— Хочешь взять в жены царицу?
— Хочу.
— Она много старше тебя, если не в матери, то в тетки годится.
— Не так уж много, к тому же она не стареет, скорее я состарюсь, чем Пенелопа.
— Отказала?
— И слушать не желает, твердит, что Одиссей жив и вернется.
— Ты не можешь помнить, как сосватал Пенелопу сам Одиссей, слишком мал был, когда она тут появилась. Но рассказы помнить должен.
— Помню. Привез из Спарты, хотя ездил сватать Елену.
— Это не все. Никогда не задумывался, к чему царевичу из маленькой Итаки вдруг отправиться на безнадежное сватовство?
— Их таких много было.
— Вот то-то и оно! Узнав, что Тиндарей готов выдать замуж Елену, хитрый Диомед решил сорвать сватовство и кинул клич: свататься всем!
— И что?
— А то, что все — это не один. Одному отказать можно, сказать, что замуж не собирается, что не вдова, прогнать. А если соберется десяток, два десятка? Не откажешь, и выбрать придется, и замуж пойти тоже.
— А если не меня?
— Пенелопа дура? Никогда не замечал. Те, кто воевал с Одиссеем, никогда не рискнули бы сватать его жену, в Спарте, Микенах, Аргосе, Пилосе, Афинах не до того, да и что для них царица крошечной Итаки, даже если она умна и красива? Сватать приедут свои — с Зама, с Закинфа, с Левкады… Из них ты самый сильный и достойный. Нужно только собрать эту толпу, чтобы вынудить Пенелопу решиться на замужество. Она упрямая, по доброй воле не пойдет, а вот если выхода не будет… Мы поможем.
Помогли. Совсем скоро дворец Пенелопы превратился в настоящий постоялый двор. Женихов набилось столько, что сватовство Елены стало казаться дружеской вечеринкой по сравнению со свадебным пиром. Отказать нельзя, имеют право, для всех она вдова. А то, что твердит о будущем возвращении мужа, так это просто набивает себе цену. Ничего, поумнеет.
Толпа желающих стать царем Итаки росла не по дням, а по часам.
— Евринома, сколько их?!
— Вчера прибыли еще восемь с Самоса. И позавчера шестеро с Закинфа.
Несчастная ключница едва не плакала, толпа женихов стремительно, словно нашествие мышей, опустошала закрома. И выгнать нельзя.
Пенелопа до колик в животе хохотала в спальне:
— Они вынудят меня либо закрыть дворец и объявить, что больше не царица, либо выйти замуж.
— Лучше уж второе, — вздохнула Эвриклея.
— Фиг им, а не замужество! Сколько у нас там запасов?
— Женихов больше…
— А мы хитрей. Меня пираты не разорили, а уж какие-то женихи тем более не справятся.
Экономическая война вышла на новый уровень, иногда казалось, что женихов и их сопровождающих (а каждый привез с собой толпу сочувствующих и слуг!) больше, чем самих жителей Итаки. В бухте не протолкнуться от судов, на рынке от покупателей, на улицах и во дворце от бездельников.
— Им скоро надоест бездельничать, сами уплывут, зато будет известно гостеприимство царицы Итаки.
— Зря надеешься, бездельничать еще ни одному мужику не надоедало. К тому же они жениться хотят.
Эвриклея права, на прокорм женихов пришлось задействовать все ресурсы, теперь все запасы ткани, созданной мастерицами царицы и ею самой, уходили только на оплату провизии для незваных гостей.
— Если так дальше пойдет, они просто сожрут Итаку!
А как прогнать, если все по закону?
— Где ты, Одиссей, Аид тебя возьми?! Рыжий мерзавец, что я должна делать с этой толпой твоих «заместителей»?!
Кормила, поила, развлекала. Они жрали до дурноты, пили до беспамятства, играли в кости и шашки и покидать дворец не собирались. Ответ один: выбирай мужа!
— В своем дворце не хозяйка, ступить некуда, везде эти… уроды спят!
Евпейт потирал руки: долго не выдержит…
Но наступил день, когда пришлось дать ответ на вопрос «когда?!».
— Вот… вот… вот сотку погребальный покров Лаэрту, тогда и решу!
— Лаэрт силен, как бык, хоть и стар, к чему ему покров?!
— Это он на вид крепкий, а вообще-то, стар, как пень оливы… Буду ткать!
Евпейт смеялся:
— Лучшей отговорки придумать не могла. Не бойся, Антиной, пусть ткет. Пенелопа лучшая ткачиха в Элладе, так что работа ненадолго.
Но… творилось что-то непонятное. Пенелопа честно работала, это видели даже женихи, а работа двигалась так медленно, что грозила растянуться на годы.
Евпейт советовал сыну:
— Не теряй времени даром, спаивай женихов, доводи до свинского состояния и старайся, чтобы увидела Пенелопа. Сам не пей ни капли, будь всегда чист, опрятен, красив и весел. Развлекай, но не надоедай, будь приятен в общении, но не назойлив, вежлив и не нагл. В тот день, когда она все же закончит покров, только ты должен остаться на высоте, остальные — выглядеть безобразными пьяницами.
Антиной старался, спаивал, поддразнивал, осторожно затевал свары, оставаясь в стороне, сталкивал женихов между собой. И всегда был предупредителен, вежлив и отменно ухожен, выгодно выделяясь. Мало того, по совету отца он стал играть роль даже защитника царицы от нападок других.
И тут не выдержал, почувствовав себя почти хозяином. Может, если бы он продолжал действовать по подсказке отца, Пенелопа и сдалась бы, но Антиной постепенно превратился в самоуверенного нахала, надменно считающего себя хозяином дворца, Итаки и самой царицы.
Неудивительно, ведь женихи толпились во дворце уже пятый год, а покров Пенелопа ткала целых три, по ночам при крошечной лучине распуская почти все, что сделано за день. И все-таки, как ни тянула, а покров увеличивался в размерах.
Что дальше?
Эвриклея с тревогой наблюдала за царицей. С Пенелопой что-то происходило, и это «что-то» не нравилось старой няньке.
Пенелопа стала каждый день ходить на дальний мыс и подолгу стоять там, глядя в море. Тоскует? Но прошло уже столько лет, можно бы и перестать тосковать. Никто, кроме Пенелопы, не верит, что Одиссей вернется. Телемах вырос без отца, правда, мать сумела ему внушить, что отец есть и рано или поздно приплывет. Хотелось спросить: откуда?
Сама Пенелопа рассказывала сказки, мол, Одиссей был на острове циклопов, победил одного такого, выколов ему единственный глаз осиновым колом, потом жил у волшебницы Цирцеи, которая может превращать людей в животных… а теперь вот далеко у нимфы на краю земли, откуда сам не уплывешь, и пока боги не согласятся вернуть его домой, ничего не получится.
Даже Евмей, слыша такие россказни, фыркал:
— Людей в животных… в свиней с перепою и я превратить могу. Налью неразбавленного побольше, вот тебе и зверь. После одной чаши любой становится храбрым львом, после второй упрямым ослом, а после третьей свинья свиньей.
Но царице не перечил, верит женщина, пусть себе верит.
Пенелопа снова ходила на мыс и стояла, глядя, как с криками носятся чайки.
— Что беспокоит тебя, царица?
— Эвриклея, скоро двадцать лет, ровно двадцать.
— Ты веришь, что вернется?
— Верю.
— Боишься? Чего, ведь ты молода и красива. Боишься, что Одиссей не узнает или сам слишком изменился?
— Нет, не этого.
— А чего же? Боишься, что он тебе не будет нужен?
Если честно, то этого боялась сама Эвриклея, она-то знала цену Пенелопе. Никакие притирания не помогли бы, не будь царица подвижной и умеренной в еде и питье. Она, а не Эвриклея помогла коже остаться молодой. А каков Одиссей? Конечно, он любимец Афины, богине ничего не стоит вернуть своему подопечному молодость и красоту, хотя какую красоту, если Рыжий никогда ею не отличался?
— Нет, не этого я боюсь. Полон двор женихов, каждый из которых так и ждет, чтобы я дала согласие стать его женой. Но им нужна не я сама, а богатая ныне Итака и, как они считают, мое умение договариваться с Афиной. Что будет, когда Одиссей вернется?
— Думаешь, он не поверит в твою верность?
Пенелопа на мгновение замерла, потом невесело рассмеялась:
— Может и не поверить, глядя на эту толпу сумасшедших юнцов. Но то, что они не будут рады появлению моего мужа, несомненно. Когда-то Одиссей дал совет Тиндарею взять с женихов клятву о помощи будущему мужу Елены, каждый надеялся быть выбранным, и все поклялись. Резни удалось избежать. А что теперь? Снова клясться никто не станет, все помнят, что клятва потом привела ахейцев к стенам Трои на многие годы. Значит, будет резня?
Она немного помолчала, вздохнула:
— Хочу, чтобы Одиссей поскорей вернулся, и боюсь этого. Что, если у него не будет нескольких триер и команды гребцов с большим количеством стрел в колчанах и копий в руках? А если и будут, что делать с женихами?
Эвриклея смотрела на Пенелопу и понимала, что та высказала не все. Чего-то она еще боится.
— Совсем скоро двадцать лет. Знаешь, кто может пострадать при бойне первым?
— Ты.
— Нет, Телемах. За себя не боюсь, а за сына очень.
Что могла ответить Эвриклея? Пока ничего.
Пенелопа неслышно скользнула из спальни и дальше из дворца, мысленно ругнувшись по пути: если она могла пройти вот так незаметно, то сможет и кто-то другой…
