Но все-таки, черт возьми, что же там внутри?..
Он вышел из рубки, выстрелил в воздух.
– А-а-а-а, – донеслось ответное, и он разглядел на вершине крохотную фигурку мичмана. – То-ова-а-а…
Поднявшись на мостик, капитан-лейтенант просемафорил руками: «Беги шхуну тчк я здесь тчк две шлюпки сюда тчк подрывной патрон мне водки тчк». Мичман взмахнул руками: «Все понял», и его фигурку словно слизнул со скалы ветер.
Тело Рябинина трясло лихорадочной дрожью. Подкашивались ноги, но сесть было некуда – металл был холоднее льда. Хоть бы одну папиросу. Жди вот, когда придут шлюпки. Он выжал мокрое белье, снова натянул его на себя, стал быстро бегать по скользкой палубе. Раз-два, раз-два! «Кажется, начинаю согреваться…»
Тяжелые ленивые волны одна за другой бежали со стороны океана, били корпус субмарины об отмель. Подводный крейсер раскачивался, днище надсадно поскрипывало. Но что же там, внутри?.. Подошли шлюпки.
– Ага! – обрадовался Рябинин. – И кухлянку приволокли. Вот за это молодцы, ребята!.. Давай закладывай под люк патроны, сейчас взорвем его.
Люк прочного корпуса, который давал доступ внутрь подлодки, обложили взрывчаткой, протянули бикфордов шнур и, яростно работая веслами, отошли на шлюпках подальше.
Рябинин, согревшись от водки, повеселел и, прикладывая огонек папиросы к концу шнура, крикнул:
– Посмотрим!..
Закурился над морем, побежал над волнами резвый огонек, загрохотал взрыв. И тут же увидели, что из горловины рубки пополз ясно видимый желтоватый прозрачный дымок.
– Навались! – скомандовал Рябинин. – Два-а-а… рывок!
Ух, как гребли матросы – в дугу сгибались ясеневые весла. Догребли и выскочили на палубу – кто первый? Но Кубиков, первым пробившийся к распахнутой взрывом горловине, тут же отпрянул назад.
– Хлор, братцы, – прохрипел он и, чихая и кашляя, на корточках пополз в сторону.
Рябинин не сразу разрешил матросам спуститься внутрь подлодки. Первый отсек, куда они попали, оказался боевой рубкой; здесь было много приборов, штурвалов, сверкали никелем и линзами перископы. Рябинин направился в нос подлодки, повсюду натыкаясь на трупы. По всему было видно, что смерть не застала немецких матросов где попало. Нет, они, казалось, спали мирным глубоким сном. Некоторые лежали в койках, укрытые одеялами, другие, должно быть, настолько утомились, что усталость свалила их прямо на жесткие рундуки. Но видеть их распухшие синие лица, задевать в темноте свисающие с коек руки было жутковато.
Слыщенко, служивший когда-то в подплаве, осматривал приборы, включал и выключал свет, запускал моторы, которые работали как ни в чем не бывало, и не мог найти объяснения такой загадочной гибели всего экипажа.
– Ну допустим, – говорил он, – что погрузились на грунт, заснули, и газы убили их. Но тогда как же всплыла подводная лодка? Ведь не святым же духом?!
Распахивая перед собой тяжелые круглые двери, Рябинин шел все дальше и дальше. Остановился только один раз, увидев в тесном коридоре пробивавшийся через щель свет. Откатив в сторону клинкет, он долго всматривался в заросшее бородой лицо гитлеровского корветтен-капитана, который лежал на койке, а из-под его подушки торчал золотой корешок недочитанной книги. Над столом командира вражеской субмарины висел портрет женщины, которая щурила продолговатые глаза и грызла большое яблоко…
– Дальше, – сказал Прохор Николаевич и задвинул клинкет так плотно, что свет уже не проникал в коридор.
И вот, наконец, узкий торпедный отсек. Над головой проходят рельсы для подвоза торпед, высятся баллоны со сжатым воздухом, в глазах рябит от обилия рычагов, штурвалов, каких-то клапанов.
– Кажется, заряжены, – неуверенно произнес Слыщенко.
– Открой, – говорит Рябинин.
– Да здесь не по-нашему, – отвечает мичман, пытаясь прочесть краткие надписи на табличках приборов.
– А ты не читай, ты действуй!
– Попробовать, что ли? – и боцман осторожно начал передвигать рычаги, которые, по его понятию, должны бы откинуть внутренние крышки аппаратов. Он запустил несколько каких-то моторов, в баллонах что-то загудело, потом массивные колпаки откинулись, и в отсек медленно поползли, выпятив стабилизаторы, две густо смазанные торпеды.
Когда показались их тупые тяжелые головы, Рябинин рукой стер с них смазку, сказал:
– Вот это ударники?
– Да, инерционные.
– А вот это? – спросил капитан-лейтенант, показав на выпуклые мембраны, торчавшие на боках торпед.
– Это?.. Я не знаю, товарищ командир.
– Ну так я зато знаю, – сурово сказал Рябинин. – Это акустические торпеды… Задвигай их обратно, мы вполне награждены за нашу сегодняшнюю неудачу. Не от таких ли торпед и погиб мой «Аскольд»?
* * *
– Вот видите, – сказал Сайманов, держа в руках раскрытый вахтенный журнал, – здесь командир субмарины занес свою последнюю запись: «Мы настолько утомлены, что, положив лодку на грунт, я разрешил спать всем, оставив унтер-офицера Доббеля дежурить около аппаратов регенерации воздуха»… Потом этот Доббель заснул, как все, и команда постепенно задохнулась от появившихся в лодке газов.
– Это мне понятно, – ответил Прохор Николаевич, – но как же она всплыла?
– Что ж, – улыбнулся контр-адмирал, – и это объяснить можно. Из вахтенного журнала видно, что субмарина должна была вставать в доковый ремонт, но ее неожиданно отправили на позицию. Очевидно, продувная система уже давно потеряла свою герметичность. Прошло несколько дней, и сжатый воздух из баллонов постепенно поступал в цистерны, вытесняя оттуда воду. Наконец наступил такой момент, когда субмарина приобрела нужную ей плавучесть и всплыла наверх…
Когда Рябинин уже уходил, Сайманов еще раз поблагодарил его за службу, велел передать свою благодарность всему экипажу судна-ловушки и, прощаясь, спросил:
– Вы, надеюсь, помните корвет «Ричард Львиное Сердце»?
– Помню… Помню, товарищ контр-адмирал, – повторил он угрюмо.
– А командира его, Эльмара Пилла, вы знаете?
– Слышал от Пеклеванного.
– Так, – сказал Сайманов. – Видите ли, в чем тут дело… Ну а, впрочем, скрывать что-либо от вас не считаю нужным. Скажу прямо: полмесяца тому назад «Ричард Львиное Сердце» затонул от попадания торпеды в машинное отделение.
– И никого, товарищ контр-адмирал, не спасли?
– Спасся только один человек – сам командир.
– Один лишь он? – удивился Прохор Николаевич.
– Да, один только Эльмар Пилл. Причем тело его мы и нашли потом на этой же субмарине. Он спал на диване в кают-компании…
Вчера на рассвете прилетел самолет и сбросил в окрестностях замка пристегнутые к парашютам тюки с теплой одеждой, одеялами, палатками и оружием; отдельно была сброшена удобная походная рация и длинная косица вымпела.
Этот вымпел отнесло далеко в сопки, и его долго не могли отыскать. Никонов понимал, что прилет самолета означает начало той заветной связи с Большой землей, о какой он мечтал уже давно, и нервничал:
– Во что бы то ни стало найдите вымпел! В нем наверняка есть какие-то инструкции, может быть, даже письма от Мацуты и Белчо, – говорил он и думал: «А может, и от жены…»
Вымпел только к вечеру принес усталый лапландец Хатанзей, передал Никонову провощенный пакет, а шерстяной косицей яркого цвета повязал себе шею. Никонов долго изучал присланные ему инструкции, но содержанием их делиться ни с кем не стал, – как-то вдруг замкнулся, ушел к себе наверх и, завернувшись в новое одеяло, молча пролежал до следующего утра.
Утром товарищ Улава принесла ему кружку черного кофе, села рядом.
– Вот не ушла, – сурово сказал ей Никонов, – а, видишь, они благополучно добрались до своих.
– Страшно было, – чистосердечно призналась женщина.
– А здесь?
– Привыкла.
Кладя в кружку трофейный синеватый сахар с примесью ментола, Никонов недовольно сказал:
– Спать не даете… Всю ночь за стенкой шебаршили.
– А мы думали, что и вы придете… Нам Осквик медведя изображал, а потом на ремнях боролись…
– Дельвик проснулся?
– Спит еще.
– Разбуди. Он уходит от нас сегодня. И, кажется, надолго, – Никонов протяжно вздохнул.
– А вам жаль?
– Чего?
– Ну вот, что уходит он.
Никонов долго мочил в кружке сухарь, ответил не сразу:
– Иржи Белчо ушел, теперь вот… Конечно, жаль, но… сама понимаешь: приказ комитета Сопротивления, он сейчас нужен в Осло… Забери! – он сердито сунул ей в руки пустую кружку, велел идти будить Дельвика.
Вместе с Дельвиком они пошли к реке умываться. На травах лежал серебристый налет изморози, косо проглянувшее солнце придавало граниту какой-то кровавый оттенок.
– Я вернусь, наверное, через месяц, – сообщил норвежец. – Дядюшка Август изредка будет приходить в отряд, но пастора советую вам до времени оставить.
– Я знаю, – отозвался Никонов. – Сейчас, после ареста, – его легко подвести…
