Урманы не протестовали. Они хорошо понимали замысел предводителя. Да и в грабеже нищей деревушки не видели никакого смысла. Что там можно взять? По пригоршне ячменя на брата? По два-три яблока? Тьфу…
Впереди их ждала вся Англия: Мерсия, Уэссекс, Кент, Суссекс. Линкольн и Ноттингем, Бедфорд и Лестер, Глостер и Рединг, Экстер и Саутгемптон. И, наконец, сам Лондон.
Викинги разводили костры, грели воду.
Командиры подумывали, чтобы отправить раненых на корабли. Где-то полсотни человек не могли идти самостоятельно. Для них следовало изготовить носилки, а потом отрядить сопровождающих – мало ли кто встретится по дороге? Нельзя совсем уж забывать о разбитых саксах. Кто-то из них может бродить по округе и захочет отомстить.
Из дружины Хродгейра погибли пятеро. Десяток получили ранения – кто легче, кто тяжелее. Хрольву досталось сильнее прочих. Меч хускарла распорол ему бедро почти до кости. Края раны воспалились, и Гуннар вполголоса сказал Черному Скальду, что не знает способа спасти товарища. Осталось только молиться. Хоть Белому Богу, хоть Одину с Тором. Может, кто-то и поможет, выведет заразу из раны.
А пока решили багровые, горячие края прижечь. Если не облегчит страдания, то хуже не сделает. Суждено Хрольву погибнуть от огневицы, раскаленное железо покажется сущей ерундой.
Подивившись невозмутимости викингов, совершенно спокойно рассуждающих о неизбежной, на их взгляд, гибели товарища, Вратко подхватил кожаное ведерко и отправился к реке. Парню очень хотелось быть полезным. Если уж в бою от него проку мало, то хоть на отдыхе помочь.
Словен рассудил, что, если подняться выше по течению, можно зачерпнуть чистой воды. Ни для кого не тайна, если большое войско стоит у водоема (да и не обязательно войско, может быть, просто богатый купеческий обоз), то слишком быстро вода становится непригодной для питья. Кто взбалтывает, умываясь, кто котелок помоет и тут же выплеснет остатки каши, а кто и помочится прямо с берега. А чего стесняться? Чай не в собственный колодец, в который пословица плевать не велит.
За пределами лагеря, куда не долетали шум и гам, властвовала тишина. Нет, полной тишиной ее не назвал бы никто. Щебетали пичуги, плескала о берег легкая волна, шумел под ударами ветра камыш. Вратко еще подивился, что на слух отличает здешнюю тишину от родной, новгородской. Не те птицы, что ли? Или, может, слух тут ни при чем, а запахи другие? Или камыш шумит по-иному?
Рассуждая таким образом, он искал место, чтобы спуститься к воде. Но берег везде был топкий, и по всему выходило: придется замочить сапоги.
Вдруг в близком уже лесу заржала лошадь.
Вратко рухнул ничком, прячась в траву.
Распластавшись на животе и уже чувствуя, как намокает рубаха, парень понял, что звериное чутье, невесть каким образом пробудившееся в миг опасности, спасло его прежде, чем разум осознал беду. У норвежцев коней не было. Вернее, был, но один – могучий, вороной красавец с белыми чулками до середины пясти и белой проточиной на лбу. Его везли, окружив заботой и почетом, словно пользующегося гостеприимством короля соседней державы. Харальд Суровый желал въехать на нем в Лондон. Но вряд ли Вратко слышал его голос – жеребец остался около кораблей.
Значит, это чужие.
Английские рыцари скакали в бой верхом. Возможно, это кто-то из них?
Первым побуждением новгородца было: развернуться и дать деру, а уж в лагере подробно растолковать Хродгейру, где и когда он, Вратко, повстречал лазутчиков. Или не лазутчиков, а отставших от бежавшей армии Моркара? Какая разница? Все равно враги.
Он уже начал потихоньку отползать, стараясь не высовываться без особой нужды, но вдруг подумал: «Что, если это не саксы? Точнее, конечно, саксы, но ведь не обязательно – враги». В Кливленде местные таны примчались с изъявлением покорности и дружбы через день после сожжения Скардаборга. Что может остановить их порыв под Йорком? А вдруг это поселянин возвращался с мельницы – кто его знает, где у них тут мельница? Вот тогда-то позора не оберешься. Засмеют. Не лучше ли вначале самому посмотреть?
Вратко не сомневался, что сможет подкрасться незамеченным к любому человеку, если тот не настороже. Не труднее, чем подкрадываться к рябчику.
И парень пополз не в ту сторону, куда собирался сперва, а в противоположном направлении – к лесу. Шагов через двадцать он уже успел пожалеть, что вздумал изображать из себя разведчика. Трава, хоть и пожухла к осени, но с радостью отдавала зелень беленому полотну. Жаль новой рубахи. Но и отступать уже поздно – все равно изгваздался дальше некуда, что теперь беречь?
Вот и подлесок.
Конь ржанул еще раз. Гораздо ближе.
Вратко осторожно приподнял голову – ну-ка, кто там такой?
И едва не вскрикнул в голос. Хорошо, что осипшее горло подвело, а потом парень зажал рот ладонью, чтобы, не приведи бог, не выдать себя.
Посреди прогалины, отделенной от реки плотными зарослями ивняка, стоял хевдинг Модольв Кетильсон. Без шлема и щита, но в кольчуге и с мечом у бедра. Спутать Белоголового с кем-то другим не смог бы и слепец. Все те же волосы, собранные в конский хвост на затылке, длинные усы, достигавшие ключиц, светлая борода и ровная черточка шрама на левой щеке. За его спиной застыли рыжий, мохнатый, как лесной хозяин, Скафти и худощавый Эйрик. У верзилы рукоять длинного меча торчала по-над правым плечом, а Эйрик обмотал голову холстиной, сквозь которую проступало бурое пятно – видно, не повезло во вчерашней битве.
Но гораздо больше, чем враждебно настроенные урманы, удивил Вратко их собеседник.
Скрестив руки на груди, перед Модольвом замер сакс из благородных. Наверняка рыцарь. Темные волосы его украшала щедрая проседь, густые брови срослись над переносьем, а бородка, обрамлявшая продолговатое лицо снизу, была ровно подстрижена. Поверх длинной кольчуги-хауберка сакс надел яркую, не сшитую по бокам накидку – желтую с вышитым красной нитью гербом, изображавшим хвостатого зверя: кажется, вставшую на задние лапы собаку. Позади рыцаря стояли слуги. Один держал под уздцы двух коней: хозяйского гнедого красавца, скалящего зубы, и своего – поплоше и поспокойнее. Второму челядинцу тоже достались два коня. Один – его, а второй – навьюченный рыцарским снаряжением: щитом, шлемом, копьем, мечом… Кажется, из-за седла еще торчала и рукоятка боевого топора.
Рыцарь глядел на викингов внимательно и настороженно. Будто все время ожидал подвоха.
Модольв тоже чувствовал себя скованно. Боялся слежки, не иначе.
«Правильно боишься, мразь… Вот расскажу Хродгейру, а он пускай конунгу передаст, как ты за его спиной с чужаками сговариваешься».
– Я рад, что мы встретились наконец, храбрый варвар… – проговорил рыцарь низким голосом. Слова урманской речи он выговаривал с трудом, сильно искажая их.
«Странное дело, – подумал Вратко. – У саксов и норвежцев похожий язык. Настолько похожий, что они могут запросто без толмача беседовать. А этот говорит как…»
Новгородец задумался: кого же напоминает выговор похожего на сакса воина? И чуть не хлопнул себя по лбу! Точно! Монах Бернар! У того язык казался больше приспособленным для латыни, чем для северной речи. Вот и у этого то же самое. Южанин?
Модольв хмыкнул в ответ на «храброго варвара». Но ответил учтиво:
– Неужто передо мной Эдгар Эдвардссон,[83] прибывший издалека? Я рад видеть столь прославленного воина и знатного мужа.
– Да, это я, – с достоинством склонил чело рыцарь. – И в самом деле, я прибыл издалека. Прибыл, чтобы справедливость наконец-то восторжествовала.
– Восстанавливать справедливость – благое дело, – согласился Кетильсон.
– И богоугодное! – подхватил рыцарь. – Ибо что есть царство Божье, как не воцарение всеобщей справедливости? Господь наш, Иисус Христос, – он размашисто перекрестился, – оказывает всяческую поддержку взыскующим правды.
– Может быть… Очень может быть. Но до сих пор я больше надеялся на свой меч, а не на молитвы.
– Поверь, храбрый варвар, молитвы иногда приносят не меньше пользы, чем хладное железо. Знал бы ты, свидетелем каких чудес мне довелось быть!
– Думаю, у нас будет время поговорить об этом. – Модольв дернул щекой. Видно, не нравилось хевдингу, что рыцарь кличет его варваром. Вратко знал, что люди, некогда населявшие окрестности Рима, называли так дикарей, терзавших рубежи их империи. Многие ныне живущие латиняне продолжали звать так народы, не слишком ревностно следующие учению Римской церкви. – А нынче я хочу передать тебе, Эдгар Эдвардссон, поклон от святого отца. От Бертрана.
– Я рад слышать это. В добром ли здравии отец Бертран?
– Что сделается с тем, кому помогает Иисус Христос? Здоровье его позволило выдержать переход с Оркнейских островов. И дух его крепок, но омрачен. Омрачен победами конунга Норвегии.
– Эдвин и Моркар получили по заслугам. Вчерашняя победа норвежцев подорвала могущество Гарольда-клятвопреступника.
