Олег сразу узнал гонца, это был челядинец боярина Громобоя по имени Ярек. Олег лишь Громобою сказал, что имеет намерение погостить у игумена Веретинской пустыни. Прочие рязанские бояре не ведают об этом. Недоброе предчувствие кольнуло Олега. Если Громобой столь поспешно выслал гонца по его следам, значит, стряслась какая-то беда!
Увидев князя в тени развесистого клена, застывшего в напряженном ожидании с желтой парчовой шапкой в руках, с плащом, брошенным у ног, Ярек осадил разогнавшегося скакуна и хрипло крикнул:
— Татары под Рязанью, княже! Мамай пришел войной на твою землю!
* * *
Не слезая с седла, Олег преодолел за сутки более ста верст по бездорожью и по лесным тропам. Добравшись до Ярустово, Олег встретил здесь толпы беженцев с правобережья Оки, где хозяйничали татары, сжигая деревни и осаждая города. Княжеский наместник в Ярустово мог выставить лишь полторы сотни ратников, но и с этим малым войском Олег переправился через Оку, горя желанием сражаться с ордынцами.
Оказавшись вблизи от Вышгорода, Олег первым делом устремился туда мимо черных обугленных пепелищ, оставшихся от селений. Вся округа от речки Городни до Вышгорода была обращена татарами в обезлюдевшую пустошь, над которой ветер разносил тяжелый запах гари и смрад от гниющих трупов.
Под Вышгородом татар не оказалось, но было видно, что степняки совсем недавно ушли отсюда, не сумев взять приступом валы и стены этого укрепленного града. За мощными укреплениями Вышгорода нашли пристанище несколько сотен смердов из окрестных деревень. Воинов в Вышгороде было чуть больше сотни, верховодил ими дружинник Перфил.
— Чего такой мрачный? — проговорил Олег, едва обменявшись приветствиями с Перфилом. — Ты же отстоял от нехристей Вышгород, поэтому радоваться должен! Иль потери у тебя велики, сотник?
— Убитых с нашей стороны немного, княже, — промолвил Перфил, не смея поднять глаз на Олега. — Но… вот беда… средь этих павших оказалась и персиянка…
От услышанного у Олега словно что-то оборвалось внутри. Схватив Перфила за грудки, Олег принялся трясти его, как грушу, свирепо крича на него и требуя разъяснений, почему Гель-Эндам оказалась в рядах ратников. Из сбивчивых объяснений Перфила выходило, что никто не принуждал Гель-Эндам браться за оружие, нужды в этом не было. Персиянка сама поднялась на крепостную стену, желая взглянуть с высоты на ордынцев, лезущих по лестницам на штурм. Гель-Эндам неосторожно выглянула в бойницу, и ее поразила татарская стрела, пробив шею навылет.
— В момент вражеского приступа стрелы татарские дождем сыпались на верхний заборол стены, — с тяжелым вздохом пояснил Перфил. — Воины мои все в кольчугах и бронях, со щитами в руках, их непросто сразить стрелой. Персиянка же не имела ни щита, ни панциря, вот и поплатилась жизнью.
Олег с глухим стоном оттолкнул от себя Перфила и, сорвав шапку со своей головы, в сердцах швырнул ее себе под ноги. Невыразимое отчаяние заполнило его сердце, страшная горечь закипела в груди, а глаза наполнились горячими слезами. На какой-то миг Олегу показалось, что почва уходит у него из-под ног. Узнав, что Гель-Эндам еще не погребена, Олег пожелал взглянуть на ее тело. Спускаясь следом за Перфилом в холодное подземелье, где обычно хранилась мороженая рыба, Олег с трудом переставлял ноги, которые будто налились железом. В вихре чувств, раздирающих его душу, Олег лишь теперь осознал, как была ему дорога Гель-Эндам и какой горестной станет его жизнь без нее.
В леднике были сложены все убитые ратники, павшие при обороне Вышгорода от татар. Бездыханное тело персиянки, завернутое в белое покрывало, лежало на широкой доске отдельно от прочих трупов. Перфил тотчас покинул подвал, оставив Олега наедине с его горем. Перфил винил себя за гибель Гель-Эндам, и это чувство жгло его раскаленным железом.
В Вышгороде Олег задержался на три дня, собирая под свой стяг всех, кто мог держать оружие. Ему было ведомо, что Мамай с главными силами стоит под Рязанью.
Схоронив Гель-Эндам, Олег похудел и осунулся от горя. На его мрачном лице с жестко сжатыми губами, с глубокой морщиной на лбу отпечаталось выражение твердой решимости биться насмерть с ненавистными татарами.
Погрузив на ладьи пять сотен ратников, Олег устремился вверх по Оке к городку Льгову, а оттуда к Рязани. Двигаясь на веслах против течения, тяжелые насады медленно пробирались по широкой извилистой реке. Олеговы кормчие не могли использовать паруса, поскольку ветер дул им в лицо.
Наконец вереница крутобоких судов с высоко загнутыми носами, измученных сильным течением и противными ветрами, подошла к устью реки Трубеж. До Рязани было рукой подать. У Олега замерло сердце в груди, когда он увидел над лесом огромное облако дыма. Преодолев последний отрезок водного пути, насады приткнулись к дощатым мосткам рязанской пристани. Олег первым спрыгнул с корабля на берег, бросившись бегом по дороге, ведущей от реки Трубеж к Речным воротам Рязани.
Взбежав на взгорье, Олег остановился, бессильно выронив из рук щит и копье. Он увидел Рязань, лежащую в обугленных развалинах и окутанную дымом пожарищ.
Мамай без всякой пощады расправился с Рязанью. Татары сровняли город с землей, истребив и угнав в рабство большую часть его жителей. Лишь немногим рязанцам удалось спастись и укрыться в лесу за рекой Трубеж.
От сожженной Рязани Мамаева орда ушла к Зарайску.
На огромном пепелище копошились редкие кучки людей, собиравшие трупы и гасившие огонь. Трудились все вперемежку: бояре, ремесленники, смерды, холопы…
Пробираясь через руины, Олег наткнулся на группу женщин и подростков, грузивших на телегу мертвецов в окровавленных льняных рубахах. Среди этих усталых, почерневших от копоти рязанских вдов оказался боярин Клыч Савельич, перепачканный кровью и сажей с головы до ног. Сквозь дыры на его одежде проглядывало белое тело.
— А, князь-батюшка! — Клыч Савельич шагнул к Олегу и, кривляясь, отвесил ему небрежный полупоклон, раскинув в стороны руки, на которых висели рваные рукава его длинной миткалевой рубахи. — Рад приветствовать тебя на сем пожарище! Может быть, теперь твои слепые глаза, наконец, прозреют, а твой упрямый разум осознает правоту моих слов, когда я говорил тебе о необходимости союза с Москвой. Твое извечное упорство и гордыня, княже, являются источником всех наших бед. Может быть, сейчас ты уразумеешь, что все твои честолюбивые умыслы есть жалкая тщета, ибо без опоры на Москву ты слаб и ничтожен… Орда в любое время может раздавить и смешать с грязью твое княжество! — Клыч Савельич сделал широкий жест рукой. — Ну же, князь, полюбуйся! Вот к чему привело твое недомыслие, твое нежелание вступать в соглашение с Дмитрием! Тебя еще не утомила злоба против Дмитрия? В тебе еще сидит желание ездить на поклон к Мамаю?..
Олег холодно взирал на Клыча Савельича, храня мрачное молчание. Он мог бы приказать своим гридням, чтобы те оттащили дерзкого боярина в сторону, наградив его тумаками. Мог бы… Однако Олег не позволил своему гневу прорваться наружу. Стиснув зубы, он выслушал Клыча Савельича, не перебивая. Когда тот умолк, чтобы перевести дух, Олег заключил боярина в объятия, погладив его по взлохмаченным волосам.
Оказавшись в объятиях князя, Клыч Савельич разрыдался, как ребенок. Вся боль и страдания, пережитые им в эти страшные дни Мамаева нашествия, вдруг исторглись из него вместе с потоком слез. Олег и его свита двинулись дальше мимо дымящихся развалин, а Клыч Савельич продолжал рыдать, опустившись на обгорелое бревно.
Пробираясь к Спасо-Преображенскому собору, чьи блестящие купола с крестами сияли на солнце как-то особенно ярко на фоне окружающего храм черного обугленного запустения, Олег вдруг увидел Пентега сидящего с убитым видом на груде камней. Рядом лежало чье-то мертвое тело, завернутое в белый саван. Судя по очертаниям фигуры, под саваном находился труп невысокой женщины.
Услышав приближающиеся шаги, Пентег медленно поднял голову. Он был в кольчуге, из-под которой виднелся край длинной белой рубахи, на ногах у него были красные яловые сапоги. На поясе висел меч. Тут же на камнях были сложены шлем, щит и копье.
Приветствуя князя, Пентег поднялся с камней.
— Рад тебя видеть живым, друже! — промолвил Олег, протянув руку литовцу. — Кто это?
Олег кивнул на тело, закутанное в отбеленную холстину.
— Княжна Ольга, — тихо ответил Пентег.
— Как она погибла? — поинтересовался Олег.
— С мечом в руке, — сказал Пентег. — Не пожелала бегством спасаться.
Понимая, как велико горе Пентега, и не зная, какими словами его утешить, Олег молча положил руку ему на плечо. В нем самом сидела такая же невыносимая скорбь по умершей персиянке.
Если после набега Арапши уцелел хотя бы рязанский детинец, то после Мамаева нашествия от Рязани ничего не осталось, лишь каменные храмы уныло и одиноко высятся среди черных руин.
