ведь он приехал бедняком, лишенным гражданства, а уедет тетрархом.
— Ты недоволен? — удивился Деллий. — Ты победил, Ирод, даже без необходимости защищаться.
— Почему Антоний возвысил и моего брата? — вдруг резко спросил Ирод, обращаясь в пространство. — Он уравнял нас! Как я могу жениться на Мариамне, когда Фазель не только равный мне по рангу, но и старше меня? Это Фазель женится на ней!
— Спокойно, спокойно, — тихо сказал Деллий. — Это все в будущем, Ирод. А сейчас прими решение Антония как нечто большее, чем ты надеялся получить. Он на твоей стороне, у пяти воробьев только что обрезали крылья.
— Да-да, я понимаю, Деллий, но этот Марк Антоний умный! Он хочет того, чего хотят все дальновидные римляне, — равновесия. Оставить меня одного наравне с Гирканом — это решение не римлянина. Фазель и я на одной чаше, Гиркан — на другой. О, Марк Антоний, ты умный! Цезарь был гением, а тебя считали болваном. Но я увидел другого Цезаря.
Деллий смотрел, как, тяжело ступая, удаляется Ирод. Мозг его усиленно работал. «Между кратким разговором за обедом и сегодняшней аудиенцией Марк Антоний провел кое-какие исследования. Вот почему он позвал Луцилия! Какие же плуты они с Октавианом! Прикидывались, будто сожгли все бумаги Брута и Кассия! Как и Ирод, я считал Антония образованным болваном. Но он не такой, не такой! — думал пораженный Деллий. — Он хитрый и умный. Он приберет к рукам все на Востоке, возвысив одного, понизив другого, пока цари-клиенты и сатрапы не станут абсолютно его. Не Рима — его. Он отослал Октавиана в Италию с таким трудным заданием, что оно сломает столь слабого и больного юношу, но если Октавиан не сломается, Антоний будет готов».
Когда Антоний покинул столицу Вифинии, все просители, кроме Ирода и пяти членов синедриона, сопровождали его, продолжая уверять в своей верности новым правителям Рима, не переставая утверждать, что Брут и Кассий обманывали их, врали им, принуждали их, ай-ай-ай, силой заставляли их!
Утомившись от восточных стенаний и причитаний, Антоний не сделал того, что делали Помпей Великий, Цезарь и остальные, — не пригласил наиболее важных из них пообедать с ним и проехать в компании с ним. Нет, Марк Антоний притворился, что завсегдатаев его царского лагеря вообще не существовало на всем пути от Никомедии до Анкиры, единственного города в Галатии.
Здесь, среди холмистых, покрытых сочной травой просторов страны с лучшими пастбищами к востоку от Галлии, он волей-неволей вынужден был остановиться во дворце Деиотара и держаться с ним любезно. Из четырех дней, проведенных там, три были явно лишними, но за это время Антоний сообщил Деиотару, что тот пока сохранит свое царство. Его второму самому любимому сыну, Деиотару Филадельфу, был подарен дикий край, горная Пафлагония (в которой никто не был заинтересован), в то время как его самый любимый сын Кастор не получил ничего, и что должен делать с этим старый царь, было теперь за пределами его угасающих умственных способностей. Чтобы получить информацию о Галатии, Антоний поговорил с секретарем старого царя, знатным галатийцем Аминтой, молодым, образованным, деятельным и проницательным человеком.
— По крайней мере, — весело сказал Антоний, когда колонна римлян двинулась в Каппадокию, — мы потеряли приличный процент наших прихлебателей! Этот плаксивый идиот Кастор приволок даже человека, который обрезает ему ногти на ногах. Поразительно, что такой воин, как Деиотар, произвел на свет явного гомика.
Он говорил это Деллию, который теперь ехал на легко управляемой чалой лошади, а своенравного пони отдал Икару, прежде обреченному ходить пешком.
— Ты еще потерял Фарнака и его двор, — напомнил Деллий.
— Фу! Ему не следовало приезжать. — Губы Антония презрительно скривились. — Его отец был лучше его, а его дед до сих пор остается лучшим.
— Ты имеешь в виду великого Митридата?
— А есть другой? Вот был человек, Деллий, который почти побил Рим. Страшный.
— Помпей Магн легко победил его.
— Чушь! Это Лукулл победил его. А Помпей Магн воспользовался плодами его труда. Обычно он так и делал, этот Магн. Но его тщеславие в конце концов вышло ему боком. Он уверовал в собственное величие. Смешно подумать, чтобы кто-нибудь, римлянин он или нет, вообразил, что сможет победить Цезаря?
— Ты мог бы легко победить Цезаря, Антоний, — без тени лести сказал Деллий.
— Я? Нет, даже если бы все боги находились на моей стороне. Цезарь был один такой в своем роде, и совсем не позорно в этом признаться. Он провел более пятидесяти сражений и ни одного не проиграл. О, я побил бы Магна, если бы он был еще жив, или Лукулла, или Гая Мария. Но Цезаря? Даже Александр Великий сдался бы ему.
В голосе, высоком теноре, удивительном для такого крупного человека, не чувствовалось обиды. Да и вины тоже, подумал Деллий. Антоний полностью разделял точку зрения греков на вещи: поскольку он не поднял руки на Цезаря, он может спать спокойно. Организовать заговор — это не преступление, даже если в результате организованного заговора совершается преступление.
С песнями на марше два легиона и кавалерия Антония вступили в изрезанную ущельями страну великой красной реки Галис, такой красивой, что римляне и представить себе не могли: красные скалы, острые грани утесов и шельфов, ровная земля по обоим берегам широкого потока, лениво несущего свои воды, пока снег еще не растаял на высоких вершинах. Антоний пошел в Сирию по суше, потому что плавание по зимнему морю слишком опасно. К тому же Антоний предпочел оставаться со своими людьми до тех пор, пока не будет уверен, что они любят его больше Кассия, которому раньше принадлежали. Погода стояла холодная, но мороз чувствовался, только когда поднимался ветер, а на дне ущелий ветра почти не было. Несмотря на цвет, вода оказалась пригодной как для людей, так и для животных. Центральная Анатолия не была густо населена.
Город Эзебия Мазака располагался у подножия Аргея, огромного вулкана, белого от снега, как обычная гора, ибо никто за всю историю не помнил, чтобы он извергался. Голубой город, небольшой и обедневший; с незапамятных времен его грабили все, кому не лень, потому что его цари были слабы и слишком скупы, чтобы держать армию.
Именно здесь Антоний понял, как трудно будет выжать из Востока еще золота и сокровищ. Брут и Кассий забрали все, что накопил Великий Митридат. От этой мысли у него очень испортилось настроение, и он с Попликолой, братьями Децидия Саксы и Деллием отправился в Коману, город жрецов богини Ма, недалеко от Эзебии Мазаки. Пусть этот маразматический царь Каппадокии и его до смешного некомпетентный сынок живут в своем пустом дворце! Возможно, в Комане он найдет запасы золота, припрятанного под обычной каменной плитой. Жрецы бросают царей на произвол судьбы, если речь идет о защите их собственных денег.
Ма — воплощение богини Кубабы Кибелы, Великой Матери, которая правила всеми богами, мужскими и женскими, с тех времен, когда люди впервые научились рассказывать свою историю, сидя у костров. Давным-давно она утратила власть везде, кроме таких мест, как две Команы — одна здесь, в Каппадокии, другая на севере, в Понте, — да еще Пессинунт неподалеку от того места, где Александр Великий разрубил мечом Гордиев узел. Каждая из этих трех территорий управлялась как независимое государство, чей царь был одновременно верховным жрецом, и каждое государство имело естественные границы.
Без военного эскорта, в сопровождении четверки друзей и множества слуг Антоний въехал в небольшую, симпатичную деревушку в Каппадокийской Комане, отметив с одобрением ее дорогие дома, сады, обещающие изобилие цветов будущей весной, внушительный храм Ма, возвышающийся на вершине небольшого холма, окруженного березовой рощей, с тополями по обеим сторонам мощеной дороги, ведущей прямо к земляному дому богини Ма. Сбоку от него стоял дворец. Как и у храма, его дорические колонны были голубого цвета с ярко-красными основаниями и капителями, стены позади колонн синие, края крытой дранкой крыши обведены золотом.
Молодой человек лет двадцати ждал их перед дворцом, одетый в несколько слоев зеленой кисеи, с круглой золотой шляпой на бритой голове.
— Марк Антоний, — представился Антоний, спешиваясь со своего серого в яблоках государственного коня и бросая поводья одному из троих слуг, которых он привел с собой.
— Добро пожаловать, господин Антоний, — приветствовал молодой человек, низко кланяясь.
— Достаточно просто Антония. У нас в Риме господ нет. Как тебя зовут, бритый?
