— Разве в Европе для вас не может найтись читатель? — возразил Замбони. — Пороки, которые вы осмеиваете, всем людям свойственны. Вы нередко повторяете, что Гораций, Ювенал и Буало темы сатир вам подсказывали. Каждый из них не только своему отечеству принадлежит, но и всем просвещенным людям!
— Потому и принадлежат всем просвещенным людям, что у себя на родине признаны были и нужными оказались. Иначе какая им цена? Пороки же человеческие, хоть и общи по сути, по форме рознятся, ибо национальную окраску имеют, главное же — причины имеют различные, условиями жизни объясняемые. А то, что я у Горация, Ювенала или Буало беру, то неузнаваемо в моих стихах; все русским становится.
Паоло Ролли сказал Кантемиру:
— Вы настоящий поэт. В России вас должны почитать не менее, чем в Англии Свифта.
— В России мало кто читает мои стихи, они но напечатаны, — возразил Кантемир.
— Но избавиться от вас все-таки поспешили, — улыбнулся Франческо Альгаротти, — не так ли?
Кантемир промолчал. Паоло Ролли заметил:
— Это еще не так плохо — стать послом в Англии за попытку осмеять нравы своих сограждан. Джонатану Свифту повезло куда меньше! Когда он напечатал свои "Письма суконщика", правительство издало приказ об его аресте.
— Важно, чем все это кончилось, — вмешался в разговор Гастальди. — Когда премьер-министр Уолпол потребовал доставить к нему арестованного Свифта, ирландский наместник ответил: "Для выполнения вашего приказа мне нужно иметь десять тысяч солдат. Обеспечьте мне армию".
Все засмеялись, и громче всех сам Гастальди. Он вообще отличался веселым нравом и был очень смешлив.
— Да, в борьбе правителей с талантом последний в конечном счете всегда оказывается победителем. К сожалению, нередко после смерти. Англия не исключение, хотя она не в пример демократичнее России и Италии, — сказал Франческо Альгаротти.
— С Уолполом англичане не слишком церемонятся, — заметил Никкола Порпора.
Он был женат на знаменитой певице Фаустине Бордони, скандально конкурировавшей с прославленной Франческо Куццони. Во время премьеры оперы Генделя "Александр", где обе примадонны исполняли партии двух возлюбленных главного героя, они на глазах публики вцепились друг другу в волосы.
Никкола Порпора пропел куплет Пичума, содержателя притона и скупщика краденого из нашумевшей недавно "Оперы нищих":
На законника пастор кивает,
На служителя церкви — судья.
И министр великий считает
Себя таким честным, как я.
— Опера превосходная, — сказал Луиджи Риккобони, — но грубые насмешки над личностями, пользующимися всеобщим поклонением, неприятны, согласитесь.
— Вы имеете в виду Генделя? — улыбнулся Порпора.
— И Генделя тоже. Быть может, опера seria и устарела во многом, но подвергать ее полному уничтожению только потому, что в моду вошла комедийная музыка, не следует, — уверенно сказал Риккобони. — Блестящий успех "Поро" Генделя в театре Геймаркет — прекрасное доказательство того, какими богатыми возможностями она обладает.
— Это гениальный Гендель обладает возможностями, а не опера-seria, — возразил Порпора.
— Половина успеха "Поро" заключена в превосходном либретто, — отметил Кантемир, — Метастазио не просто удивительный поэт, чьи стихи сами по себе музыкальны. Он знает законы театрального действия и руководит всем спектаклем, что немаловажно и для оперы, согласитесь. Но и музыка прекрасна. Это лучшее у Генделя.
— Да, пожалуй, и его лебединая песня, — неохотно согласился Порпора.
— Быть может, мадемуазель Бертольди доставит нам удовольствие, исполнив одну из арий? — попросил Луиджи Риккобони.
Джемма просто согласилась. Пиккола Порпора сел за клавикорды.
Кантемир знал, что Джемма втайне готовит все партии примадонны, не уставая надеяться на большой успех. Он не мешал Джемме в этом, полагаясь на волю случая. Но в глубине души был рад, что артистическая слава не смутила ее чистую душу.
Джемма на секунду склонилась к Порпоре, посияв ему своими узкими глазами, что-то тихо сказала, тот кивнул. Она запела, заметно побледнев, опустив вниз свои ресницы. Тоска сжала сердце Кантемира. Джемма пела о любви, готовой принять смерть, но остаться верной любимому. Но нежный голос отличался большою подвижностью. Она легко брала верхние поты.
Порнора аккомпанировал блистательно. От Кане мира не укрылся его взгляд, обращенный к Джемме, взгляд профессионала, оценившего мастерство певицы.
Джемма кончила петь и весело, совсем по детски не скрывая удовольствия, выслушивала похвалы присутствующих. Порпора ничего по сказал, по был озабочен, словно он что то обдумывал, пытался сказать и все медлил, взглядывая на Джемму.
Первый раз видел Кантемир Джемму среди своих гостей и вполне отдался очарованию ее нового облика. Дружеское внимание друзей к мадемуазель Бертольди было полно скрытого значения, за которым легко угадывалось понимание положения девушки, признание их близости.
Джемма не дичилась и не стеснялась общества, которое накануне казалось ей чужим и страшным, и была весь вечер в одном из лучших своих настроений — непосредственной, слегка шаловливой веселости. Очень шел к ней белый парик с длинными локонами, спадающими на плечи. Пурпурного цвета бархатное платье, драпированное на рукавах и талии, выглядело удивительно празднично. Да и вся она, казалось, излучала праздничный свет. Кантемир гордился успехом, выпавшим на долю его подруги.
3
В один из вторников за ужином Джемма сказала:
— Все твои друзья говорят, что ты большой поэт. А я так и не слышала никогда твоих стихов. Почитай мне, что ты написал, Эни.
— Ты не поймешь, Джемма. Я ведь пишу по-русски.
— А ты переведи для меня.
— Хорошо, постараюсь. Сатира эта у меня шестая по счету. Называется "О истинном блаженстве". Намерение мое было доказать, что тот блажен в сей жизни, кто довольствуется малым, живет в тишине и добродетели следует.
Тот в сей жизни лишь блажен, кто малым доволен,
В тишине знает прожить, от суетных волен
Мыслей, что мучат других, и топчет надежду
Стезю добродетели к концу неизбежну,—
прочитал он.
Джемма грустно покачала головой:
— Нет-нет. Я так все равно ничего не пойму.
— Я хочу, чтобы ты послушала, как стихи звучат. В них есть своя музыка.
— Да, я слышу. Но мне хочется понять смысл.
— Я пишу о том, моя радость, что человеку для счастья довольно иметь свой маленький домик и клочок земли, дающий вес необходимое дли жизни. Выбрав себе друга по сердцу, можно большего но желать.
Антиох нежно коснулся губами Джемминых волос.
— Это ты о нас?
— И о нас тоже. И о других.
— Дальше, милый, — попросила Джемма.
— В стихах я хочу убедить людей, что, живя в тишине, можно делать много полезного — читать мудрые книги, созданные древними, изучать свойства различных веществ, причины всевозможных явлений, познавать дурные и хорошие стороны человека. Богатство, погони за чинами много приносит бед и тем, кто стремится к ним, и том, кто добился желанного. Люди, преуспевшие в этой жизни и достигшие вершим, не могут чувствовать себя спокойно. Им постоянно грозит опасность упасть вниз. Между тем карабкаться в гору трудно. Пробудясь ни свет ни заря, нужно тащиться на поклон к тем, от кого зависит твоя карьера, томиться в передней, не смея ни кашлянуть, ни высморкаться. После обеда те же занятия. Ночью опять нет покою: обдумываешь, к кому необходимо бежать поутру, что подарить слуге, что господину.
Кантемир остановился и посмотрел на Джемму. Она слушала внимательно.
— В доме вельможи, — продолжал он, — нужно делать вид, что всем небылицам его веришь, сносить его спесь, чванство своей родословной, якобы происходящей еще от киевских князей, если даже ты сам был свидетелем, как его отец носил одежду простолюдина, называть Венерой его кривую жену и хвалить шальных детей за остроту ума, не зевать, когда вельможа изволит говорить, и провожать его до кареты без шапки даже в сильный мороз. Но это еще не все! Нужно преодолевать зависть тех, кто всячески будет тебе метать. Когда же за все ты получишь первый чин, положение твое еще более ухудшится, потому что стыдным покажется остановиться на первой ступеньке. Чтобы продвинуться выше, придется терпеть опасности и скуку лет тридцать подряд, прежде чем над тобой останется только царская власть. Но опять нет покоя, а жизнь между тем бежит, и скоро конец. Зачем вся эта суета?
Добродетель лучшая есть наша украса,
Тишина ума под ней и своя мне воля
Всего драгоценнее…—
прочитал Кантемир.
— Эни, я не понимаю, — напомнила ему Джемма.
— Нельзя стихи пересказывать прозой. Это почти то же самое, что декламировать арию, — вздохнул Кантемир.
