Понимая, как велико горе Пентега, и не зная, какими словами его утешить, Олег молча положил руку ему на плечо. В нем самом сидела такая же невыносимая скорбь по умершей персиянке.
Если после набега Арапши уцелел хотя бы рязанский детинец, то после Мамаева нашествия от Рязани ничего не осталось, лишь каменные храмы уныло и одиноко высятся среди черных руин.
Переплыв в насаде через Трубеж, Олег отправился в село Борки, где находится его загородный терем и куда недавно перебралась его семья, счастливо избежав печальной участи.
Олег чувствует себя выжатым, изнуренным. Ему кажется, что даже небо отвернулось от него. Ужасные картины мертвого города стоят перед Олегом, от этого никуда не деться. Олега невольно посещает мысль: «Хорошо бы умереть. Теперь все равно». По пути в Борки Олег пришпоривает коня и намеренно уходит галопом далеко вперед, подальше от своей свиты. Олега колотит нервная дрожь. Ему не хватает воздуха, грудь разрывает, плечи вздрагивают от рыданий.
«Я ничтожен и слаб. Судьба смеется надо мной! — думает Олег, вспоминая горькие упреки Клыча Савельича. — Господь от меня отвернулся! Лучший исход для меня — это смерть в сече! Я снова втоптан в грязь гнусными татарами на радость Дмитрию! Как мне отомстить Мамаю, коль я во сто крат его слабее! Каким образом?..»
Конь под Олегом летит галопом. Теплые струи воздуха осушают слезы на глазах и щеках князя. В Борках Олега встречают уцелевшие рязанские воеводы. Это приводит Олега в себя. Его больше не колотит. Вместо этого наваливается равнодушие.
В тереме уже накрыт стол. Евфросинья со слезами бросается на шею Олегу. Ей уже почти все известно, размах бедствия приводит Евфросинью в глубокое отчаяние. Страшась татар, она уговаривает Олега бежать в Коломну. Там безопаснее, московская рать защитит их.
Успокаивая Евфросинью, Олег хмурится. И в своем бедственном положении Олег не желает склонять голову перед Дмитрием, просить его о помощи. Уж лучше смерть!
За ужином Олег молчалив и угрюм, кусок не идет ему в горло. Евфросинья продолжает что-то говорить Олегу, на чем-то настаивая. Олег взирает на супругу невидящим взглядом. Евфросинья хочет увезти детей в Солотченскую обитель. Олег не противится этому, пусть едут, до затерянной в лесах реки Солотчи татары вряд ли доберутся.
Перед тем, как лечь спать, Олег собирает воевод. Ему надо знать, какие еще города опустошены ордынцами, много ли деревень сожжено врагами, сколько ратников наберется на данный день и час под рязанскими стягами. Выясняется, что татары взяли также Пронск, Ижеславль и Белгород. Продвигаясь к Рязани вдоль реки Прони, степняки обратили в пепел все села на своем пути. В рати рязанской не наберется и двух тысяч воинов. Упавшие духом воеводы в один голос не советовали Олегу вступать в сечу с татарами где бы то ни было. «Урон в людях и без того очень велик, княже, — молвили воеводы. — Мамаева орда все едино откатится обратно в Степь не завтра, так через неделю. Войско нам понадобится, дабы сохранить Рязанское княжество от развала. Соседи наши — князья муромские и мещерские — могут воспользоваться нашей бедой, чтобы урвать себе часть наших земель».
Распустив воевод, Олег лег спать. Длинный июньский день, догорая, угасал у дальней кромки лесистого горизонта.
Олег в эту ночь спал тяжело. У него вдруг разболелись старые раны, он стонал и просыпался. Пил воду, мучимый духотой и жаждой, снова валился на ложе. Но едва Олег смыкал воспаленные веки, как все пережитое им за прошедший день опять наваливалось на него. В горячечном забытьи Олег снова и снова видел себя бредущим по развалинам, оставшимся от Рязани. Вот Олег натыкается на мертвого боярина Громобоя, изрубленного татарскими саблями. Вот мимо Олега проносят на перекрещенных копьях бездыханное тело огнищанина Увара с отрубленной правой рукой. Вот в свежевырытую могилу опускают прах княжны Ольги, завернутый в грубое полотно. Глядя на рыдающего Пентега, Олег сам не в силах удержаться от слез…
Едва занялась заря нового дня, Олег был уже на ногах. Глаза у князя красные от недосыпания, лицо усталое, но голос звучит твердо и властно. Олег собирает свою семью в дорогу, ему будет спокойнее, если его дети переждут беду в Солотченском монастыре. Воеводы намекают Олегу, мол, неплохо бы и ему самому где-нибудь укрыться до поры до времени. Мамаева орда стоит под Зарайском, а это недалеко от села Борки. Олег сердито цыкает на своих приближенных, затыкая им рот. Олегу было важно, чтобы уцелевшие рязанцы видели его возле пепелищ, при погребении павших ратников, среди беженцев, наводнивших Борки и ближние к ним деревни, куда татары не дошли. Пусть все видят, и бояре, и смерды, что Олег не падает духом, что и в дни тяжкого бедствия он вместе со своим народом. Кто, как не Олег, вдохнет в людей, потерявших жилье и близких, надежду на возрождение многострадальной Рязани!
Разорив Зарайск, Мамаева орда подошла к окской переправе неподалеку от Коломны. Простояв на правом берегу Оки три дня, татары двинулись на юг, к верховьям Дона. Мамай не решился перейти через Оку, поскольку на противоположном берегу в полной боевой готовности стояли московские полки. Мамай привык действовать наверняка, он не хотел повторить ошибку Бегича.
И вот Олег опять объят хлопотами по восстановлению своего стольного града. Он заново переживает все то, что свалилось на него после набега Арапши полтора года тому назад. Только на этот раз картина разрушений в Рязани намного плачевнее.
Первым протянул Олегу руку помощи серпуховской князь, приславший ему обоз с хлебом. Затем из Серпухова прибыл к Олегу посол, вручивший ему шкатулку, полную серебряных монет.
Владимир Андреевич через своего посланца поинтересовался у Олега Ивановича, в чем у того наибольшая нужда, обещая оказать ему любую поддержку.
Видя, как недружелюбно встречает Олег посла из Серпухова, Клыч Савельич не удержался от упреков.
— Не дело это, княже, собачиться с соседями и родственниками, сидя на пепелище, — сказал боярин, отведя Олега в сторонку. — Нам сейчас любая подмога во благо. Владимир Андреевич всегда был к тебе дружелюбен. Будь же благоразумен и поступай по-христиански! На телеге обид и злопыхательства далеко не уедешь! За спиной у Владимира Андреевича стоит московский князь, овеянный славой побед и обладающий несокрушимыми полками. Это тоже надо разуметь, княже. — Клыч Савельич встряхнул Олега за руку. — Пора начать сближение с Дмитрием! Без союза с Москвой нам одним против татар не выстоять!
Олег досадливым жестом высвободил свою руку из цепких пальцев Клыча Савельича и раздраженно обронил:
— Опять старую песню запел, боярин. Как тебе не терпится надеть на мою шею московский хомут! Иль не ведома тебе участь тверского князя, печальная судьба ярославских и костромских князей! Ратной славы и у меня хватает. Иль забыл ты, боярин, кто разбил Тагая и Арапшу!..
— Не обманывай сам себя, княже, — нахмурился Клыч Савельич. — Ныне Мамай с огнем и мечом прошелся по твоему княжеству. А на земли московского князя Мамай не пошел. Почему? Рати московской Мамай убоялся, ибо победа Дмитрия на Воже еще у всех на слуху. Слава сей победы долго будет греметь на Руси и в Орде!..
— А рязанцам-то какой прок от победы Дмитрия над Бегичем? — сердито проговорил Олег. — У нас от чужой славы на спине соль… Мамай ведь пришел на нашу землю, желая отомстить за поражение Бегича.
Глава тринадцатая
«Было прошлое, и будущее будет!»
Наступила золотая осень. Рязань понемногу отстраивалась. Смерды с утра до вечера подвозили на лошадях бревна из окрестных лесов. По реке Трубеж тянулись длинные плоты из сцепленных воедино сосновых, буковых, березовых и дубовых стволов, очищенных от веток. На плотах стояли сплавщики леса с длинными шестами в руках, орудуя которыми, они не позволяли плотам сесть на мель или приткнуться ненароком к берегу. Плоты были прицеплены длинными тросами к насадам, которые шли на веслах, преодолевая течение реки.
Большие груды бревен лежали на низком песчаном берегу неподалеку от речной пристани. Сюда причаливали плоты, здесь бревна вытягивали из реки на сушу для просушки. Над этим трудились с рассвета до заката множество княжеских и боярских холопов.
Хотя жизнь в Рязани постепенно налаживалась, все же немало горожан продолжали прозябать в нищете, ютясь в шалашах и душных землянках. Мужских рук не хватало, а женские и детские руки не всегда справлялись там, где требовалась физическая сила и ремесленное мастерство.
В бедственном положении пребывали рязанские бояре и купцы, лишившиеся почти всех своих богатств и припасов. Те из бояр, у кого уцелели загородные подворья, считались счастливчиками. У них, по крайней мере, не было хлопот с поиском крыши над головой. Большинство же знатных рязанцев были вынуждены проживать в деревенских курных избах, потеснив семьи смердов, которые вдруг оказались богаче своих господ.
