Кэтрин была восторгом и мучением его молодости, и вдруг он понял, что сама по себе она мало что значит. Она была лишь средством забвения, с нею он парил над землей, и он хотел вернуть себе это ощущение. Если не сделает этого, то умрет.
Сейчас она была другой. Незнакомой. Казалось, она предстала в чужом обличье. Приманки ее прошлого исчезли, а платье, волосы и чистое лицо новой жизни она надела на себя для его развлечения.
Она сопротивлялась, дралась, и это тоже его заводило. Он мог взять ее против ее воли, как делал раньше, например, когда Кэтрин злилась на него. Когда он бывал слишком груб, или очень пьян, или надолго пропадал, она все же входила к нему в комнату, ложилась рядом и позволяла овладевать собой. Просто ей некуда было деться, она считала, что ее место — под забором, и Антонио был тем самым забором, под которым она жила.
Он порвал на себе рубашку, и Кэтрин стала его царапать, ее ногти глубоко впились в его тело, изранив до крови. Она кричала, звала миссис Ларсен. Антонио заткнул ей ладонью рот, задрал юбку и стал рвать чулки и нижнее белье, пока ее кожа не оказалась у него под пальцами. Затем успокоился. Стал дышать ровнее. На секунду все затихло, только птицы пели. Его рука двинулась к ее промежности. Антонио по-прежнему прикрывал ей рот, чтобы она молчала.
Затем убрал ладонь и поцеловал ее, засунул ей в рот язык, укусил ее губы. Кэтрин по-прежнему не могла издать ни звука. Она извивалась в его объятиях, слышно было лишь шуршание юбки, хлопанье птичьих крыльев да шелест пальмовых листьев, на которые садились птицы. Он целовал ее глаза, лоб. Лизал лицо и мочки ушей. Ему казалось, что он горит.
Ему нужно было, чтобы она захотела его. Он мечтал, чтобы она никогда его не бросила, не покинула в том сумасшедшем плане, который они придумали. И чтобы она никогда больше не спала с его отцом. Кэтрин принадлежала только ему — Антонио. Она была желанием его юности, девушкой с конки, дамой в ресторане, шлюхой в темном переулке.
Он порвал ее платье. Два быстрых движения, и оно раскрылось. Порвал тонкую сорочку и увидел ее грудь, темные прямые соски. Антонио упал на колени и потянул Кэтрин на себя, стал целовать грудь, кусать соски. Он понимал, что насилует, что поступает против ее воли, но и это его возбуждало.
Порвав юбку, он обнажил темный треугольник. Кэтрин все еще стояла, ее руки были на его голове. Его волосы растрепались, промокли от пота и усилий. Он делал это, потому что стремился еще на шаг приблизиться к смерти.
Она плакала, слышно было, как сбивалось ее дыхание. Он поднялся и слизал с ее лица слезы, стянул брюки и вошел в нее вопреки ее желанию. Но ему было все равно. Она более не была для него Кэтрин. Она стала чужой, и ему было безразлично, что он причиняет ей боль и унижение. Она — его последняя женщина. Это — последний раз. Он никогда ее больше не увидит.
Кэтрин дважды ударила его. Вонзила в него свои ножницы. Вынула их из корзинки для рукоделия, висевшей на подлокотнике стула, и воткнула ему в спину, а когда он в шоке отшатнулся, вонзила в плечо. Ее платье было распахнуто, сорочка висела на обнаженном теле; было заметно, что оно начало полнеть. Кэтрин наклонилась вперед и закричала от страха, гнева и отчаяния.
— Зачем? — спрашивала она, — Зачем?
Она повторяла это снова и снова.
Теперь и он закричал. Кровь текла из его плеча и спины, он выл от боли, рыдал по всему, что потеряно, по всему, что навсегда сломалось, по всему, чего не мог вернуть. Он забыл, с какой целью пришел в оранжерею.
— Труит убил мою мать! Я свидетель!
— Он не делал этого, Антонио. Этого никогда не было.
Кэтрин обернула вокруг себя испорченное платье, придерживая его одной рукой, а другой отвела с лица волосы. Глаза ее высохли, губы сжались, голос был тверд, и в нем звучала правда.
— Ральф не помог ей. Она была больна, Антонио. Ты все придумал. Ты из ненависти сочинил историю… Не знаю зачем, но ты убедил себя, что Ральф убил твою мать, хотя этого не было. Она чахла и погибала. Труит взял тебя с собой, чтобы ты встретился с ней, но она даже не помнила твоего имени. Он отвернулся от нее, оставил на произвол судьбы. В этом смысле он убил ее, но не так, как говоришь ты.
— Нет!
— Да. И всю жизнь он жалел, что так сложилось. Он позволил ей умереть, и ты должен позволить ей умереть. Дай ей спокойно умереть, не ищи ее. Ее больше нет, вот и все. Она скончалась задолго до своей смерти.
У Антонио сильно текла кровь. Ему было больно. Он упал на колени, зарылся головой в порванную юбку Кэтрин и рыдал, оплакивая себя. И тогда они услышали, как открывается дверь. Раздались шаги Труита в холле, но было уже поздно. Ее платье разодрано, кровь Антонио капает на мраморный пол. Ральф догадается, что случилось, выяснит, что был обманут. Он не перенесет этого.
Труит возник на пороге. Он сразу все понял.
Антонио повернулся к нему, прикрывая руками раны. Его лицо было маской боли.
— Да! Я изнасиловал ее. Я был с ней тысячу раз. Тебе известно, кто она такая?
Ральф страшно побледнел. Застыл. Он подмечал все мельчайшие детали. Испорченное платье, кровь на теле сына, птицы, пальмы. Чувствовал запах жасмина и цветов на апельсиновых деревьях. Он уже знал, что убьет своего сына.
Шагнув вперед, он схватил Антонио за плечи. Держал в руках, а кровь капала ему на рубашку. Рубашка тотчас промокла.
Затем кулаки Труита сжались и обрушились на голову сына. Тот стоял, пока отец молотил его по лицу и по телу, не сопротивлялся и не защищал себя. Это напоминало давний сон, детские воспоминания. Тогда Антонио думал, что этот момент пройдет, и можно будет отдохнуть. Надо лишь немного потерпеть.
Он побежал. Вывернулся из рук Ральфа, увидел, как Кэтрин кричит, но голоса ее не услышал, и в последний раз взглянул на ее лицо. Она кричала, потому что любила его и в то же время ненавидела. Антонио прочел по ее губам, что она произносит его имя, но не слышал голоса, который обожал. Он выскочил из оранжереи, распугивая птиц. Ральф несся следом, кулаки по-прежнему обрушивались на окровавленную спину.
Антонио завернул в большой холл с венецианскими зеркалами. Поскальзывался, потому что ботинки намокли от собственной крови. Подскочил к камину, схватил кочергу, а когда Ральф приблизился, ударил его кочергой по лицу. У Труита полилась кровь. Он зашатался, упал и ударился головой о каменный пол. Кэтрин примчалась в холл, попыталась остановить Антонио, но тот ринулся в сад.
Кэтрин поспешила к Ральфу, оторвала его голову от пола. Глаза его бешено сверкали. Она поняла, что ей не под силу остановить мужа, все закончится так, как она боялась даже представить. Ральф поднялся на ноги. Кэтрин умоляла его прекратить, пока не поздно, но он не слышал ее или не хотел слышать и поспешил за Антонио в сад. Нагнал его и ударил. Антонио не издал ни звука. Вырвался и снова побежал. Отец опять поймал его. Он бил его так же, как когда-то в детстве. С той лишь разницей, что сейчас Антонио и в самом деле был виновен. Он сознавал свой грех и испытывал ужас.
На лугу Антонио стал бросать в отца тем, что попадало под руку: палки, камни. Он разбил Ральфу голову до крови. Но того было не удержать. Труит действовал кулаками, выколачивая память о жене, которая его использовала, о сбежавшем сыне, о молодости, потраченной на пустую любовь, пока дома умирал отец, о матери, вогнавшей иголку ему в руку. Сейчас он вымещал на Антонио весь свой гнев и разочарование.
Кэтрин застыла на широкой каменной террасе. Боялась вмешиваться. Знала, что как бы там ни было, конец предрешен. К ней присоединилась миссис Ларсен, ее волосы были перепачканы мукой. Кэтрин замечала все подробности: луг, арабского скакуна на короткой траве, который в тревоге вскинул голову, когда мимо него пронеслись двое дерущихся и орущих мужчин.
Они приблизились к пруду. Антонио шагнул на лед и замер, словно бык на корриде, раненый, истекающий кровью. По лицу его текли слезы. Боевой дух испарился. Силы истощились, ненависть выдохлась, сожаление ушло. Он стоял посреди пруда на черном льду в ожидании смерти. Думал о вечности, о своем воссоединении с матерью, о неизбежной боли перед гибелью, о физической боли, прежде чем на него обрушится окончательный благословенный удар и настанет темнота.
Ральф притормозил у края пруда. Он тоже истекал кровью из-за раны на голове. Кисти его рук были вывихнуты, боль отдавала в плечи. Он обнаружил, что и его гнев иссяк, и хотя непростительные вещи остались непростительными, а ужас ужасным, для всего прочего у него не было сил. Он подумал о статьях в газете, о самоубийствах, убийствах и трупах и понял, что жизнь намного прекраснее смерти, что еще можно что-то исправить, даже если придется терпеть. Антонио уедет. Ральф больше не увидит сына, и пусть тот умрет в одиночестве со своей виной, стыдом и памятью, зато сейчас не будет трупа, не будет похорон. Не будет белого неподвижного тела в доме. Ральф оплачет свою потерю, но втайне будет любить Антонио, посылать ему деньги, а когда скончается, за сыном пошлют, и тот у могилы отца вспомнит эти события, как если бы они приключились с кем-то другим.
