— Знамо, наш, российский.
— Как звать-то?
— Аль запамятовал, как звали мужа нашей царицы?
— Кажись, Петром Федоровичем?
— Ну, вот он-то и появился.
— Да ведь тот помер? — недоумевал Пантелей.
— А ты на похоронах был?
— Так говорят.
— Мало ли что говорят! Говорят, что и кур доят, а петухи яйца несут. А ты, дед Пантелей, покуда помалкивай, язык на привязи держи! Главное, чтобы бабы ничего не знали; а то пойдет молва, и нас с тобой в ту пору по головке не погладят.
Так переговаривались егорьевские выборные из мужиков, возвращаясь с княжеского двора по своим домам.
А между старушкой Пелагеей Степановной и красавицей Танюшей происходила такая тайная беседа.
— Матушка! Скажи ты мне, ради Христа: стало быть, дед Ипат правду сказывал про полоняника-то, про невольника?
— Про какого еще там невольника?
— А про того, что в княжеском дому под замком сидит.
— Что ты мелешь? Опомнись! Смолкни! — зажимая рукой рот у девушки, с ужасом проговорила Пелагея Степановна.
— Стало быть, правда, матушка, правда? — спрашивает у ней молодая девушка.
— Опомнись, говорю, не пикни! Егорушка услышит — беда: поедом заест и нас, как заел он беднягу-старика Ипата. Сказывают, князь-то на поселение сердечного услал. Туда ему и дорога: не болтай лишнего!
— Полно, матушка, притворяться-то! Ведь ты не такова, как мой отец названый. Твое сердце податливо на людское горе. Старика Ипата жалеешь ведь, хорошо я знаю.
— Ох, девонька, и то жалею, крепко жалею: за язык пострадал.
— Голубушка ты моя! До всех ты жалостливая, вот сердце-то золотое у кого! — с чувством проговорила Таня и принялась душить в своих объятиях Пелагею Степановну.
— Ох, задушила!., пусти!., пусти родная!.. Подчас я сама не рада, что сердце у меня такое жалостливое: всех-то мне жалко!
— И того офицера, что в неволе здесь, жалко? Так ведь, матушка?
— Его-то жалостливее всех. Натко-ся бедняга! Ни за что, ни про что под замок угодил! Ахти, я дура старая! Да что я это тебе говорю-то такое! Про какого-такого офицера! — спохватившись, проговорила быстро добрая старушка.
— Вот, матушка, и выдала ты себя мне! Теперь я знаю все.
— Ничего ты и не знаешь!.. А ты, егоза, на словах меня не лови.
— Знаешь, матушка, знаешь, только от меня хочешь скрыть.
— Наладила, как ворона, знаю, да знаю! Столько же и я знаю, сколько ты, по слухам.
— А слухи-то, матушка, идут!.. Как ни грозит отец, а ничего не сделает. По всему селу, ровно в трубу трубят, на что Фенька, дворовая девка, и то мне вчера такой вопрос задала, барышней еще меня назвала: скажи, барышня, полонянина-то княжеского ты видела али нет?
— А ты бы ее, Танюша, за косу!
— За что? Правдой не задразнишь. «Шила в мешке, матушка, не утаишь», всех за волосы не перетаскаешь.
— Дай срок, узнает Егорушка, тогда достанется Феньке на орехи.
— Узнать-то не от кого, матушка, я отцу не скажу, ты тоже.
— Зачем говорить! Затиранит девку.
— Вот то-то же и есть; ведь говорю, ты старушка добрая, податливая, только вот одно горе, правды ты мне сказать не хочешь.
— Да что сказать-то, глупая!.. Сама ничего не знаю… Намедни вздумала спросить у Егора, так он так зыкнул, плетьми грозился!.. Меня-то, на старости лет!.. Ядовитый он человек!.. Да муж ведь, а муж-то глава!.. Бессердечный он!.. Нет в нем к людям жалости!.. Я так ему и в глаза сказала, так и отрезала.
— Неужели, старушка Божия, сказала?
— Сказала, вправду сказала, не побоялась!..
— Так ты, матушка, не знаешь, кто в угловой комнате «под замком сидит?
— Говорю — не знаю, вот пристала. Знала бы, не утерпела, тебе, егозе, первой бы сказала.
— Ну, так я узнаю.
— Что? Да ты ополоумела никак?
— Узнаю, матушка, все узнаю. Уж я догадываюсь, кого наш грозный князь в неволе держит.
— Ну, девка!.. Ох, беда с тобой, Татьяна! Егор узнает, в ту пору живой ложись в могилу.
— Полно, родимая, волков бояться — и в лес не ходить! А правду-матку я все же выведу наружу, — решительным голосом проговорила молодая девушка.
Бойкая, разбитная Танюша задалась мыслью во что бы то ни стало разведать, кто посажен в княжеском доме под замок.
Задуманное решилась она привести в исполнение. Для этого, выбрав время, когда ее воспитатель или названый отец находился в хорошем расположении духа, что с ним бывало редко, — обратилась к нему с такими словами:
— Батюшка, больно хочется мне осмотреть княжеский дом.
— А зачем, не слыхать? — ответил приемышу старик Егор Ястреб.
— Так, из любопытства…
Княжеский дом в казанской усадьбе князя Платона Полянского он строго охранял и никак не дозволял туда никому из дворовых ходить.
Сидевшему там взаперти офицеру Сергею Серебрякову он сам два раза в день носил пищу и питье, а ключи от дверей дома всегда имел при себе, так что проникнуть в княжеский дом не было никакой возможности.
— Не в меру, девка, ты любопытна.
— Неужели и взглянуть нельзя?
— Нечего там смотреть. Узоров никаких нет.
— Батюшка, голубчик, дозволь осмотреть мне княжеский дом, — не унималась молодая девушка.
— И думать не моги.
— Да почему же!
— Не моги, говорю, и думать! — грозно крикнул на Танюшу Егор Ястреб.
— Ну, ну, не надо… чего кричать?
— Не кричать на тебя надо, а бить!
— За что?
— А за то, не суй свой нос там, где его не спрашивают!.. Я знаю, откуда у тебя, девка, припала охота осмотреть княжеский дом… Это все Ипатка, дьявол, наделал… его штуки! Намолол с три короба небылиц, а ты с матерью и развесили уши, поверили… Вот дурья-то порода! Право.
Ругая и угрожая Тане, старик Егор Ястреб думал, чем отучить молодую девушку от любопытства, но он ошибся. Этим он еще больше возбудил в ней любопытство. Таня дала себе слово как-нибудь проникнуть в княжеский дом и все узнать. Но так как туда проникнуть, как уже сказано, было довольно трудно, то она решила действовать по-другому.
И вот однажды, в лунный поздний вечер Таня, крадучись, вышла из своей девичьей горенки и направилась в сад.
Окно угловой горницы, за железной решеткой, выходило в сад и невдалеке от этого окна стояла высокая, кудрявая липа.
Таня еще маленькой научилась ловко влезать на высокие деревья; росла она на деревенском просторе без всякого надзора и выросла бойкой и сильной девушкой; как ни будь дерево высоко, влезть на него для нее не составляло труда.
Таня ловко влезла на липу, с которой ей хорошо было видно окно за железной решеткой.
Так как вечер был лунный, то ей не трудно было видеть и то, что делается в горнице..
Молодая девушка пристально посмотрела в окно той запертой горницы, которая ей представлялась такой таинственной, загадочной.
Она теперь твердо была уверена, что в той горнице кто-то томится в неволе, но кто именно — не знала.
Тане видно, что в окно кто-то смотрит: ей ясно видно бледное, истомленное, но красивое лицо молодого человека; как печально он смотрел своими выразительными глазами.
— Какой молодой да красовитый… Сердечный… Мне жаль его! Чем он заслужил такую немилость князя? Легко сказать, равно колодник, в неволе томится. Уж не он ли и есть дружок сердечной княжны Натальи Платоновны? — так подумала молодая девушка.
Любопытство ее было удовлетворено только наполовину: Тане непременно хотелось узнать, поговорить, кто это томится в заключении, чем «молодой красавчик» навлек на себя гнев князя? Он ли возлюбленный княжны?
Таня, никем не замеченная, сошла с дерева и вернулась в свою горенку. В княжеской усадьбе все давно крепко спали.
Но молодой девушке было не до сна; она обдумывала, как проникнуть в княжеский дом и узнать у заключенного, — кто он и за что посажен князем под замок.
Но как ни обдумывала Таня, как ни ломала свою любопытную головку, ни к какому выводу не пришла и волей-неволей принуждена была ждать случая, который поможет ей удовлетворить любопытство.
— Если это возлюбленный княжны, то надо ему непременно помочь, из неволи его освободить во что бы то ни стало… Княжну я крепко люблю и уважаю и всегда рада сделать ей приятное, — таким размышлениям предавалась молодая девушка.
У одного из важных сановников императрицы Екатерины II блестящий бал.
Дом-дворец сановника горит тысячами огней. Роскошная отделка дворца, роскошные костюмы гостей, многочисленных и важных. Среди гостей немало находилось и влиятельных.
Ждали императрицу, но она, по причине легкого нездоровья, не могла осчастливить своим присутствием этот великосветский бал.
На бал получил приглашение и князь Полянский с дочерью.
Красота и грация княжны Натальи Платоновны затмила всех великосветских красавиц.
