– Засада! – крикнул Гарольд. А в голове пронеслось: похоже, всё Святославово войско тут, но кто же тогда ушёл балками? – Назад, в поле! – зычно скомандовал Гарольд.
Но было уже поздно. Они сами оказались в Перуновом коле.
Лишь с малым числом дружинников Гарольду удалось вырваться из леса. Но в этот момент послышался топот множества конских копыт и… вторая часть Святославова войска вылетела из балки и, разбрызгивая лужи жидкой грязи, понеслась наперерез.
– Размножились они, что ли? – в первый момент растерялся Гарольд. Но когда увидел, что большая часть лошадей была без седоков, ему всё стало ясно. Святославичи обхитрили их, послав в балку коней без всадников в сопровождении только одной сотни, а остальные приготовили им хорошую ловушку в лесу. Гарольда взяла досада, но он видел, что пытаться пробиться через несущуюся им навстречу со свистом и гиканьем лавину лошадей нет смысла.
Старые воины, что были судьями учений и всё время следовали с обеими полками, выехали меж супротивниками и протрубили сигнал остановки боя. Исход был решён и всем понятен.
В лесу увлечённые схваткой молодые воины ещё некоторое время продолжали тузить друг друга, отчаянно барахтаясь в грязи и колючих кустах, стаскивали противников с лошадей и вязали их. Сигнал пришлось повторить.
Когда страсти поулеглись, оба полка потянулись к небольшой речке, чтобы омыть себя и лошадей, отдохнуть и подкрепиться скудными остатками пищи, поделив их поровну между всеми. Затем отправились назад, в Киев.
Только теперь, когда ушло напряжение всех предыдущих дней, Святослав почувствовал, как сильно он устал. На ходу дремал в седле, вяло отвечал на такие же вялые вопросы сотоварищей. Не ощущалось ни радости победы, ни торжества, осталось только одно желание – отоспаться.
Дождь, словно поняв, что молодые воины не будут боле скитаться по лесам и полям, окончательно прекратился, тучи рассеялись, и вышло яркое солнце. Набухшая от долгой сырости одежда, сбруя и попоны стали парить. Усталые, дремлющие на ходу всадники и мерно перебирающие ногами измученные кони будто плыли в лёгких облачках испарений.
В родной Стан вернулись около полуночи и, вывалившись из сёдел, не раздевшись и не сняв оружия, заснули, кто где упал. Святослав не помнил, как добрался до шатра, и, едва коснувшись войлочной подстилки, в тот же миг забылся крепчайшим сном.
Проснулся он поздно, солнце уже стояло в зените. Может, подремал бы ещё, но чуткое ухо уловило какой-то шёпот и препирательства у входа в шатёр. Княжич сел, огляделся. Оружие висело на своём месте, на столбе, льняная рубаха была растянута для просушки. Видно, стременной раздел его вчера, спящего, и сунул под голову небольшую, набитую конским волосом подушку.
Княжич энергично потёр ладонями лицо, виски, шею, тряхнул головой, прогоняя остатки сна.
– Эй, кто там, заходи! – позвал он.
В шатре появились недовольный стременной и юноша в холщовом одеянии.
– Я ему реку, спит княжич после такого похода, а он что кукушка заладил – буди да буди… – пояснил стременной, указывая на юношу.
Святослав обратил к нему вопросительный взор.
– Меня послал Великий Могун, – отвечал юноша, – сказал, чтобы ты пришёл к нему на Требище.
Только теперь Святослав разглядел особые знаки на рубахе и поясе юноши и признал в нём служителя киевского Капища. Княжич не стал ничего расспрашивать, – если Верховный Кудесник кличет, значит, на то есть причина.
– Я сейчас! – только кивнул в ответ.
Выйдя из шатра, он побежал к кринице. В Стане было необычайно тихо для этого часа. Старые полки, видно, куда-то ушли, а молодёжь отсыпалась всласть. У криницы никого не было. Опрокинув на себя два огромных жбана холодной воды, княжич помолился Хорсу, Земнобогу и Купале, впитывая их силу.
Ободрённый студёной купелью, он вернулся, надел чистую одежду и в сопровождении молчаливого и серьёзного служителя пошёл к Требищу.
Великий Могун стоял перед кумирами, погружённый то ли в раздумье, то ли в молитву. Седовласая голова его и сильные плечи были опущены.
«Крепок Верховный Кудесник, хоть и стар годами», – невольно отметил про себя Святослав, оглядывая широкую спину волхва.
Кудесник повернулся. Взор его был скорбным.
– Здрав буди, княжич. Пойдём со мной… – произнёс Могун и зашагал к навесу, под которым стоял вкопанный в землю стол и деревянные лавы.
По его знаку служитель принёс свёрток из грубой холстины. Когда опускал его на стол, внутри что-то звякнуло. Сердце Святослава в ответ дрогнуло и затаилось в каком-то нехорошем предчувствии. Он взглянул на Могуна, пытаясь предугадать ответ в его очах, но там была только тихая скорбь.
Могун осторожно придвинул свёрток к Святославу. Тот медленно, будто совершал тонкую и ответственную работу, развернул холстину.
Знакомый до последней трещинки на костяной рукояти нож и старая чаша… Он мгновенно узнал то и другое и почти сразу ощутил глухой провал внутри себя, будто сердце ухнуло куда-то вниз, а его место заняла чёрная зияющая пустота. Пальцы, державшие нож, дрогнули, и лезвие несколько раз звякнуло о бронзу чаши.
– Отец Велес… – Слова застряли в пересохшем горле, а глаза прикипели к лицу Великого Могуна и уже без труда прочли на нём страшный ответ. – Когда? – снова с трудом выдавил Святослав.
– На следующий день после вашего ухода. У всего есть своё начало и свой конец, сынок, – веско сказал Могун. – Путь, которым шёл по земле отец Велесдар, закончился. Теперь он ступил на стезю небесную…
Известие было настолько неожиданным и ошеломляющим, что Святослав некоторое время просто сидел, ничего не говоря, а мысли, отталкиваясь от лежавших перед ним вещей, метались во все стороны, подобно стайке птиц, то принося обрывки совсем недавнего прошлого, то возвращаясь к настоящему. Не видя и не зная, как это случилось, смерть Велесдара казалась княжичу невозможной. Он не мог поверить, что старого волхва и учителя больше нет, совсем, отныне и навсегда! И вместе с тем вдруг стали понятны тончайшие оттенки слов и жестов Велесдара при их последней встрече. Он приходил прощаться! Знал, что навсегда покидает сей мир, просто не хотел расстраивать перед походом. «А я так был поглощён подготовкой, что толком даже не поговорил с ним… Как жалко и обидно! О сколь многом ещё хотелось спросить, а теперь…»
Стараясь совладать с дрожью в голосе, Святослав хрипло спросил:
– Где похоронен отец Велесдар? Хочу пойти на его могилу…
– Отец Велесдар… – Могун сделал остановку, – повелел себя сжечь, а прах развеять с днепровской кручи.
Святослав поднял на Могуна непонимающий взор.
– Так что нет даже надгробного камня, где я мог бы поклониться его памяти? – удивлённо-растерянно спросил он. – И другие люди, которых он спасал от злой Мары, учил, лечил, не смогут прийти к нему в час тризнований и поминаний?
– Ты верно сказал, сынок, что отец Велесдар сотворил за долгую жизнь много добрых дел. Всю свою душу и волховское умение он отдавал людям, которые будут долго это помнить и передадут своим детям, а те – своим. Память о таких подвижниках, как отец Велесдар, – она покрепче камня будет. Многим насыпают высокие курганы и кладут могильные камни, но проходит время, и курганы сравниваются с землёй, а камни рассыпаются на куски, и что от них проку, если все давно забыли, кто под ними лежит. Тебе, княжич, ведомо, где, например, могила нашего праотца Ирея?
Святослав наморщил чело, силясь вспомнить.
– А погребалища Кия, Щеха, Хорива? – продолжал вопрошать Могун.
Святослав покачал головой.
– Никто не ведает и древнего камня, – говорил дальше кудесник, – под которым лежит мудрый Мах и вдова его Мать-Сиромаха с сыновьями, где покоятся славные князья и бояре Бус, Славен, Мужемир, Бравлин, Скотич, где погребен патриарх Богумир со Славуней – прародители славянского рода, волхвы Солнцеслав, Древослав, Соловей и многие-многие другие, которые жили сотни и тысячи лет назад, и ещё многие века о них будет ведомо грядущим поколениям. Надо только не прерывать забвением эту вечную реку памяти… Пойдём, – после некоторого молчания произнёс Могун, – я покажу тебе место, где развеян прах Велесдара.
Спустившись с Перуновой горы, они отправились вниз, к берегу, и остановились на высокой, поросшей травой круче. Внизу вольно и широко текла могучая Непра. Дальше на склонах шумела дубрава, за спинами виднелись окраинные дома Киева, а в синеватой дымке на противоположном берегу раскинулись обширные зеленотравные луга.
– Славное место, – проговорил Великий Могун, – вольное и красивое.
Они постояли в молчании. Потом Могун сотворил молитву.
– Побеседуй тут с наставником, а мне пора…
Могун ушёл, а Святослав опустился на мягкую траву, обхватил колени руками и уткнул в них голову. Частые горячие слёзы, наконец, закапали из глаз.
