Когда Яша приходил домой навеселе, она не подстрекала меня против него, как делали мои родители. Напротив. Она говаривала: «Что ты хочешь, он работает с русскими, все они пьют, он не может быть исключением».
Самое главное – перемена места пошла на пользу Аде. У нее прекратилась рвота, и она даже научилась есть легкую пищу. Ее кормление превратилось в своеобразное представление, в котором г-жа Розенберг играла главную роль. Она брала крышки от кастрюль, колотила их одна о другую, прыгала и танцевала, это было очень забавное зрелище. Девочка смотрела на это представление, широко открыв рот, а я тем временем всовывала ей несколько ложек каши. Это превратилось у нее в условный рефлекс: без «концерта» она отказывалась есть. Г-жа Розенберг баловала ее, пела и танцевала, держа ее на руках, целовала ее без конца.
Ада оставалась худенькой, с тонкими ручками и ножками, и я очень завидовала мамам, у которых толстые малыши. Но я верила, что суровый прогноз детского врача не осуществится, что я сумею благополучно отнять ее от груди и перевести на обычную пищу. Сделаю это, когда ей исполнится год.
Несмотря на свою худобу, Ада начала ходить в возрасте десяти с половиной месяцев. Сначала она держалась за лавку, за ножки стола. Мама сказала: «Купи ей кожаные ботиночки с жесткой подошвой – увидишь, она сразу начнет ходить». Так оно и было. Она качалась, падала и вставала, но не боялась и шагала дальше.
Тем временем умерла старая квартирантка, мать ветеринара. Я сожалела об ее кончине, так как питала к ней теплые чувства. Воздух в квартире, правда, стал чище, но что это значит по сравнению с жизнью человека?
Г-жа Розенберг потеряла значительную часть своих доходов, которые базировались в основном на уходе за старухой. В трудную минуту она приняла смелое решение – стать портнихой, хотя никогда не училась шитью. Была у нее швейная машинка, она умела строчить на ней швы, и этим ее умение шить почти ограничивалось. Она объявила себя портнихой и сразу начала получать заказы. Я видела, как она мучилась с каждым новым заказом, особенно вначале. Она распарывала свои платья и делала по ним выкройки, училась строить плечо и подгонять к нему рукав. И вот к ней приходит жена большого начальника с главной улицы и заказывает нарядное платье. Бедняжка просто не знала, как за это взяться. Руки у нее тряслись, когда она начала раскраивать ткань. Не спала ночами, пока платье не было готово. Это казалось невероятным, но из-под ее рук выходили неплохие изделия, и клиентки были довольны.
Я была поражена ее мужеством. На что только не способна женщина, которой нужно посылать деньги дочке в Томск и содержать себя здесь! Вместе с ней я переживала при каждом новом заказе, чтобы удался, подобно тому, как она помогала мне с кормлением моей дочки.
За сравнительно короткое время она приобрела опыт, и дело пошло на лад. Наше село не отличалось обилием людей, занятых обслуживанием; в селе заговорили о новой портнихе. И как раз в этот период, когда укрепилась ее репутация, произошел инцидент, прямо связанный с моей маленькой дочкой.
Как всякий маленький ребенок, начавший ходить, Ада тянула за скатерть и роняла на пол разные вещи. Когда мы не хотели давать ей бродить по всему дому, то переворачивали табуретку сиденьем вниз и ставили ее в образовавшийся маленький манежик (о существовании настоящих манежей для малышей мы и не слыхивали). Понятно, что она не хотела долго стоять запертой в табуретке и через несколько минут поднимала крик, и приходилось ее выпускать. Поскольку нынешних всасывающих жидкость пеленок и в помине не было, она, бродя по квартире, оставляла за собой лужицы, а иногда и «памятки» похуже.
И вот однажды, когда мы обе, г-жа Розенберг и я, были чем-то заняты и не следили за малышкой, Ада стащила с рабочего стола портнихи кусок розовой ткани, предназначенный для пошива элегантной блузки – и уронила его не просто на пол, а прямо в лужицу мочи. Когда г-жа Розенберг пришла на «место преступления» и увидела, что случилось, она впала в шок – и я вместе с ней. Что теперь делать? Как рассказать клиентке, что ткань, купленная не в селе, а привезенная откуда-то, испорчена? Мы обе сидели в полной растерянности, в то время как маленькая «преступница» спокойно играла с тряпочной куклой.
Если бы такую материю можно было найти в одном из парабельских магазинов, я бы ее купила. Любым путем достала бы на это деньги. Я чувствовала себя ужасно виноватой. Но такой материи в магазинах не было.
Способность г-жи Розенберг находить выход из безвыходных ситуаций проявилась и в этом случае. Она решила постирать ткань – всю, не только запачканный кусок. Но стираная ткань по виду отличается от новой. Когда клиентка пришла на примерку, г-жа Розенберг сказала ей, что эта ткань сильно садится при стирке, поэтому нужно стирать ее перед пошивом, иначе после первой стирки клиентка не сможет надеть блузку. Весь этот эпизод она сыграла с мастерством подлинной актрисы, и клиентка полностью ей поверила. Блузка, между прочим, получилась очень красивой.
Наша жизнь была монотонна. Иногда, в субботу или в воскресенье, мы с Яшей ходили в кино. Изредка устраивались молодежные вечеринки с угощеньем и танцами. Мой муж очень любил такие вечеринки; он был хорошим танцором. В будние дни, когда он был на работе, я вместе с Адой навещала свою подругу Иту. И библиотеку я не забывала, у меня всегда имелась книга для чтения.
Глава 25. Мать и студентка
Однажды, гуляя с Адой, я встретила Василия Михайловича, директора школы. Он поздравил меня с рождением дочки, но не сдержался и добавил:
– Ну, теперь ясно, что ты навсегда закрыла себе путь к высшему образованию!
– Я буду учиться, Василий Михайлович, увидите! Как только появится возможность, как только отношение к нам улучшится! – ответила я, и старая, почти забытая боль кольнула душу.
– Я слышал, что условия приема ссыльных в Колпашевский учительский институт улучшились, – сказал Василий Михайлович. – Тебе стоило бы поинтересоваться.
– В чем выражается улучшение условий? – спросила я.
– Больше не нужно ждать вызова из института на приемные экзамены. Нужно просто послать туда копию аттестата зрелости и прошение о допуске к экзаменам на избранное отделение. С копией прошения нужно пойти в комендатуру и попросить разрешение на переезд. Они теперь быстро рассматривают прошения и дают ответы через несколько дней, а иногда и сразу, в момент подачи.
Эта беседа меня очень взволновала. Как будто приоткрылось маленькое окошечко в другую жизнь. Что делать? Я ведь мать, у меня ребенок. Неужели он прав, говоря, что я упустила свой шанс?
Дело было в мае, Аде исполнился год, я больше не кормила ее грудью. Мне было ясно, что я не смогу быть студенткой в другом городе, имея маленького ребенка на руках. Попросить родителей, чтобы они взяли Аду к себе на время моей учебы в институте?
Это была жестокая дилемма. Даже если родители согласятся – расстаться с малышкой на два года? Правда, есть каникулы, когда можно встречаться, но большую часть времени мы будем разлучены. Трудно было представить себе такую ситуацию. Опять быть в зависимости от помощи родителей…
С другой стороны, у меня не было специальности, а это означает отсутствие всяких шансов на приличную работу в Парабели. Аттестат зрелости ничего мне не сулил. Без специальности мне грош цена.
Я думала об изменениях, наметившихся в нашем положении. В течение года после смерти Сталина я была занята уходом за дочкой, тревогой за ее здоровье, и не следила за событиями в стране. Не читала газеты, не слушала радио. Разоблачение фальшивки, послужившей поводом для «процесса врачей», и прекращение других видов преследования евреев радовало, но все это казалось далеким и не имеющим отношения к нашей повседневной жизни.
Но это было не совсем верно. В отношении властей к нам, ссыльным, произошли изменения к лучшему. Была отменена обязанность являться раз в месяц в комендатуру на «регистрацию». Случаи мобилизации на принудительные работы стали редкими. Большая часть ссыльных бухгалтеров и других служащих вернулась на прежние места работы. Были даже случаи, когда ссыльным разрешали ехать в Томск, областной центр, город с университетом и другими высшими учебными заведениями.
Из слов Василия Михайловича можно было понять, что комендатура больше не нуждается в подтверждении Москвы, чтобы давать ссыльнопоселенцам разрешения на выезд – не в любое место, разумеется, только в пределах области.
Новые правители были очень осторожны. Они не объявили об амнистии для политзаключенных, не отменили статус ссыльнопоселенцев. Такие меры были бы признанием ошибочности «генеральной линии» времен Сталина – политики «чисток» и преследований, в которой они сами активно участвовали.
Как стало известно много лет спустя, именно Лаврентий Берия, глава НКВД, считавшийся придворным палачом Сталина, сразу после смерти «отца народов» выступил за радикальные изменения, предложил открыть ворота лагерей, провести массовую реабилитацию казненных, арестованных и сосланных без суда по спискам, составленным «тройкой» и подписанным Сталиным. Имелось в виду не только освобождение уцелевших, но и посмертное восстановление доброго имени невинных жертв и оказание помощи тем, кто прошел семь кругов ада и выжил.
