В Никольских воротах Кремля Юрша назвался стражнику, его встретили с поклоном, указали место для коней, проводили во дворец. Юрше не доводилось бывать в женской половине дворцовых хором, вновь выстроенных после огненной напасти 1547 года от Рождества Христова. Его проводили в просторные сени. Перед широкой лестницей, ведущей в покои царицы, сидели по лавкам и теснились в углах с полсотни благообразных старцев и стариц, увечных и женщин в монашеских одеждах. Они тихонько переговаривались, смотрели на двери, около которых стояли два стражника с обнаженными саблями.
Из бокового низкого прохода появились три дьяка, пригласили болезных отобедать. Те кинулись к проходу, сбились в кучу. Дьяки, видать привычные к таким делам, не стесняясь, толкали их взашей. Установив некоторый порядок, пропустили всех желающих. В сенях остались только Юрша да юродивый, сидевший посреди лестницы. Один из дьяков сказал, что государыня изволила отобедать и сейчас примет его, царского вестника.
Наконец двери отворились. Юродивый вскочил и поспешно шмыгнул в покои. Оттуда вышел служитель и пригласил Юршу.
Царица сидела посреди комнаты на троне в окружении боярынь, бабок, нянек. Все разодетые напоказ: золотое и серебряное шитье, жемчуга, каменья на дорогих нарядах, переливающихся радугами в неярком свете от двух окошек и лампад у киота.
Юрша издали не раз видел царицу на выходах из соборов, из дворца. Она круглолица, высока ростом, под стать царю. Но сейчас вблизи не успел рассмотреть ее, отвесил низкий поклон, коснувшись пола правой рукой. Выпрямившись, остался в полупоклоне, приложив руку к груди. В другой руке он держал свиток грамоты царя, прикрытый цветной ширинкой.
Мелодичным грудным голосом царица произнесла:
— Слушаю тебя, сотник Юрий, гонец мужа моего, государя Иоанна Васильевича.
— Государыня наша Анастасия Романовна! — торжественно начал Юрша. — Царь государства Русского, великий князь московский Иоанн Васильевич шлет тебе грамоту свою. — Юрша снял ширинку со свитка и протянул ее царице. Рядом стоявшие княгини и боярыни подхватили Анастасию под руки, помогли встать с трона, она стоя с поклоном приняла послание государя. А Юрша пересказал слово Ивана и заключил свою речь так:
— А еще приказал мне государь Иоанн Васильевич, если тебе будет угодно, рассказать о тульской многославной битве, о труде ратном государя и воинства его...
— Спаси Бог тебя, Юрий Васильевич. Мы прочтем грамоту нашего мужа и государя. Потом отдыхать будем. А ты отведай кушаний и пития нашего, тоже отдохни с дороги. А как вечерню отстоим, милости просим ко мне.
3
После сытного обеда в трапезной царицы Юрша отказался от отдыха, а пошел в конюшни. Спросил стрельца-коновода:
— В трапезной я сказал про тебя, Еремей. Покормили? Подожди, да ты никак пьян?!
— Виноват, Юр Васильевич! Закормили! Как ты ушел, народ ко мне! Сбитень, мед, пироги с грибами... Расспрашивали про Тулу больше... Потом от царицы щей, рыбы, меда... Уж я постарался...
— Плетей тебе следовало бы... Не свалишься с коня?
— Не, я сызмальства в седле...
Выехали на Троицкую дорогу, потом лесной тропой к селу Тонинскому. Все двадцать верст пути Юрша думал о предстоящей встрече, о боярышне Таисии Прокофьевне. А вдруг она забыла уже его, стрельца безродного! А может, и не узнает...
В тонинском дворце ворота на запоре — все спали после обеда. На его стук выглянул заспанный стражник и сердито забормотал:
— Ездют тут... Ни отдыха, ни покоя! Чего стучишь?! Отдыхаем мы все.
— Отворяй живо! Гонец от государя к боярину Прокофию. Веди к нему.
— Боярин спать изволит. А он сердит спросонья, и тебе и мне не поздоровится.
Как ни спешил Юрша, а все ж пришлось дожидаться, пока боярин не проснется, никто из дворни будить его не решился. Прокофий принял Юршу в своей опочивальне, распаренный, потный, зевающий. Растрепанная девка накрывала его ложе бархатным покрывалом. Почесываясь и позевывая, боярин кряхтел:
— Ох, Господи, воля Твоя! Ну, чего тебе, гонец? Говори.
— Слово мое с глазу на глаз. Скажи девке, чтоб ушла.
— Кыш! — как на курицу, махнул на нее боярин. Девка исчезла. Он кряхтя притворил плотнее дверь, вернувшись, сел на лавку. — Фу! Давай.
— Слово царя русского, великого князя московского тебе, боярин Прокофий. — Юрша подождал, пока боярин поднялся кряхтя со скамьи, и повторил послание Ивана. Видел, как Прокофий освобождался от сонной одури.
— Все? Присочинил небось?
— Как можно, боярин! Государь дважды заставил повторить слово в слово.
— Вон оно как! В чем же мои грехи тяжкие?
— Не знаю, боярин, тебе видней. Мне как сказано, так я и передал.
— Да... — Прокофий приоткрыл дверь в коридор и крикнул, чтоб принесли квасу, рыбы и пирога. Сел к столу: — Садись, гонец. Сейчас еду принесут.
— Я сыт, боярин.
— Издали видит наш государь. Я и впрямь в Собинку собирался. Но моих тащить... Так и сказал, что к Сергиеву дню быть во Владимире? Дело нехитрое. Да вот разбой, татьба вокруг. Стражу требовать нужно, своих людишек мало осталось, дворец оберегать некому. А в приказ пойдешь, расспросы начнутся, куда да зачем...
— Требовать не нужно. По государеву приказанию я пригнал двадцать стрельцов. Завтра они будут тут, в Тонинском. Тебе остается выбрать только, как поедешь, водой или конно.
— Водой. Я уже собрал кое-что.
— Ладно. Государь также приказал проводить тебя. Ежели государыня не задержит меня, в понедельник выедем...
— Хе, какой ты быстрый! Дай Бог к четвергу собраться.
— Нет, боярин, так не будет. В пятницу, на Кузьму и Демьяна, я должен в Коломне быть. Да и ты не успеешь к Сергиеву дню во Владимир. Ну а ежели тянуть станешь, прикажу стрельцам, покидают они рухлядь в баркасы, тебя погрузят и в путь с Господом.
— Как ты, так тебя... смеешь мне говорить такое! — взорвался Прокофий.
— Смею, боярин. Государь угадал, что ты будешь противничать, и приказал его именем действовать. А еще хуже будет, ежели повернусь, уеду к государю и скажу, что ты бунтуешь, слова государева не слушаешь. Тогда не так запоешь! Ладно, боярин. Из уважения к тебе даю еще день, а во вторник, как хочешь, утром выезжаем.
Принесли квасу, закуски. Один слуга остался, разлил квас по ковшам, нечаянно плеснув на стол. Прокофий заорал на него, набросился с кулаками и выгнал. Отхлебывая квас, успокоился, с ехидством сказал:
— Вот только сейчас я узнал тебя, стрелецкий десятник! Дворянином вырядился. А я мыслю, кто такой Юрий Васильевич?! Небось кафтан с чужого плеча стащил?
Юрша выпил квас, вытер губы и с достоинством ответил:
— Кафтан на мне из государевой подклети. И дворянство и поместье пожаловано мне государем, и сотник я теперь, а не десятник. И велено величать меня с отчеством. Вот так, боярин! Государь жалует верных слуг своих!
— Жалует надолго ли? Сказано: кто быстро взлетает, тяжело падает. А я тебя единым духом свалить могу. Поеду к царице и скажу, что вы там надумали, с каким поручением ты прислан! Она строгая в таких делах! В Разбойный приказ тебя пожалует, и покатится твоя головушка с курчавыми волосами...
Юрша еще в дороге раздумывал, зачем царю потребовался Прокофий, да еще с семьей. Разные мысли приходили в голову, но гнал он их от себя прочь. И вот боярин бесстыдно намекнул, да еще грозиться вздумал! Рассердился Юрша всерьез:
— Заговариваешься ты, боярин Прокофий! Государевых мыслей я не знаю и знать мне не положено! Что касаемо моей головы, то верно, твоей лжи поверить могут. Только твоя голова мою тут же догонит. Она и так некрепко держится, судя по всему.
Сказал и увидел, как преобразился боярин: откинулся к стене, открытым ртом глотнул воздух по-рыбьему и взмолился:
— Прости меня, старика, Юрий Васильевич! Сдуру это я сболтнул. У меня и в мыслях того не было... Все будет, как сказал государь. А ты Лебедя бери, бери, чего уж там. Ежели нужно, еще лошадей дам...
Юрша даже растерялся от такой перемены:
— Вот что, боярин. Я ничего не слыхал, а что слыхал — забыл... В понедельник с утра, стрельцов пришлю, к вечеру сам приеду, ты ж поторапливайся. А лошадей мне не надо, своих хватает. Лебедь пусть в твоей конюшне останется, я и государю об этом сказывал.
— Вот и ладно, вот и ладно, — лебезил боярин. — А я потороплюсь... У меня заморское вино есть, давай выпьем по чарочке с примирением.
— За вино благодарствую, но пить не стану. Да и не ссорился я с тобой. Теперь мне нужно передать грамоту барыне Марии от боярича Афанасия. Сюда позовешь или на ее половину идти?
— Иди, иди. Вот и скажешь ей сам, что нужно во Владимир ехать.
— Опять неладно говоришь, боярин! Ты знаменье видел, вот и собираешься ехать. Это ваше семейное дело, я ничего не знаю о твоей поездке! Это уж я от тебя узнал, что ты едешь во Владимир, и проводить вас решил. А сей день в Тонинское приехал только по просьбе боярича Афанасия Прокофьевича: тебе поклон передал, а жене его письмо привез. Так что ты это запомни...
