Волчок сгорбился, как в седле после бессонной ночи, и стал бродить по двору. Его мыслительные усилия вызывали ощущение острой зубной боли.
Никита собрался еще поспрашивать Смирного о бесах, но тут Волчок охнул, разогнулся и прокричал шепотом:
— Есть! Это он!
— Кто?
— Человек с опушки.
Теперь пришлось «пытать» Волчка. Парень он был не косноязычный, но риторике специально не обучался. В результате расспроса выяснилось, что Худой на соломе — это тип, который на опушке между Неро и Ростовом совещался с острожными начальниками, а потом возглавил поход на татарскую сторону Волги.
— Ты это точно понял, или только кажется? — нажимал Смирной.
— Вот те крест, Михалыч! — могу проклятую грамоту подписать! Как тебя видел!
Смирной сказал: «ладно», велел ребятам стоять наготове и вернулся в гридницу. Там безвыходно кричали, воняло смоленой свининой и печным дымом. Худой сидел на соломе за спиной бледного Расстриги и что-то диктовал ему в ухо.
Федя подошел к Филимонову и сказал, чтоб сворачивал страсть господню, рассаживал всех по каморкам, а вон тех двух — поодиночке, в несмежные места.
— Ты побереги их, Ермилыч! Особенно Худого.
Когда узников расселили с полным удовольствием, — с водой, но без сухарей, лекарств и икон, — Филимонов, Смирной и Егор вышли наружу, где состоялось короткое совещание.
И вскоре в бывшей гриднице завертелась отчаянная драма.
Егор ворвался в пыточную с воплем: «Ату Антихриста!». В левой руке палача сиял серебряный крест.
Егор вышиб дверь в камеру Расстриги и, заслоняясь от него крестом, пошел на изумленного попа. Правая рука с растопыренными пальцами шарила в пустом воздухе. Так на пожаре спасатель ищет в дыму угорелое тело.
Наконец, Расстрига был ухвачен за шиворот. Егор взвыл невпопад какой-то библейской нелепицей и вырубил Расстригу крестом по темени.
«Ныне очищаючи…», — бормотал Егор, выволакивая тело в центр гридницы. Тут он оставил на мгновение свою жертву, подбросил в очаг соломы и дров. Огонь осветил дальнейший кошмар нервным, красным светом.
Егор стал медленно рвать на несчастном черные одежды. Каждый кусок брезгливо стряхивал с руки, поддевал пыточной кочергой и кидал в огонь.
Смирной подглядывал за происходящим в дверную щель и видел, что обитатели камер приникли к дверным решеткам и наблюдают в ужасе. Был среди любопытных и Худой. Никто из зрителей не крестился.
«Вот вам и крестовые! — думал Смирной. — Поди, и в Бога не слишком верят!».
Тем временем Егор ободрал Расстригу догола, сковал по рукам и ногам цепными кандалами, вылил на него ушат воды и кружку вина. Поп зашевелился.
— Теперь, гад, мы тебя спалим до тла! Наконец-то ты нам попался! Долго тебя христиане по всей земле ловили, а ты вот-он где! В Москву пожаловал!
Расстрига погрузился в новый обморок, — на этот раз от неопознанного ужаса. Егор выволок тело из помещения с деревянным грохотом и железным звоном. Вместо палача вошел подьячий и два бойца. Лицо Смирного было скорбным и возвышенным. Он молча пошел по кругу, открывая засовы камер. Когда круг замкнулся, Федор стал у входа и крикнул:
— Кто верит в Господа, на колени!
Заключенные попадали на пол в дверных проемах. Сел и Худой.
Смирной гордо поднял голову. Всем, даже последнему замухрышке, страдающему безвинно, стало ясно: это — витязь света. Он не уступит темным силам. Скорее сгорит.
Смирной выдержал паузу и загрохотал под низкими сводами:
— Страх Преисподней восстал из бездны! Не назову вам имени его, ибо сам смертен и грешен! Но имя его вы знаете!
Федор остановился перед зачуханным пареньком с разбитым лицом.
— Ты!..
Парень поплыл лицом и стал валиться вбок.
— … отпускаешься во имя Господа!
Тут же Волчок и Никита выхватили парня из камеры и вышвырнули на волю.
— А вы, — Смирной повернулся к остальным, — трепещите! Среди вас — жертва, назначенная во спасение мира! Ибо вы, как никто близко, соприкоснулись с С…, — Смирной запнулся, перекрестился и вышел вон. Волчок и Никита пинками водворяли пленников по места. Получил по ребрам и Худой.
— Молись, брат! — шепнул ему Никита, — всех вас спалим в надежде на избавление!
Худой рухнул в свою солому, Никита ушел, Волчок еще раз пнул несчастного и добавил тихо:
— Крепись, брат! — Антихрист пойман. Но не этот полубес, а говорят, кто-то великий! Во дворце взяли. Молись в надежде, — и Волчок показал Худому железный крест из острожного сундука. Худой застыл в недоумении.
Ночь пришла лунная и звездная. Она заглядывала в узкие оконца камер и выворачивала душу заупокойной красотой. Небо и при хорошей жизни рассматривать нелегко, а из камеры смертников и вовсе грустно.
После полуночи в камеру проскользнул Волчок.
Он дал пленнику попить-поесть, заговорил быстро, но четко.
— Взяли владыку Никандра. Сейчас ловят братьев во всех епископиях. В монастырские общины посланы войска. Епископ Варлаам Коломенский рассказал все, что знал. Узнать успел много. Под это дело готовят большой костер. Никандра представят Антихристом во плоти. И нужна целая толпа «бесов». Поэтому сейчас будут хватать всех подозрительных.
— Ты не держи тайны, — они и без тебя все знают, продолжал Волчок, — тебя видели в походе на татарскую сторону, еще в каких-то местах. Будут уточнять мелочи о Братстве, об Остроге, о казнях язычников. Это отвечай. Потом попроси выслушать без записи. Расскажи всего побольше. Я постараюсь тебя вывести из списков.
Все, что сказал Волчок, было ложью до последнего слова. Но концовка с выведением из таинственных списков на фоне группового сожжения бесов подействовала безошибочно.
Утром Худого допрашивали без пытки. Уже не пытали вообще никого. Филимонов лениво ворочал языком, почти не брал в руки пера, а Смирной и Заливной по очереди подходили к Ермилычу и перебрасывались душераздирающими новостями «с воли». Что на Болоте строят сруб на тысячу душ, но бесов следует набрать по Евангелию — «легион». Так не знаешь ли, Ермилыч, сколько их, чертей в этот легион влазит? Чтоб нам не перебрать и в нехватке не остаться.
Филимонов пожимал плечами, а Смирной вспоминал вслух, что вроде бы, в легионе тыщ пять-семь народу, но уж никак не меньше шести. Легион состоит из десяти когорт по 400–600 человек, то есть, бесов. В человеческой когорте — по 5–6 центурий. А уж в бесовской — один Бог… — то есть, черт знает!
— Так что, пожалуй, не переберем!
И Смирной убегал.
Худой терял мысль, сбивался с ответов. Казалось, следователь и сам забывает, чего спрашивал. Беседа получалась путанная. Но Худой начал рассказывать. У порога вечности, когда Страшный Суд чувствовался селезенкой, а обычного никто не обещал, геройствовать в пользу епархии не хотелось.
В итоге Филимонов узнал, что Крестовое братство ходило на татар не воевать, а сговариваться. По старо-русскому обычаю волки звали шакалов на помощь при внутренних делах. В тот раз, три года назад, по левому берегу Волги дошли до лесных поселений под Казанью. Там уже 10 лет скрываются боевые отряды татар, не склонившихся под московской плетью.
Худой участвовал в переговорах с татарскими вождями с благословения Никандра. Тогда они готовы были идти на Москву по первому зову. Подтверждают готовность биться и сейчас. По последней договоренности должны собраться к слиянию Нерли и Клязьмы на Веру, Надежду, Любовь и мать их Софию. То есть числа 17 сентября.
Глава 37. Дурацкий подвиг во славу Отечества
Прохор и Федя сидели во дворце и рассуждали о делах.
В результате пыточных драм и комедий прорисовалась такая картина. Не позже, чем на Покров Богородицы Крестовое братство планирует решительное наступление. Возможно, отцов спугнул случай с Варлаамом Коломенским, возможно, они утратили надежду управлять царем Иваном, или просто устали играть в тайное общество. Годы-то идут? Править охота?
Сейчас наличные силы подтягиваются к слиянию Клязьмы и Нерли. Оттуда — не более двух недель пешего марша до Москвы. Почему собираются у реки? Обычное дело. Есть конница — нужен водопой. Есть обозы и тылы — нужна водная дорога.
— Я боюсь, не двинутся ли раньше? — заметно волновался Прохор. При любой новой власти он, естественно, терял свое теплое местечко в Кремле.
— Нет, Проша. Срок точный. Его изменить нельзя. Смотри сам. На что рассчитывает Никандр? На свои несколько сотен всадников? На ватагу татар? На то, что главное русское войско в Ливонии? Что Москва градской стражей и Стременным полком не отобьется? Нет, брат. Дело не в возможностях Москвы, а в желании! На это желание-нежелание надеются черные.
— Главная сила переворота у нас всегда одна — дурь народная. Дурь эта созреет с урожаем. Давай представим себе картину. Сейчас идет уборка хлеба. Потом пойдут овощи-фрукты. Потом начнется заготовка рыбы-мяса на зиму. Весь сентябрь в хозяйствах будут варить, парить, солить. От Рождества Богородицы до Покрова народ делает последний рывок хозяйственных работ. С Покрова начинается первый отдых. Крепко выпивают, закусывают, подъедают порченный запас. На Покров самый случай крикнуть караул. А до Покрова, хоть насмерть искричись, — все будет «глас вопиющего в пустыне». А уж в пьяный праздник мутить легко. За Покров тоже тянуть нельзя — начнутся холода, могут и реки встать.
