— Это песня. Просто песня. Моя знакомая погибла?
— К сожалению.
Пилигрим встал. Рука санитара упала.
Пилигрим поправил бабочку.
— Я надел это для нее. Мне кажется, я знал. Я действительно знал, но все равно надеялся, что вы… — Он подошел к окну. — Я думал: а вдруг вы придете и скажете, что я ошибаюсь?
— Увы…
— Говорите, несчастный случай?
— Да. Она ехала в машине. Леди Куотермэн погибла мгновенно, уверяю вас.
Пилигрим пожал плечами.
— Почему люди вечно так говорят? Ведь это неправда, сами знаете. Если хотите, чтобы я вам верил, постарайтесь мне больше не лгать, доктор.
— Извините.
— Скажите только одно слово. Хорошо?
— Лавина.
— Лавина…
— Да.
— Ясно. — Пилигрим вздохнул, представив себе маленького мальчика, который лепит из серебристого «даймлера» снежный ком. Пассажиры перекатываются и кувыркаются в нем, наподобие лабораторных мышей в крутящемся колесе. — Мисс Пиблс была с ней?
— Нет.
— Я так и думал.
— Только шофер,
— У него, наверное, было имя, доктор Юнг. Как правило, у людей есть имена.
— Да. Его звали Отто Мор.
— Еще одна мгновенная смерть?
— Мы можем только надеяться.
Пилигрим отвернулся от окна.
— Я вижу, вы принесли с собой детскую нотную папку.
Изумленный тем, что Пилигрим заметил папку, не говоря уже о ее принадлежности, Юнг в замешательстве пробормотал:
— Я одолжил ее у дочери.
Пилигрим показал на кровать, где лежала папка.
— Там есть что-нибудь для меня? — спросил он с издевкой. Он словно дразнил Юнгa, и тот не знал, как на это реагировать.
Пилигрим стоял уже посреди комнаты, слева от Юнга.
— Может, вы принесли мне игрушку? Я же как ребенок, сами знаете. В детской нотной папке должно быть что-нибудь вроде того. Дайте мне игрушку — и я ваш навеки. Так дети говорят, да?
Юнг встал.
— Тут нет игрушек, — сказал он. — Зато есть письмо.
Он подошел к папке, вытащил конверт и протянул его Пилигриму.
— Держите.
Пилигрим отошел к самому дальнему окну и только там вытащил конверт из белого кармана.
«Белое, белое, все белое, — подумал Юнг. — Что это? Японская традиция? Белое для траура — черное для радости? Что-то…»
Пилигрим, прочитав пару предложений, внезапно бросил письмо на пол.
Юнг не спускал с него глаз. Пилигрим поднял упавший конверт. Ему явно хотелось знать, что написала Сибил, однако он застыл как статуя, держа конверт в кончиках пальцев. Юнг медленно, стараясь не поддаваться панике, открыл нотную папку. Посмотрев внутрь, он сразу понял, что сотворил. Там лежало письмо леди Куотермэн.
Он нагнулся, подобрал разбросанные страницы и взял конверт из рук Пилигрима.
Повернувшись к спальне, Юнг с упавшим сердцем прочел первые строчки:
«Музыка играла, это правда. А карлика не было ни одного, хоть ты и обещал…»
Он дал Пилигриму письмо Элизабетты к Леонардо, которое совершенно не собирался ему показывать. Если Пилигрим узнает, что его дневники находятся у Юнга, он будет вправе потребовать их, и тогда Юнг потеряет драгоценное оружие в борьбе за душевное здоровье пациента. Карл Густав неожиданно взмолился про себя, чтобы Пилигрим не написал это письмо в приливе творческого вдохновения, а нашел его где-нибудь в заброшенном архиве. В таком случае Юнг мог заявить, что он тоже нашел копию. Молю тебя, Господи!
Ну-ну. Синдром случайно найденного клада, закопанного в земле, на который так падки многие мечтатели.
Мне казалось, ты обещал не вмешиваться.
Я здесь всего лишь как наблюдатель, Карл Густав. Untemoin(единственный свидетель, фр.), как говорят французы. Свидетель. Конечно, я могу уйти. Но если я удалюсь, точной записи этой беседы ты не получишь. В конце концов, я твоя память и совесть.
Мне не нужна совесть.
Весьма сожалею, однако она у тебя есть. И позволь спросить: почему она тебе не нужна?
Потому что она мешает спонтанности действий.
Не смеши меня, Карл Густав! Не смеши. Совесть никогда не мешала тебе совершать поступки. Если ты и мучился угрызениями совести то исключительно задним числом. Именно поэтому ты ученый, а не философ. Психиатр, а не хирург. Ты действуешь, а уж потом думаешь. Если бы ты посоветовался со мной раньше, ты ни за что не принял бы в подарок дневники мистера Пилигрима. Ты немедленно вернул бы их леди Куотермэн. Твои суждения — по крайней мере до сих пор — всегда были эмпирическими. Я вечно опаздываю вмешаться. Но…
Инквизитор сделал глубокий внутренний вдох.
… Я твой, а ты мой. Как выразился бы наш американский друг Арчи Менкен, чьи дурацкие поговорки подчас возмутительно точно выражают суть дела, а мы с тобой два сапога пара. Кстати, обрати внимание, что твой пациент чего-то ждет от тебя. Прежде чем ты вручил ему роковое письмо, он сказал: «Дайте мне игрушку — и я ваш навеки».
Юнг сунул предательские страницы в конверт и положил его в нотную папку. Там было еще два конверта: один — с фотографиями, другой — с письмом Сибил Куотермэн. А кроме того, монография о бабочках.
Юнг вытащил последний конверт и фотографии.
Игрушки?
Да, это лучше всего. Сейчас Пилигриму нужно отвлечься.
Не читать письмо погибшей Сибил, а заняться чем-то другим. Шок от послания Джоконды может снова заставить его замкнуться, а именно этого следовало избежать любой ценой.
Юнг вернулся к Пилигриму.
— По-моему, это покажется вам интересным, — сказал он, поднося снимки к свету.
Некоторые из них, естественно, ничего Пилигриму не скажут. Нарцисс, бюст доктора Фореля, фасад дома Юнга в Кюснахте. Беременная Эмма, дети — старшая Агата с младшенькой Марианной на руках, а рядом — Анна и малыш Франц. И coбаки, Филемон и Сaломея.
Нет! Не показывай их ему. Слишком много счастливых лиц.
Когда-нибудь в другой раз. Не сейчас.
Но снимок леди Куотермэн и Пилигрима в саду — да. Только не тот, где виден серебристый «даймлер» и Отто Мор. Неужели это чистое совпадение, что снимки были сделаны как раз перед ее гибелью?
И, конечно же, бабочку.
— Я принес с собой снимки, — сказал Юнг, подойдя к Пилигриму поближе. — Я сделал их на прошлой неделе, если вы помните. Там вы с ней вместе. В саду. Он находится прямо здесь, слева от…
Не говори «клиники»!
— …здания.
Юнг перемешал снимки, как карты.
Вытащи карту. Любую. Не говори мне, что там. Положи ее на стол…
Он развернул снимки веером и предложил Пилигриму на выбор, придерживая большим пальцем фотографию бабочки. Она должна быть последней..
Пилигрим выхватил веер у него из рук и закрыл его.
Глянув вниз, он убедился, что Сибил и вправду есть на снимке.
«До чего же она прекрасна! — подумал он. — Была, есть и будет».
— Можно, я возьму ее? Только эту одну. Я хотел бы оставить ее себе.
— Безусловно. Разумеется.
Юнг забрал остальные снимки.
— На комоде есть серебряная рамочка, — мечтательно произнес Пилигрим. — Фотография женщины, которая утверждала, что она моя мать, хотя мне-то лучше знать… Она мне больше не нужна. Я сожгу ее и выброшу в унитаз.
Он поднял глаза и улыбнулся Юнгу, словно злой мальчишка, который когда-нибудь убьет своих родителей. У Юнга мороз пошел по спине. Хотя он старался не показать, как его это шокировало, ему еле удалось кивнуть в ответ.
— Потом я вставлю на ее место фотографию Сибил и буду смотреть на нее каждый день. Спасибо вам. Вы так добры! Очень добры. Вы не просто добры — вы также внимательны и заботливы. У вас проницательная душа. Вы полны сочувствия. Какое, должно быть, тяжкое бремя — так сильно любить людей! Могу себе представить… Очевидно, это чувство поглощает вас целиком. Поглощает и захватывает. Оно пожирает вас самого, почти уничтожает. Аннигилирует. Надо же! Вы совершили такой благородный поступок… Дали больному фотографии. Невероятно. Чудо из чудес. Вы — сама квинтэссенция человеческой доброты. Что же за архив вам приходится содержать? Подвалы, наполненные снимками всей человеческой расы? И каждый из них снят одним маленьким фотоаппаратом… Можно мне его увидеть? Я хотел бы как-нибудь взглянуть на него. Правда. Честное слово. Доктор Юнг и его аппарат милосердия… Подумать только! Вся человеческая раса в черном и белом…
Он говорил монотонно, спокойно глядя перед собой и небрежно держа фотографию за краешек, как носовой платок, которым мог бы размахивать светский щеголь, развлекающий гостя забавной сплетней. Но в глазах Пилигрима не было ни намека на веселье. Они превратились в узкие щелочки, а к концу диатрибы — ибо это, несомненно, была обличительная речь — закрылись вовсе.
— Зачем вы заставили меня смотреть на нее? — внезапно крикнул он во весь голос. — Она мертва! Ей это удалось, а мне — нет! Зачем вы показали мне этот снимок? Зачем?
