времена, к этому городу, ко всем людям, которых потерял, к пережитым унижениям. Ему ничего не оставалось, кроме как смириться с этим. Самая большая ошибка, которую он некогда совершил в этом городе, была вызвана страхом унижения: из-за него Хамза потерял друга, тот был ему как брат, и женщину, которую учился любить. Война повыбила из него эти фанаберии, показала ему примеры вопиющей жестокости, научившие его смирению. Эти мысли наполняли его печалью, каковую он полагал неизбежным жребием человека.
* * *
В следующие дни Хамза почувствовал, что Халифа смягчился к нему, стал давать советы, Хамза слушался беспрекословно. Однажды днем Халифа настоял, чтобы Хамза попросил у купца задаток. По дороге домой они заглянули в мастерскую, Хамза зашел в кабинет купца и попросил денег в счет жалованья, Халифа ждал за дверью и явно их видел, но не слышал. Хазма понял, что купец недоволен, но не знал, чем именно — то ли присутствием Халифы, то ли его так раздражила просьба о деньгах.
— Ты здесь всего три дня и уже просишь плату. Получишь, когда сделаешь свою работу, не раньше, — уперся Нассор Биашара.
Хамза проработал не три дня, а пять, но не стал ни возражать, ни упрашивать купца; в конце концов тот выдал ему пять шиллингов и вернулся к гроссбуху.
— Но чтобы это было в первый и последний раз, — предупредил он, склонясь над счетами.
На обратном пути Халифа смеялся:
— Что за жалкий скряга, бахили малуун! Думает, может обращаться с людьми по-скотски. Он задолжал даже старухе-соседке, которая печет просяной хлеб. Условился с ней, что она каждый день приносит ему лепешку, а сам не платит. Ты бы видел, каким трудом достаются ей эти лепешки. Сперва зерно надо замочить на ночь, потом размолоть в ступке, вымесить тесто, потом поджарить лепешки в глиняной печи во дворе. И после таких стараний она берет лишь двадцать центов за лепешку, да и то жадюга-таджири дожидается, пока старуха придет и попросит: только тогда он платит.
Они пришли домой, Халифа был в добром расположении духа, поскольку поставил купца в неудобное положение (как он полагал).
— Идем поедим, — преисполнившись щедрости, предложил Халифа. — Ходи [72], у нас гость, — крикнул он, открыв дверь.
Хамза впервые очутился в доме и подумал, не поторопился ли Халифа с подобным гостеприимством. Впрочем, чужаков порой приглашали в гости. Хамза уже понял, что Халифа непредсказуем и что в первую их встречу Хамза составил о нем неверное впечатление. Его вспышки раздражительности длились недолго, вдобавок Халифа выказал к Хамзе удивительную доброту. Хамза толком не знал семейной жизни, разве что недолго, в детстве. Потом он жил в лавке, после этого долго скитался, переезжал с места на место и не знал, как положено, а как не положено себя вести, — лишь то немногое, что помнил с детства.
В доме были две комнаты, по обе стороны от входной двери, и коридор, что вел вглубь дома и выходил во внутренний дворик, окруженный стеною. Хамза видел эту стену с улицы, проходя переулком. Халифа провел его в комнату слева, с плетеной циновкой на полу и подушками у стены. Здесь явно принимали гостей. Халифа ненадолго оставил Хамзу одного, а вернувшись, попросил его поздороваться с обитателями дома. Хамза последовал за ним к выходу во внутренний дворик и дожидался у двери, пока его позовут. На табуретке под навесом сидела женщина лет сорока с небольшим, готовила пищу. Слева от женщины на жаровне стоял котелок, справа у ее ног — глиняный кувшин с соломенной крышкой. На голову женщина повязала кангу, да так, что выпирали лоб и щеки. Женщина явно затянула кангу потуже, когда Халифа объявил: у нас гость. Седые пряди выбивались из-под плотного покрова. Женщина молча, без улыбки, пристально и недовольно глядела на Хамзу. Это моя жена, Би Аша, сказал Халифа, шикаму, произнес Хамза. Женщина хмыкнула, давая понять, что услышала приветствие: гость не вызвал у нее интереса.
— Это про него ты рассказывал? Это ему ты отдал комнату, которая даже не твоя? Ты причинил нам беспокойство, — проворчала женщина и перевела пристальный взгляд с Халифы на Хамзу. — Откуда он родом? Разве мы знаем, откуда он родом? Мы ничего о нем не знаем, а ты отдаешь ему комнату, будто это твой дом.
— Не говори так, — перебил Халифа.
— Ты только посмотри на него. Балаа, — еще громче, с откровенной злобой произнесла женщина. — Одно беспокойство. Ты привел его к нам, дал ему стол и кров, можно подумать, у нас ночлежка, у тебя самого ничего нет за душой. Не одно, так другое. А теперь ты притащил его в дом, чтобы он хорошенько на нас посмотрел и решил, как с нами обойтись. Ты не знаешь, чей он, где был, каких бед натворил, но тебя это не волнует. Ты тащишь его в дом, чтобы он расправился с нами. У тебя в голове помои!
— Не смей так говорить. Нельзя дурно отзываться о том, кого ты даже не знаешь, — сказал Халифа.
— Да ты только посмотри на него. Хана маана, бестолочь. — Лицо женщины исказил гнев. — Балаа, вот он кто. Одно беспокойство.
— Ладно, дай нам поесть. — Халифа подтолкнул Хамзу к дому. — Иди, я сейчас вернусь.
Хамза вернулся в гостиную, сел и стал ждать. Его потрясло столь неожиданное презрение — хана маана, — но он не стал копаться в своих чувствах. Успеет еще подумать. Теперь же ему хотелось, чтобы Халифа вернулся и попросил его уйти. Может, Би Аше нездоровится, вот она и сердится, но, скорее всего, она просто злобная самодурка. Ему казалось, в ее глазах мелькнула тень безумия. Вернулся Халифа с двумя тарелками рыбы с рисом, тоже взвинченный: видимо, они с женой поругались. Они поели быстро и молча. Потом Халифа вышел во внутренний дворик помыть руки и позвал Хамзу. Би Аши там не оказалось, Хамза вымыл руки над раковиной, как велел Халифа. Когда они в первый раз были во дворе, Хамза заметил девушку или женщину, сидящую на корточках под навесом с другой стороны, в углу у двери в комнату или лавку. Хамза подумал, это служанка, и теперь, когда мыл руки, заметил ту же девушку, она мыла котелки у колонки в углу двора. Голова ее была покрыта, девушка не поднимала глаз, и лица ее Хамза не видел. Он поздоровался с ней, она ответила, не глядя на него.
* * *
Халифа и Би Аша свáрились чаще обычного. Она всегда относилась к нему с преувеличенной строгостью, притворялась более недовольною, чем бывала на
